«Назад в СССР, назад в СССР», – поется в популярной песенке. Это было так давно, ужасно давно, но помнится все, как будто было вчера. В те далекие времена нас часто мучил голод. Нет, не подумайте, что нам нечего было есть. Вот этого как раз хватало, иногда даже слишком.
А все от того, что в моем отчиме, очень редко, не чаще раза в год, но просыпался еврей, мирно дремавший на дне его генетической памяти. Далекие предки, коротавшие свой век на пороге собственных лавочек, или путешествовавшие с караванами заморских товаров взыгрывали в его крови и звали на подвиги. Тогда полковник кидался в предпринимательскую деятельность. Например, доставал большой крепкий чемодан в чехле из маскировочной ткани, сдувал с него пыль и летел в далекий город Владивосток. Билет полковнику полагался бесплатный и никто не спрашивал за каким лешим его понесло на другой конец континента, не за туман же в конце концов, как поется в другой глупой песне. Ох, не за туманом ехал туда мой отчим. Назад он возвращался с полным чемоданом икры, красной рыбы, сушеных кальмаров, которых тогда вообще никто во Львове не видел, и прочих деликатесов, вроде плавников акулы и консервов из мяса кашалота. Частично эта роскошь распродавалась знакомым с прибылью, но что-то оставалось для внутреннего потребления. Вы когда-нибудь икру под шубой пробовали? То-то…
Так о каком же голоде речь? Нам нечего было читать. А читать очень хотелось, и не газету «Правда». Выручал самиздат. Раз в месяц моя мама шла на свидание с неким Лешей и возвращалась домой с поклажей. Это были стихи Мандельштама, Пастернака и Цветаевой перепечатанные на тонкой папиросной бумаге.
Романы Булгакова, Оруэлла и иже с ними отксеренные нелегально в каких-нибудь НИИ. Вкусно попахивали небывалыми приключениями книги о рисунках в пустыне Наска, о фресках Тассили, и о людях, похищенных НЛО. Долг Леше приходилось отдавать натурой, и тогда в доме появлялась печатная машинка и мама по вечерам громко стучала по клавишам с феноменальной скоростью. Все это богатство не пряталось, а наоборот, лежало повсюду в нашем жилище. Мои подружки, после первого разговора с мамой сразу были записаны в идиотки, да и дома у нас постоянно торчала только Ванда, а Ванда и книги – ой, не смешите меня. Слова – самиздат я не знала. Что это все не законно и за это могут даже посадить, даже не догадывалась, пока у нас в школе не стали ругать какого-то Солженицына, который написал книгу с романтическим названием «Архипелаг ГУЛАГ». От такого названия в воображении возникала далекая цепь островов где-нибудь в тропическом море. Что такое ГУЛАГ я тоже не ведала.
- Вот бы почитать? – вздохнула я мечтательно.
- Ты что, дура?, — сказала Ванда, это запрещенная литература. За это знаешь что полагается?
- Слушай, а тебе не кажется странным, что эту книгу никто не читал, а все осуждают?
- А тебе не кажется странным, что у нас говорят, что в Америке бедность и безработица, а какие вещи оттуда везут! – сказала разумная Ванда.
Я была с ней согласна на все сто, у нас в стране много странного. Придя домой из школы я решила немного заняться рукоделием. Мне срочно понадобились оранжевые нитки и я полезла в мамин шкафчик, набитый всякими разностями, в виде пуговиц, ниток неходовых цветов и пяльцев для вышивания. Под коробкой со всей этой фигней лежала книга. Какая-то очень аккуратная, красивая маленькая книжица без картинок на обложке. «Архипелаг ГУЛАГ» – прочла я название, издано в США. Так, интересно. Я села на пол прямо пред открытым шкафом и …
«Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с друзьями на
примечательную заметку в журнале «Природа» Академии Наук. Писалось там
мелкими буквами, что на реке Колыме во время раскопок была как-то обнаружена
подземная линза льда — замерзший древний поток, и в нем – замерзшие же
представители ископаемой (несколько десятков тысячелетий назад) фауны. Рыбы
ли, тритоны ли эти сохранились настолько свежими, свидетельствовал ученый
корреспондент, что присутствующие, расколов лед, тут же ОХОТНО съели их.….»
