Степан сидел на пригорке и обозревал довольным видом «свои владения» и жевал сочную травинку. На километры колосилась пшеница, справа роскошная дубрава одним своим видом навевала прохладу. Солнце палило нещадно, но только не Степку, его шапка волос специально была предназначена быть соломенной панамкой, которую невозможно было расчесать обычной расческой, а поддавалась только мамкиным мелким грабелькам для горшечно-цветочных работ.
Степка дожил пока до предела своих мечтаний, до 28 лет, и мамка никак не могла сбагрить его «замуж», как она выражалась. Степка бегал от сельских девок, как все коровы от племенного быка Гриши по весне. Девки плакали по Степке, но замуж повыскакивали за других, и только одна краля усмехнулась и вечерним автобусом укатила в «город» на заработки.
Жили в деревне хоть и не ахти, как шикарно, но свое хозяйство всегда выручало. А мамка в «городи», до которого было на карте 50 км, а по плохой дороге все сто, знала все «концы» и бедность в дом не захаживала. Был и телевизор, и кое-какие мебеля, и обои «хородские», а от отца досталось в наследство ружье. Так шта, люди были зажитошные и городом не млели, считая его рассадником всего антихристского.
Степка, сколько себя помнил, ни за что бы не расстался со свободой и простором своей деревни и приезжих на речку городских, задирал и лупил за раскиданный мусор и за приставание к девкам. Ему в этом помогал закадычный дружок детства по головастикам и птичьим гнездам, Васёк. У Васька была та самая впечатлительная для худосочных особей мужского пола внешность, которая сразу же внушала уважение и вынуждала идти на мужской разговор «по душам». Косая сажень в плечах не умела почти разговаривать совсем, и все «разговоры» заканчивались сворачиванием купальных мероприятий и тиканием подобру-поздорову. Хотя, вобщем-то, по таким дорогам сюда доезжали самые «отшибленные», бить машину, где мог проехать только трактор, решались не многие.
Васёк был более настроен к городу и свалил туда, правда, ненадолго, пока не попал в милицию за дебош. Милиция бережно провезла его по всем колдоебинам на УАЗике прям до самого крыльца и передала его отцу (ветерану войны и труда). Объяснила, что такому «хорошему честному человеку» нечего делать в нечестном городе, а то все это может «очень плохо кончиться и для самих горожан и для гостей города», взяла по доброте душевной за труды кило 10 говядины, пол-ведра сметаны, пятилитровую бутыль самогона, шмат сала и отчалила восвояси. Деревня лежала в лежку три дня.
Давеча, года три назад, Степка с Васьком наладились на городскую помойку и приперли своим (!) ходом неездучий рыдван. А с сэсэсэра в овраге Васек приволок на себе проржавевший насквозь трактор. Деревня не видала «испытателей советской техники» две недели. Тетя Маруся, мамка Степки, и тетя Валя, мамка Васьки, бегали вокруг сарая с хворостинами с визгом: «Скотина некормленая орет!», пытаясь их оттуда выкурить, но безуспешно, травили разговоры на лавках с местными кумушками, что вот какие у них «умненькие» сыновья. Мужики, зная этих «умненьких» ишо с пеленок, тихо посмеивались.
Через две недели из сарая выехало с таким треском, что куриный хай стоял до вечера и поначалу ничего нельзя было разобрать из сказанного, все орали, чудо деревенского отечественного автопрома, под названием мини-трактор сборный. Степка с гордым видом покатил свою самоходную телегу прям к сельсовету, а сзади него падали сельчане в судорогах, не смогших перенести сие зрелище на ногах, местные «хулюганы»-мальчишки, которые кричали «ура», а которые и камнями кидали. Васек, поспешавший следом за другом, отвешивал подзатыльники. «Отец», как ласково называли руководителя сельсовета сельчане, сквозь слезы, отказался признать в «машине» сельскохозяйственную технику и поставить ее на учет на горюче-смазочные, о чем у крыльца завязалась у Степки с «отцом» бесполезная и бессмысленная перепалка друг другу в ухо. «Отец» махал руками в сторону адовой машины и чего-то орал, Степка набрал воздуха в легкие и:
- Глушить, говорю, нельзяяяяяяя! Потом не заведетцааааа!
