Дедушка нашёл в холодильнике початую бутылку красного вина, и нарумянился. Много ли старику надо? Через пятнадцать минут в дверь позвонила соседка:
- Элла, там не ваш дед по двору гуляет, пугает народ?
Трусы, майка, тапочки и галстук. Что ещё нужно настоящему джентльмену ? Разве что шляпа и трость. Впрочем, вместо шляпы вполне сошла кепка, а вместо трости – клюка.
Закинув ногу на ногу, дед сидел на скамейке и, приподнимая кепи, здоровался со всеми прохожими.
- Здраааствуйте, - вкрадчивым вежливым голосом говорил он.
Народ от него шарахался, а кучка дворовых пацанов ухохатывалась, глядя на то, как чудит старый.
- Сашка! Сашка! – закричала Элла, ворвавшись в комнату сына, – я что тебе говорила? Следи за дедом, олух несчастный! А ты снова уткнулся в свой ящик! Из-за тебя, балбеса, теперь всей семье позор! Одна, без отца, вырастила двоих, теперь вот ещё дед на руках, а от вас, идиотов ни от того, ни от другого, никакой помощи!
Сашка сделал недовольное лицо и оторвался от компьютера.
- Мам, ну что ещё? Дед сказал, что спать пошёл, я сижу себе тихо, никого не трогаю. И вообще, сколько раз тебе говорить, - стучись, прежде чем входить в мою комнату.
- Твоей она станет, когда её купишь! А я пока что в своей квартире, и буду заходить туда, куда мне надо. Вякнешь ещё раз – вылетишь отсюда, как и твой братец!
Нормальные люди работают, а ты чем занимаешься? Целыми днями либо торчишь на радиорынке с дружками-алкоголиками, либо сидишь, уткнувшись в свой компьютер! Ох, видел бы тебя отец…
Сашка встал, и молча, прошёл в коридор. Обулся, вышел на улицу, и увидел на лавочке отдыхающего деда.
Мысленно матюгнулся, отметив про себя, что зелёные дедовы семейники в белый горошек хорошо гармонируют с цветом скамьи.
- Здраааствуйте, - поздоровался с ним дед, вежливо приподняв кепку.
Сашка схватил его под мышки и поволок домой.
Дед начал чудить два года назад, после смерти бабки.
После того, как он открыл газовую конфорку и чуть не поднял на воздух весь подъезд, Сашкиной матери пришлось забрать его к себе.
Дед сторонился домашних, никого не узнавал, тащил со свалок всякую дрянь в квартиру. Мог общаться с выключенным телевизором, или переругиваться с радио на кухне, крича, что правительство офигело – батоны по пятнадцать рублей продаёт.
Однажды он выкрутил в квартире все электролампочки, до которых мог дотянуться, и спрятал их под кроватью, так что когда Сашка с матерью вернулись вечером, пришлось шастать в потёмках.
На вопрос матери, зачем он это сделал, дед ответил своим добрым дребезжащим голосом:
- Эллочка, электричество нынче дорогое, киловатт пятьдесят копеек, экономить надо, - и захлопал невинными подслеповатыми глазками.
В конце концов Сашкиной матери это надоело. Она воспользовалась своим положением участкового врача, и отправила деда «отдохнуть» в больницу.
Как кормят в наших стационарах, думаю, никому объяснять не надо, поэтому Элла была очень удивлена, когда дед категорически отказался от продуктов, которые дочь принесла ему через пару дней.
- Эллочка, у нас тут всё есть. Очень хорошая больница. Даже апельсинчиками балуют, бананами, йогуртом. Сколько надо - столько и беру. Меня нигде так хорошо не кормили...
Зная местную кухню не понаслышке, Элла была, мягко говоря, удивлена. Порция перловки с куриной требухой считалась за деликатес, а уж если кому в супе кроме воды и ошметков капусты попадались хоть какие-то признаки мяса, это был, безусловно, знак свыше. Такой счастливец мог смело покупать лотерейный билет с твёрдой уверенностью на выигрыш суперприза.
Сначала Элла подумала, что гуси у деда совсем улетели, и дозу галаперидола следует увеличить, однако, на всякий случай, спросила:
- Пап, а где тебе бананы-то выдают?
- Вот здесь, - дед ткнул пальцем в сторону общественного холодильника, - там много всего вкусного. Дочка, хочешь сладенького творожку?
Дозу галаперидола пришлось таки увеличить...