- Интересно,- подумала я, — про животных. И стала читать дальше.
Мир вокруг вокруг потускнел и расплылся в серую муть, я унеслась в прошлое ссыльного Солженицына, и не заметила, как надо мной встала мама и спросила дрожащим голосом.
- Ты много уже прочла?
- Нет, — ответила я.
- Дай книгу сюда и никому не говори, что видела. Особенно в школе. Ты поняла?
В ее голосе было столько страха, что я тоже испугалась, безоговорочно отдала книгу и пообещала никому не говорить. Вечером я подслушала тихий скандал, доносившейся из-за двери спальни.
- Ты совсем сдурел, зачем ты ее притащил и где только взял?
- Не бойся, мне ее подарили, — возражал полковник.
- Кто подарил, ты ее стащил где-то.
- Нет? Ты мне сама все уши прожужжала, что хочешь почитать «Архипелаг», вот и прочла.
- Говори, где взял?
- Во Владивостоке. Я был в гостях в одном доме, ну и увидел на столе и взял. Хозяин чуть в обморок не хлопнулся, когда узрел ее у меня в руках.
- А ты что?
- Сказал, что приберу это отсюда от греха подальше. Мне ответили, что берите, конечно, нам уже не надо. Я и взял.
- И потащил на самолет. А если бы тебя обыскали?
- Меня, полковника в форме? Мне с вас смешно!
- Но что нам теперь делать? Сжечь рука не поднимается. Леше отдать?
- Чтобы он тебя заложил первую? Чем ты думаешь?
- Это ты притащил, вот и думай, как от нее избавиться.
Отчим придумал. Подарил книгу моему папе, он его недолюбливал.
В густом потоке самиздата было два ручейка, которые никогда бы не смешались, если бы не информационный голод. Это была религиозная литература и порно. В нашем доме была Библия, Псалтырь и Закон божий. И, однажды, моя мама принесла от переплетчика книжицу с картинками, обложка который очень напоминала коричневую обложку нашей Библии. Называлась она – «Секреты Востока, шестьдесят поз для удовольствия». Картинки, безжалостно искаженные примитивной копировальной техникой были едва различимы, но сомнения не оставляли – Восток только в одном обогнал Запад, в этом самом. Пока на западе изобретали паровоз, на Востоке занимались совсем другим делом. Не зря их там уже миллиард в одной Индии. Книгу от меня прятать не стали, не Солженицын. Да и я уже подросла к тому времени. Мне было пятнадцать. От нечего делать я сидела и рассматривала картинки. Среди них попадались занятные, как из упражнений йогов, и такая книжка у нас была. Йога тоже распространялась через самиздат. На одной из картинок мужественный усатый индус совокуплялся с длинноволосой дамой, подвешенной к шесту за руки и ноги. Подпись под картинкой гласила – охотник на леопарда радуется добыче. Я разглядела, что дамочкина грудь прикрыта чем-то пятнистым, напоминающим шкуру зверя. За этим занятием меня и застал родной отец, пришедший меня навестить.
- Что читает чадо?, — спросил папа.
- Чадо не читает, чадо картинки разглядывает.
- Мурзилку?
- На, посмотри, что Леша маман сосватал, — я протянула папе книгу.
- Ого, сказал папа, интерес-но, интересно…
- Эй, отдай.
- Я не Эй, я твой отец, чадо. Погоди, дай посмотреть.
Кого-то может и удивит такой диалог между папой и дочкой, в конце семидесятых, когда СССР был, а секса не было. Но в нашей семье считали, что любая несвобода начинается с простейших секретов. Большая ложь, берет начало с крохотной лжи, с лживого ответа, на вопрос маленького человека, откуда берутся дети.
В битве за книжку победил папа. Раньше у него было невинное хобби — маленькие супружеские измены, из-за которого моя мама в свое время, забрала меня и ушла жить к родителям. Теперь он из штанов выпрыгивал, что бы доказать, как она ошиблась, потеряв такого мачо!
