Капель

Капли бывают разные.
Есть такие, что ну бы их нахуй. Вы, конечно, понимаете, о чем я.
Кожвендиспансеры — места скорби и приспущенных флагов. Не будем о них, то есть о каплях, которые мешают жить.
Отбросим струи из носа, когда зимний ветер дует в ебло ледяным феном. Это предвестник злой простуды, или как повезет.
Есть капли из крана, когда прокладка износится. Тогда вас заебывают жены, на предмет починить или валить из дома к той, «своей бляди». Эти капли исправимы, но не радуют душу или, допустим, сознание.
Еще хуево, если в ботинок попадет капля расплавленного чугуна. То есть, хуево конечно вам, но уж никак не бригаде, которая весело встречает подобные представления с обувным стриптизом, а вам потом вам пишут бюллетень на неделю.
Но есть капли хорошие, добрые, счастливые и волнующие плоть, по крайней мере. Это брызги шампанского в сторону тещи и всплеск морской волны. А еще первые капли дождя, когда вы в беседке с очаровательной сучкой пьете «паленый» вермут. Ведь сознайтесь: есть в этих кусочках воды неистребимая энергия космоса.

Но величайшим творением первого закона Ньютона все же является весенняя капель! И не спорьте со мной, граждане философы с премиями и без.
Грязный, как душа «народных избранников», снег еще притаился в темных сторонах света. Деревья только хвастаются почками, а собаки приступили к главному. Коты заглядывают друг другу в глаза с жуткими намерениями. Похожие щурятся от новорожденного солнца, а с крыш капает, словно плачет то, о чем хочется слагать стихи и гимны.
Весенняя капель!
Как приятно под ее музыку занимать очередь в «вино-водочный». Или обсуждать, что сегодня привезут: «Столичную», «Стрелецкую», вонючий «Агдам» или «Русскую». Все знают, что портвейн и пиво есть на прилавках как абсолютный ноль — то есть незыблемо и постоянно. А вот привоз товара волнует, словно первый поцелуй учительницы-практикантки.
Мы с Тихоном в законный выходной прибыли к месту встречи, которое нельзя изменить и которому изменять нельзя. Прибыли мы с деньгами и желанием. И то, и другое совпадало, как в тосте.
В толпе единоверцев, знакомых заливщиков, крановщиков, слесарей и управленческой прослойки мы были едины, как инь и янь. Никто никого не посылал нахуй или, там, оскорблял как. Все вежливо ждали благой вести.
И она настала.
Дверь магазина, отвратно скрипнув, разверзла хляби, за коими был рай и продавщица тетя Настя.
В эти секунды и происходит смена общественных формаций и взятие Зимнего. Порыв хоть и является единым, но инстинкты толпы как-то глупо меняют поведение человека, то есть, разумного человека, я хотел сказать. Сила пролетарского духа и чьего-то перегара способны разрушить любую Помпею или Геркуланум! Но что за хуйня эти древние развалины против зарешеченного отдела «Вино-водка»? Там броня из продавщицы и кассового аппарата.
Мы с Тихоном оказались аутсайдерами…
Наиболее профессиональные граждане в грязных полупальто уже облепили прилавок и тыкали в окошко мятые эквиваленты различного достоинства.
Надо было что-то срочно предпринять. Тот, кто жил в СССР, всегда что-то предпримет или изобретет, причем безо всякого гонорара и прочей прибавочной стоимости.
Блевотные 90-е не сломили нас.
В компании таких же неудачников мы разработали план, и он был прост как кнопка на стуле. Определив не особо разнообразный ассортимент, мы выбрали самого мелкого товарища с наглым взглядом и сильными руками. Если он этими руками свинчивал контргайки с батарей, то уж схватиться за решетку ему — пара пустяков.
И вот «Гагарин» полетел. Поверх голов и шапок-петушков. Прямо в центр мира с продавщицей Настей.
Никто не возмущался и не звал адвоката. Все знали этот трюк, но им пользовались только избранные или потерявшие веру в человека.
Замечу, что как только теряется эта самая вера в человека, появляется вера в Бога. А это невыгодный обмен, уж поверьте.
Ну, да ладно. Наш агент уже сунул деньги продавщице и теперь, пользуясь добросердечием толпы, переправлял «Столичную» и «Вермут» в нашу сторону.
Плечо к плечу, звено к звену — и волшебный конвейер из бутылок заработал, как ГАЗ-66.
Вскоре мы забрали и своего героя.
Решив не отбиваться от стаи, мы двинули в район заброшенного бассейна, в тень корявых тополей, где лежали практически сухие бревна и твердо стоял на железных ногах такой же железный теннисный стол. Только у нас и нигде более делали теннисные столы из металла h5, покрытые железным суриком. Ни одна хваленая капстрана не могла таким похвастать! При случае, на такие столы можно ставить зенитные установки или просто кидать их с самолета на головы американских морпехов с памперсами.
Так вот. На столе мы установили бутылочную батарею, расстелили газету «Аргументы и факты» и кое-какую пищу. Никакой «химии», прошу заметить.
Для тех, кто собирался посвятить себя пьянству от «А» до «Я», — пожалуйста, лук, хлеб и слезы. А уж кому по любому светили перевалочные пункты вроде «Б», «В», «Г» и прочие плотские остановки, достаточно было хлеба.
