На втором курсе мы встречали Новый год в общаге. Не знаю как у вас, а у нас Новый Год каждый встречал в своей комнате, а уж потом начинались взаимные визитации, танцы-обжиманцы в холле первого этажа, сопения в тёмных бытовках, весёлые шутки и беззаботный смех, плавно переходящие в дебош - да что я вам рассказываю, сами всё знаете !
Жили мы в комнате впятером: я с двумя однокурсниками и два старшекурсника - Толик Колодей (называя свою фамилию он всегда подчёркивал, что вторая буква - "о") и Лёша Барушнов. К старшекурсникам на востфаке отношение было уважительное, поэтому все хозяйственные хлопоты мы взяли на себя, а Толик с Лёшей куда-то свинтили...
Мы расстарались, как могли: накрошили оливье в снятый с потолка и вымытый по такому случаю плафон, сервировали тихоокеанскую селёдочку на "Литературной газете" (по будням селёдка подавалась на краевой "Красное знамя"), водрузили трёхлитровую банку с маринованными помидорами, предусмотрительно купленную ради рассола, на десерт припасли тортик с ядовито-зелёными кремовыми розочками - и сели ждать праздника. Арчибальд читал газету, а мы со Столбцом играли в шахматы...
Тут распахнулась дверь, и в комнату широкой походкой пьяных матросов вошли совершенно невменяемые Толик и Лёша. Где они успели так грузануть за час, мы так и не узнали. Войдя, друзья повели себя по разному. Лёша Барушнов обтёк по стулу до устойчивой позы и замер, закрыв лицо остатками "Литературки", а Толик Колодей упал на свою койку лицом в подушку и тут же принялся в неё блевать (я предупреждал!), не поднимая головы. Чем он при этом дышал - совершенно непонятно, но я не буду пересказывать наши предположения, чтобы не делать этот рассказ совсем уж убийственным для беременных девушек и кормящих матерей, которые, чувствую, не удержались и тоже всё это читают. В принципе, ничего экстраординарного в ситуации не было бы, если бы через две-три минуты после них в комнату не зашёл с предпраздничной проверкой наш зам.декана Генрих Сергеевич. Душа-человек, он в этот вечер был вполне официален и, исполняя нелёгкую задачу пресекать и не допускать, был мил и строг одновременно, напоминая конферансье, ставшего в войну командиром расстрельного взвода.
Картина, открывшаяся ему в нашей комнате, была благостна - студенты играли в настольные игры и знакомились с прессой, уютно горела настольная лампа, создавая то, что на востфаке называлось "суаре-интим"...короче, тишь да гладь ! Но тут Толик возобновил свои дыхательные упражнения, издавая при этом неприемлимо недвусмысленные звуки. Генрих Сергеевич, хоть и понял ситуацию со скоростью опытного педагога, всё же не удержался от избитого вопроса: "А этттттто что такое ?".
Я ткнул коленом Столбца, старосту комнаты, и тот заунывно затянул было "э-э-э, видите ли, Генрих Сергеич...", но был прерван. Демонстрируя бойцовские качества, неимоверным усилием воли Толик Колодей оторвался, наконец, от подушки и, повернувшись к Генриху Сергеичу, с интонацией барина, разговаривающего с туповатым управляющим, надменно спросил:
-А В ЧЁМ, СОБСТВЕННО, ДЕЛО ?!
Генрих Сергеевич оцепенело глянул в то, что когда-то было лицом Толика Колодея, и, не ответив в чём дело, вышел из комнаты, хлопнув дверью. От удара дверью со стула обрушилось теперь уже совершенно безжизненное тело Лёши Барушнова,а Толик вновь упал лицом в подушку и продолжил блевать...
"Как он, хозяйка и Параша
Проводят остальную ночь,
Воображайте, воля ваша!
Я не намерен вам помочь."
А.С.Пушкин "Граф Нулин"
ЭПИЛОГ.
Воспоминания об "истинном лице студента Колодея" удержали Генриха Сергеевича от огласки этой истории. Впрочем, через полтора месяца он умер от сердечного приступа. Его моложавая и привлекательная вдова пригласила нас, студентов, на поминки, которые в силу этого закончились частушками (запевала вдова) и танцами вприсядку. А Толик Колодей после выпуска стал большим человеком в "Дальинторге", снабжавшем всю страну японскими дефицитами. Где он сейчас, я не знаю.
