Пельмени были почти готовы. Палыч выловил их тугие желтоватые тушки из кипятка, сложил в эмалированную миску и поставил ее на подоконник открытого по случаю теплого сентябрького вечера окна. Принимать пищу с пылу-с жару Палыч не любил, предпочитал немного подождать и не жечь желудок. За окном уже смеркалось, с высоты второго этажа открывался вид на стандартный двор страны советов, сжатый по бокам панельными девятиэтажками. Район, впрочем, был престижным. Строился он вместе с газзаводом и квартиры в те времена еще давали, а не покупали. Сварщик Палыч варил стыки газопроводов, покойная ныне жена штукатурила стены полученой двушки спижженым с работы гипсом, дочь ходила в ведомственный садик, потом в школу, находящуюся в соседнем дворе-удобно и безопасно, не надо перебегать оживленный проспект. С течением времени все изменилось-жене была выделена отдельная жилплощадь на два метра вниз от уровня земли, дочь выскочила замуж за подающего надежды спортсмена из ДЮСШ, Палыч вышел по горячей сетке на пенсию и лишь оштукатуреные рукастой супругой стены, покрытые выцвтшими обоями оставались неизменными.
За окном быстро приближался молодой задорный голос популярного тверского алкаша: "Жиган-лимон, мальчишка симпатичный, жиган лимон, с тобой хочу гулять" и, почти уткнувшись скошеной акульей мордой в подьездную дверь, у подьезда образовалась 525 бэха модного цвета мокрый асфальт, нанесенного где-то в гараже пьяным маляром, причем веником и в темноте. Бэха была сначала отжата досуха на автобанах прижимистым бюргером, потом по системе "угон-страховка, все довольны" эмигрировала в Россию, обретя на приобретенной родине новый смысл бытия-набивать деньгими карманы владельца и его корешей. Каждый транш отмечался на мускулистом теле машины шрамами, спасало то, что когда она сходила с конвейра в Баварии, подросток Крис Бэнгл судорожно эякулировал на свежий номер "Хастлер", а не пытался проектировать автомобили. Окна были открыты, уркаганский напев мигом сдул с лавочек припаркованых на них бабулек. Свежий ветерок донес до второго этажа к ноздрям Палыча пряный запах жженых тряпок. Открылась правая передняя дверь и бэха родила из своего прокуреного нутра бройлерную стаслихуёмкилограммовую тушку Палычевского зятя. Зять-нехуй взять поднял на окна осоловелые глаза, и заметив маячащего с подостывшей на ветерке миской в руках Палыча, приветственно махнул правым кулаком размером с помойное ведро.
"Блять, нарисовался хуй сотрешь... и хуй пожрёшь, рифма гыгыгы"-подумал Палыч, накатил полстакана залпом, протолкнул водку в пищевод, закинул вслед пельмень и пошел открывать входную дверь.
- Здорово, Валерий Палыч! Жив и синьку давишь? - протиснулся в малогабаритную кухню крупногабаритный зятек.
- Здравствуй, Дима, поужинаешь со мной? Как Иришка? Как сам, на работу не устроился еще? - саркастично отбил посланый мяч Палыч. Зятя он недолюбливал. Несколько раз он встречал дочь с плохо замазаными синяками на лице, психовал, устраивал допросы и порывался бежать разбираться с родственником. Ирка висла у него на руках и орала, чтоб не лез в семью, что Дима у нее заботливый и хорошо зарабатывает, а упала она сама. В ванной подскользнулась. В кухне на свежевымытом линолеуме. О косяк ударилась ночью. Много раз, да...
- Отец, хорош прикалываться, трактора пусть пашут, они железные, я бизнесом занимаюсь. Кстати о бизнесе. Я тебе присмотрел однушку в Южном с доплатой хорошей, и район этот же, не надо по собесам мотаться, адрес перетычковывать. Тебе какая разница, куда почтальон будет пенсию приносить? А там и лесочки рядом, ты ж любитель у нас с ружьецом браконьерить, зайцев с утями обижать.