- Езжай отседова, пока я теееееее!
Степка с обиженным видом собрал все достоинство, кивнул Ваську и потарахтел в родной сарай. Шум, наконец-то смолк. Деревня к вечеру была вся пьяная и обмывала Степкину обновку, Степкина мамка «уехала в город по делам», перед этим треснув Степана старым коромыслом поперек хребтины.
Он сидел под солнышком и вспоминал эту историю. И его мини-трактор все-таки пригодился, он пахал на нем землю сельчанам под картошку за продуктовый магарыч, мамка была довольна. Но заслонила эти воспоминания усмехнувшаяся краля, которая «укатила» в город. Два дня назад она вернулась вся модная и расфуфыренная, как настоящая городская модница, и два дня по всем дворам, где были девки и молодухи, раздавался звук оплеух, свист конской узды и звонкие чпоки по всем девичьим окорочкам.
- Я те дам город! Куды дите денешь, шалава?
- Будут щас тебе и город и аттракционы!
Расфуфыренная Люська, как выяснилось, приехала не одна. Где-то спуталась с Лехой. «Самый крутой парень» на деревне не вылезал сроду из «кутузки», бывал дома наездами, было дело, хотел мужиков замутить на тёмное. Его так отберёзили, что он пёхом удрал обратно, но материально матери помогал, вишь ты. Мало того, Люська приехала еще и с «полным лукошком» от Лешки, поэтому его в этот раз бить не стали, вроде как отец будущий.
- Живи! – сказали сельчане.
Степка горько вздохнул. Впервые у него зайчишка так встрепенулся, что аж впервой здорово нажрался. Васек его, как пылинку, домой принес вечерком и нежно выгрузил в сено под присмотром расстроенной мамки.
«Жили» молодые у Лехи в доме недолго. Начал гонять и мамку, и беременную Люську, пока опять не напоролся на берёзу и не удрал в город. Но деньги высылал, вишь ты.
Как и положено, в срок, дитё попросилось наружу, знамо дело, с таких натуральных кормов-то. Повезли, как всегда в соседнюю деревню к знакомой акушерке, она разве только что у муравьев роды не принимала, плоховато стала видеть. Дитё родилось на зависть, но только не деревенским, в каждом дворе такой «чертополох» рос. Не удивишь.
Рождение дитяти решили, как водится, отметить, потому как и Люськин и Лехин запущенный двор особой роскошью не отличались, а Люська, окромя джинсов и губной помады, ничего в городе особливо не заработала, решили справить всей деревней. Прослышав о грандиозной пьянке и дармовой закуске, а потом уже о рождении сына, из города нарисовался Леха и привез с собой большого плюшевого слона. «Смандил», - подумали сельчане. – Хорошо, искать не поедут. Далече».
Праздновать решили в доме Люськи, тетя Света, мамка Люськи уйдет ночевать к Лешкиной мамке, и отдадут дом на ночь опять в который раз «молодым», дело хозяйское. Степка, взяв однажды ребенка на руки, понял, что он больше не жилец на этом свете. Он глянул на Люську и пропал. У него даже «панамка» побледнела от переизбытка чувств. Тетя Маруся недобро глянула на эту картину и «раззвонила по хутору». Деревня замерла в ожидании, чем праздник кончится. При живом-то Лешке. Поскольку Леха, кроме слона, ничё не привез, спонсорством праздника занялся Степка, Васька и другие хозяйства, таскали припасы на двор Люськи, колотили столы, лавки, жужжал несмолкаемо бабский гул, затисканное дите орало благим матом, деревенские собаки и кошки мешались под ногами и воровали со стола подготовленные закуски, остальные мужики курили в сторонке и наблюдали.
После обеда началась пьянка, гудели до поздней ночи, дите «обмыли» до самой смерти.
Васёк ближе к одиннадцати, начал по двое-трое таскать по домам, кто не мог дойтить. Все уже и забыли, зачем собрались. И тока Люська, Леха и Степка помнили, зачем. Бабы разошлись засветло, молодежь ушла «гулять» в поле, девок загнали еще раньше.
Степка попрощался и пошел домой, дом стоял напротив направо наискось. Степка тихонько прокрался в дом, чтобы не разбудить мамку, уселся у окна и стал слушать.