Вот только Тихон, как личность творческая и обладатель Гран-при в «сику», был неожиданно изобретателен в плане гурманства и прочих пищевых извращений.
— Водку надо заедать сметаной, — серьезно провозгласил он.
— Ебанись, чувак, какая сметана? — опешили вместе какие-то зять и тесть.
— Обычная сметана, в банке, — пояснил Тихон.
— Иди! — сказал я, чувствуя голод в чакрах.
И он пошел, нет, скорее, побежал в свою «молодоженку» за чертовой сметаной.
— Пронесет его, как гуся, — утвердительно заметил чей-то тесть.
— Давай, лей! — торопил его зять.
Мы выпили водки и занюхали хлебом. А вы чего думали, его жрать что ли надо? Ни хуя подобного. Хлеб жрут впоследствии, как бы legato и до coda.
Настало время закурить и осмотреться. Впрочем, осматриваться смысла не было. Знакомиться никто не собирался, а курить можно и так, уйдя в себя на глубину двух метров.
Вскоре прибежал Тихон с банкой не совсем свежей сметаны. Он показал, как ею закусывают, и тоже закурил.
Помимо неизвестного тестя и его зятя, рядом пульсировали неизвестные астрономам звезды в болоньевых куртках и шапках «Абибас». Короче, незнакомцы. А мне дед всегда говорил: «Не пей с незнакомыми людьми!» То есть, он имел в виду, что советские люди, даже не будучи знакомы вам, всегда придут на помощь, но вот пить с ними надо осторожно.
И точно! После третьей бутылки в нашем кругу пошли разногласия насчет какой-то крановщицы Вальки. Я про эту блядь впервые слышал, но какой-то крендель в «Абибасе» пристально вглядывался в меня и шипел как гюрза:
— Ты к ней зря ходишь. Я ее муж, понял!
— Иди ты нахуй, конь педальный. Я твою Вальку в рыло не ебал, — попытался я вежливо сгладить конфликт.
— А кто? Может, ты? — повернулся к Тихону чей-то муж.
— Да, признайся подлец со сметаной! — хором встряли зять и тесть.
— Не, это не я, — облизываясь как кот, отмахнулся тот.
Это, по-моему, и обидело всю неизвестную нам компанию.
— Бля, точно он… — сказал кто-то.
И тогда мы побежали.
Все знают, что в таких случаях надо бежать, прихватив сметану и остатки «Столичной», иначе, когда вас отпиздят, то этих продуктов вы больше не увидите.
Итак, мы побежали в «молодоженку» в слабой надежде мирно завершить день на балконе Тихона или в каких-либо других общагах. Но этому не суждено было сбыться.
Тихона поймали на первом этаже у батареи, меня гнали до пятого.
Там у лифта я успел «насадить» тестю, но пропустил зятя. Короче, пинали меня весело и, можно даже сказать, эмпирически. И, как ни закрывал я лицо, чужие рабочие «говнодавы» добрались и туда.
Какие-то евреи вызвали милицию, и прибывший наряд распихал всех нас по «бобикам».
Мы с Тихоном и чей-то тесть оказались в одном отсеке. Там он и получил положенную порцию отнюдь не сметаны и сдал место жительства зятя.
В это время УАЗик домчал нас к местному вытрезвителю, и здесь пути наши разошлись: Тихона со злополучным тестем повезли дальше, в правобережный, а меня ссадили на районе.
Весенняя капель еще звенела, но вечерний холод постепенно тормозил снег на крышах, и звон был уже не так весел, как днем. И душа моя тоже была грустна, словно разворованная страна. А еще эти упражнения на предмет прямохождения и поиски носа в пространстве…
Я ходил, искал и подписывал протокол, где черным по белому было написано: «Стоял у подъезда и самовыражался нецензурной бранью…» Я только сегодня понимаю, как это самовыражаться нецензурной бранью. Благодаря Интернету понял, а тогда — какие Интернеты? Да никаких.
— Пиздуй, Bespyatkin, отсюда, заебал уже, — привычно простился со мной сержант Быков. — Ну и ебло у тебя — чисто икона… Гы, гы…
— Прощай, апостол, — сказал я и побрел в сторону закусочной «Сокол».
Там меня встретили знакомые пролетарии и похмелили по уставу.
Все сочувствовали моему лицу и советовали всякую дрянь. Глянув в закопченное зеркало, я увидел инопланетного пришельца, которому не повезло с мягкой посадкой звездолета.
Потом я вспомнил, что на блядки мы не попали, и почему-то мне стало жаль канувшей в вечность сметаны Тихона.
После закусочной я вернулся к бассейну.
Тихон был уже там безо всякого «мобильника», которым так кичится современный обыватель. Он искал пуговицу, которую потерял, когда вырывался из лап вчерашних злодеев.
— Заебал ты своей пуговицей! Пойдем, денег займем у кого-нибудь на пиво и послушаем «Стальные колеса», — сказал я.
— Да… С таким портретом только стихи писать или пластинки слушать, — согласился Тихон.
И мы пошли в общагу.
А утренняя весенняя капель только начинала свою счастливую песню.
И подумалось мне, что всё, что мы делаем, к чему стремимся или, там, соответствуем, всё это ради этой песни. Песни, с которой переворачивается новая страница жизни, где мы заново строим воздушные замки и льем чугун в формовочные машины. Вернее, лили.

P.S. Сейчас Тихон со своей группой «Ботаника» выступает в московских клубах, а если кто смотрел кино «Бумер», то там есть его саунд-трек «Под Луганском родился…»

Bespyatkin