Южный находился за рекой Урал, уже в Азии, транспорт туда почти не ходил, машины у Палыча не было, как и прав. Одни только обязанности. Палыч жил в Европе и на хую вертел такие метаморфозы потом и кровью заработаной жилплощади. Да и зайцев ему было где поближе погонять, спустившись из района-бывшей казачьей слободы и пройдя полями пару километров до дубового леса. Там и лоси водились, и кабаны рыли своими ебальниками, самой природой заточеными под шанцевый инструмент, вкусные и питательные желуди.
- Дима, я даже обсуждать это не хочу, вот умру я, Ира тут прописана, и делайте с квартирой что хотите, хоть взрывайте - опустив голову буркнул Палыч и махнул еще полстакана. Пельмени совсем остыли и закусывать ими было противно. Но надо, Палыч уже чувствовал как водка начинает подмывать его сознание. Плевать уже на всё - на себя, бобылём коптящего остаток дней, на дочь-дуру, кинувшуюся на красивую жизнь "цепи-тачки-передачки", на нависшего над кухонным столом бывшего боксера-КМСа.
"Закрепим"-решил Палыч и ёбнул третью сотку. Травы он в жизни не пробовал и не знал, что у иных организмов индивидуальная реакция на попуски с нее. Иногда накатывает похуизм, иногда бешенство, граничащее с садизмом. Впрочем, Палыч отродясь не знал таких умных слов, они влетели в его голову вслед за жестоким левым крюком, нанесенным тренированой рукой.
- Умрешь, блядь, куда ж ты денешься - хрипел Дима, ловя потерявшее равновесие тело Палыча на прямой правой и откидывая так чтобы тесть приложился затылком об холодильник. - А я тебе помогу если не отдуплишься про хату, сволочь старая.
За окном продолжал орать блатняк и послышались нетерпеливые гудки клаксона. Дима плюнул на лежащее тело и пошел к выходу.
Когда захлопнулась входная дверь, Палыч, с трудом укрепившись на четырех костях, пополз в коридор, где, надежно прикрученый к стене и полу, стоял высокий металлический ящик. Руки привычно схватили МЦ-2112, которое, в нарушение всех инструкций лицензионно-разрешительного отдела, всегда хранилось заряженым. 2+3, сначала два с крупной картечью, потом три пулевых. Дима уже садился в машину к похохатывающим друзьям, когда открытое окно уже почти проданой квартиры сверкнуло вспышкой. Бэха вздрогнула, получив кучный, не успевший разойтись заряд в правую дверь, от неожиданности пропустила его сквозь металл и внутреннюю обшивку. Прямо в ноги Димы. Такого за свою десятилетнюю жизнь машина еще не видела. Второй выстрел ослепил ее, заметав лобовое стекло молочно белой паутинкой. Бэха, корчась от боли, некстати вспомнила, как каждую субботу возила хозяина с дружками на центральный колхозный рынок города, где они обходили длинный ряд бабушек, торгующих платками. Как потом в салоне нестройно пели пьяными голосами "ААААренбургский пухООООвый платОООк" и похохатывая, шуршали купюрами. Ничего не видящая машина почувствовала, как 43-граммовая пуля почти вертикально проникла сквозь крышу, и сидящий на заднем сидении Славик заверещал от боли. Из его развороченой бедренной артерии, быстро впитываясь в подушку сиденья, тугими толчками текла алая-алая кровь. Машина подумала, что она видела много крови тут, в России, но такую алую видит в первый раз. Четвертый выстрел разнес бошевский блок управления двигателем, и машина начала умирать. "Какая-то непруха нам, немцам, в этой ёбаной стране"-была ее последняя мысль. Она уже не увидела пятого выстрела, который, не задев ее, пригвоздил к асфальту пытающегося отползти Диму и как судорожно перезаряжает ружье Палыч, вылущивая из патронташа патроны и смаргивая заливающую глаза кровь, не слышала ни с чем не перепутаеваемый скрип тормозов патрульного УАЗика, и то, как Палыч стреляет на вспышки милицейских фонарей. Она умерла.