Деревня постепенно затихала, еще кое-где раздавался сдавленный звонкий смех молодухи, последний раз тишину разорвал пьяный глас на другом конце деревни «Воот мояяяя дееерррееевнняяя!!!!!!!!», погасли последние огни, и цикады наяривали на своих балалайках. Деревня заснула. Тихо постучался Васек. «Я пошел на сеновал»,-прошептал он басом. «Тихо ты! Добро». И все стихло. Степке было очень тоскливо, он смотрел на Люськин темный дом, и начал представлять себе счастливые желанные картины. Как они с Люськой идут по деревне, а он несет в руках своего сына. Лехин сын? «Нет, он не Лехин, он мой», - думал Степка. Подходят к сельсовету расписываться, а сельчане улыбаются им. Степка уткнулся лицом в подоконник и с улыбкой заснул.
Что, кого и кто поднял, никто так и не понял в ту ночь. Собаки брехали, бабы вопили, мужики бегали по улице, кто как смог. Степка проснулся от того, что Васька выдернул его прям из окна. Полыхал дом Люськи!!!! Ребенок!!!! Степка рванулся из Васькиных рук прямо к дому, Леха сидел на земле и безумными глазами смотрел на огонь, мужики пытались что-то тушить, бабы носились с крынками и ведрами, все больше бестолково. Степка с размаху вдарил Леху по морде, вырубил его и рванулся в горящий дом.
- Стой, куды!!!
- Степушкаааа, сыноооккк!! – закричала мамка.
- Батюшки светы!
Степка знал Люськин дом, как свои пять пальцев, выбил дверей ногой и влетел внутрь.
- Люся!!
Дым, гарь, дышать было нечем, Степка ничего не замечал, он рванул в комнату Люськи. Горевшая на верху лампочка осветила лежавшую на полу Люську, губы были в крови, ребенок лежал в кроватке, горели занавески, дым, чад. Он схватил ребенка, сорвал с дивана одеяло, быстро укутал его и рванул к выходу, все было в огне, загорелась рубашка и начали тлеть волосы, он кашлял. Вылетев из ада, крикнул:
- Возьмите его!!!
Мужики окатали его водой, держа за ноги и за руки, вырывался аки чёрт. Потом отпустили. Крикнув: «Ждите там, выпрыгну в окно!», пулей влетел обратно в пекло. Схватив бессознательную Люську на руки, ногой выбив горящее окно, кое-как извернувшись, спиной начал падать головой вниз, таща за собой бездыханное тело. Пока мужики соображали, Васек допер первый и чуток не успел. Степка вдарился головой об положенный какой-то сволотой (риторически) камень. Васек сгреб два тела за шкирки и оттащил их подальше от дома. Народ все-таки допер и добежал, но Степке было уже по хер, у него из головы хлестала юшка, спина и ноги обгорели, да и панамка евошняя оставляла желать лучшего. Мамка сразу кинулась ему на грудь с плачем, тоже самое сделала мамка Люськи, остальные бабы тоже не остались в стороне, вой раздавался на километры. Собаки завыли, мужики заткнули уши. Обошлось, огонь дальше не пошел. Дом догорал еще долго, до самого утра.
Первое, что увидел Степка, это белый потолок. Болело всЁ, даже зайчишка. Все было забинтовано. Сестра, готовившая укол, посмотрела на него и как ошпаренная вылетела в коридор. На дальнейшую суету Степка смотрел с улыбкой на губах. Промелькнувшее заплаканное лицо мамки, Люська с подбитым глазом и кривой улыбкой с ребенком на руках, Васька с открытым ртом, «Отец», пустивший слезу, другие сельчане с испуганными глазами, бабы, толкущиеся в коридоре и старающиеся заглянуть в палату. Еле-еле протолкавшийся худой доктор в очках с добрыми глазами «Да что же это за безобразие такое тут понаехало, освободите помещение, ну, хотя бы дайте пройти-то к больному». Он подошел к Степке, с умным видом пощупал пульс и спросил:
- Зачем же вы так сделали, милейший?
Кое-как разлепив спекшиеся губы, Степка прошептал доктору на ухо:
- Просто…потому шта…
И улыбнулся самой красивой избитой Люське с дитенком на земле. Он был счастлив.