Возвратившись через три недели домой, номера дед стал откалывать значительно реже. Но послеживать за ним всё же приходилось.
Обычно эта почётная обязанность возлагалась на Сашку, однако, толку от этого было – как от учения осла грамоте.
Санька интересовали совершенно иные вещи. Полгода назад, благодаря стараниям матери, он откосил от армии и сразу же бросил второй курс института. Теперь он целыми днями пропадал на радиорынке, приторговывая всякой всячиной.
Однажды ему повезло, и он купил по дешёвке несколько «палёных» мобильников, часть из которых сразу же продал, а часть отдал на реализацию своему лучшему другу Лёхе, который, вернувшись из армии, пил горькую, и работал в почётной, но, увы, бессребренной должности сторожа в какой-то шараге.
Устроиться на работу в более приличное место Лёхе мешало хроническое распиздяйство на фоне прогрессирующего алкоголизма. В долг ему уже давно никто не давал - с тем же успехом можно было спускать деньги в унитаз.
Долги Алексей своим кредиторам щедро прощал, справедливо полагая, что выручить пацана - святая и бескорыстная обязанность любого знакомого.
Впрочем, на коммерческом поприще его тоже не ждал успех. Мобильники провалялись у него два месяца, и Сашка в конце концов, был вынужден потребовать товар обратно.
- Толку с тебя, Лёха, только под забором блевать, – в сердцах сказал он товарищу, - надеюсь, ты хоть телефоны не пропил?
На что получил ответ:
- Да нахуй мне нужны твои мобильники. Дал мне какое-то гавно, которое дороже чем за бутылку у меня никто брать не хочет. Тоже мне, друг назывется. Выручил, блин, барыга хренов.
И, криво ухмыльнувшись, добавил:
- Не у всех матери врачи, чтоб от долга Родине отмазывать. Ты вот два года в институте штаны протирал, а я два года в армии служил! Стал настоящим мужиком, армейцем, бля! Да такие как я в Чечне…
- Хорош пиздить, - оборвал его Шурик, - ты два года на подмосковных стройках гавно в тележке возил. Воин, ептъ. Таких героев как ты около любого чапка за червонец пачка…
Лёха набычился.
«Настоящий мужик» выглядел потрёпанным и опустившимся неудачником.
Пьяный и помятый, оттарабанивший два года в стройбате, нахер никому не нужный, свободный, словно ветер на помойке, и совершенно не представляющий, что ему с этой свободой делать.
- Вот пойду в менты, – мстительно сказал он, - буду вас, барыжек, шкурить. Меня звали, но я пока отказался, пусть сначала звание не ниже сержанта дадут, зато потом...
- Потом совсем мусором станешь, – холодно заметил Шурик. – А пока верни мобильники.
- Завтра отдам, – буркнул Лёха и осведомился, - одолжи стольник до получки?
Сашка сунул ему мятую сотенную купюру и отвернулся…
Так он понял нехитрую истину, что взрослая жизнь меняет людей, ломая и коверкая их порой до неузнаваемости. И, встретив лучшего друга, ты вдруг с изумлением понимаешь, что тот парень из юности или детства, с которым ты был когда-то не-разлей-вода, не имеет ничего общего с этим чужим и совершенно чуждым тебе человеком.
Прошло два дня. Обещанных мобильников Сашка так и не получил, поэтому утром третьего дня он отправился к Лёхе на работу. Тот был уже «тёплый» и пребывал в прекрасном расположении духа.
- Здорово, Санёк! Хорошо, что заглянул, а то тоска тут смертная - целые сутки дежурить. Давай присаживайся, дружище, выпьем, поговорим. Я сегодня богатый - зарплату выдали за месяц. Гуляем.
Сашка отодвинул стакан в сторону и в упор посмотрел на Алексея.
- Лёх, где мобилы?
- Сань, да ты что? Я ещё вчера всё твоему деду отдал.
- Хорош гнать. Отдал бы деду - он бы мне сказал.
- Ну, он у тебя странный какой-то. Открыл мне дверь, назвал почему-то Мишей, лыбился постоянно. Но телефоны взял. Может, забыл? Ну - маразм, и всё такое...
- Ладно, я у него спрошу. В случае чего зайду в гости ещё раз…
- Это типа угроза?
- Это типа чтобы ты меня за лоха не держал.
Сашка, хлопнув дверью, вышел из каптёрки и направился домой.
По дороге он ещё раз сопоставил факты: у алкаша Лёхи откуда-то появились деньги. На столе стояло две бутылки нормальной, не бодяжной водки, да и на закусь было не абы что, а салаты из магазина и копчёная колбаса. И это с его-то копеечной зарплатой сторожа?
Особых иллюзий по поводу Лёхиной правдивости Санька не испытывал, однако, придя домой, тщательно допросил деда. Тот качал головой, словно китайский болванчик, и, хитро улыбаясь, говорил своим мягким голосом:
- Неет, Сашенька, никто не приходил.
Зная дедовы глюки, Сашка на всякий случай перерыл всю квартиру, потом ещё раз, ещё, но никаких мобильников так и не обнаружил.
Вечером того же дня он снова постучался в дверь Лёхиной каптёрки, и, когда тот открыл, прямо с порога со всей силы ударил его в лицо, а потом запер дверь изнутри, и начал бить ногами, зверея всё больше и больше с каждым ударом.
Бил за преданную и проданную дружбу, за низкое и подлое кидалово, бил за обиду, что горьким ядовитым комком засела где-то в горле, за утраченное доверие.
Бил за то, что хотел помочь этой твари снова стать человеком, и за то, что его когда-то лучший друг превратился в этого заросшего щетиной, воняющего перегаром грязного, лживого ублюдка, который хрипел на полу и пускал изо рта и носа кровавые сопли.
Бил со звериной жестокостью до тех пор, пока тело на полу не перестало дёргаться.
А потом Сашка, не оглядываясь, вышел и, закурив, тихо побрёл по ночной улице, куда глаза глядят.
Ярость прошла, ненависть угасла. Внутри осталась лишь чёрная, мерзкая пустота и липкий страх за возможные последствия. Он хорошо помнил, как тело Алексея дёрнулось от последнего, особенно сильного удара ногой, изо рта вылетел чёрный шлепок крови, а потом обмякло, словно куча тряпья.
- Наверное, убил, - с каким-то отстранённым равнодушием подумал Сашка, и потянулся за следующей сигаретой.
Следующие несколько дней он жил как на иголках. Старался как можно меньше бывать дома, вздрагивал от каждого дверного звонка. Ждал, когда за ним придут из милиции.
Но никто так и не пришел. Об убийстве тоже ничего не было слышно.
Прошёл месяц. Со временем страх притупился, а потом и вовсе исчез. Жизнь вновь вошла в привычное русло.
Судьбой бывшего друга Сашка не интересовался, вычеркнув его из души, как будто Лёхи никогда не существовало.
А ещё через месяц умер Сашкин дед. Пошёл спать, а утром его нашли окоченевшим.
Труп лежал на сырой простыне - перед смертью старик обмочился.
Когда начали разбирать постель и подняли матрас, в щели между кроватью и стеной, обнаружилось множество пропавших вещей: вилки, ложки, несколько электролампочек, материна губная помада, старая обувь, масса всевозможного хлама, который дед натаскал с улицы, старая обувь…
И пакет, в котором лежали те самые мобильники.
Сашка шёл с похорон.
У входа на кладбище, как обычно, толпились калеки и нищие. Христарадничали. Он опустил взгляд, и постарался как можно быстрее миновать убогих, как вдруг услышал знакомый голос:
- Сашка! Сашка!
Он вздрогнул, и прибавил шаг.
- Сашка! Да постой ты!
Он обернулся.
Неподалёку от кладбищенских ворот в инвалидной коляске сидел Лёха. Лицо его пересекали несколько шрамов, нос был скошен набок, и он был слегка пьян.
- Сашка! Ну, подойди ты! Здорово, дружище! Ты как? А я вот - видишь... Помнишь, тот день, когда ты приходил ко мне в каптёрку? Избили меня тогда вечером. А кто и за что - не помню. Пьяный был сильно.
Очнулся уже с утра, выполз кое-как на улицу, позвал на помощь. Почти два месяца в больнице провалялся. Рожу зашили, рёбра срослись, а вот ноги... Сказали - ничего не могут сделать.
Что-то с позвоночником. Теперь на коляске придётся всю жизнь ...
Сижу вот, милостыню собираю. А кому я ещё такой нужен? Вот так-то, брат.
Слушай, выручи. Сегодня что-то плохо подают. Дай сколько не жалко, а?
Сашка сунул ему мятую сотенную купюру и отвернулся.