Пролистав пару страниц, папа сказал:
- Занятное чтиво. Дай.
- Не могу, мать меня убьет.
- Между прочим ее супруг мне Солженицына подарил. Ты в курсе?
- Папа, у нас за порнографию статья.
- Мое порно – мое право,- изрек папа историческую фразу, исчезая с книгой в прихожей. Задержался в дверях и поднял руку в коммунистическом приветствии:
- Но пасаран, они не пройдут!
Я побежала следом и зачем-то выкрикнула вдогонку, не иначе нечистый попутал.
- Обрати внимание на номер 59. Маме понравилось.
- Всенепременно, ответил папа, сбегая вниз по лестнице, и только его и видели.
Книгу дома никто искать не стал и я успокоилась, а зря! Вы уже наверно догадались, что в нашей семье, как метко, хотя и грубо, говорила моя бабуля – все через жопу. С мамой постоянно происходили смешные истории, в которых она выглядела не просто глупо, а … Я даже не берусь сказать как. Вот например. Мама – свежая разведенка с ребенком и душевной травмой. Родная ее тетя, желая угодить моей суровой бабушке, достает две путевки в дом отдыха писателей для мамы и ее кузины. Две одинокие фемины едут повеселиться на природе и залечить свежие раны, а может и познакомится с новыми мужьями, чем черт не шутит. Берутся лучшие наряды. Платья, кофточки, купальники.
Первой отличилась моя тетя. Представьте себе шумную столовую. Официантки разносят обед. И обслужить спешат, понятное дело, писателей, а не двух голодных девушек. Одна из девушек не выдержала и когда официантка с подносом в очередной раз собиралась проскользнуть мимо, встала на ее пути, как неотвратимая Немезида, и подняла одну бровь. Официантка растерялась, а может, испугалась черных подвижных бровей моей тети. Та взяла поднос у нее из рук без сопротивления отданный, сказала спасибо и развернулась, чтобы пойти к своему столику. Видимо поворот был излишне резкий, потому что юбка фасона солнце-клеш в бело-зелено-красную полоску, державшаяся на мощной, но единственной пуговице у пояса плавно соскользнула к ее ногам и осталась лежать на полу пестрой грудкой. Зал замер. А как же тетя? Ха, оставить обед, добытый путем позора. Никогда! Она переступила через юбку, дошла до своего столика, поставила поднос перед моей мамой, готовой провалиться под землю от стыда. Вернулась за юбкой, наклонилась, по залу пронесся глубокий вздох. Надела, и придерживая ее у пояса, преступая своими длинными красивыми ногами, гордо подняв голову, прошествовала к столу. Сцена не была бы такой пикантной, если бы под юбкой были простые белые трусы в три резинки трикотажной фабрики Большевичка. Нет, под юбкой были трусы от купальника в ту же бело-зелено-красную полоску. Комплект бабуля сшила специально для поездки. На следующий день мама с тетей зашли в столовую, сели. Тут же появилась официантка с подносом. На подносе был обед, букет цветов к которому была привязана огромная булавка и записка: «Мгновенье, ты прекрасно!». С этой минуты тетя исчезла в водовороте поклонников и мама стала прогуливаться в гордом одиночестве. Однажды ей пришла мысль, что очень эффектно было бы пройтись по мосткам над озером. Накрапывал дождик, который в народе зовут грибным. В руках мама держала летний зонтик, а мостки из-за дождя были слегка мокрые. Дойдя до середины озера, мама решила вернутся. Босоножки на каблуках, поворот и вот уже девушка, так красиво прогуливавшаяся по деревянному настилу, летит в озеро и сверху ее накрывает зонтик. Мама, вся в тине, как русалка и в одной туфельке выбралась из воды без посторонней помощи. В этом месте было довольно мелко. Спасателей не нашлось, но зрителей было предостаточно. Они удобно расположились в партере на скамейках вдоль берега. Театр, что называется, был полон. Вечером на танцах к маме подкатил потенциальный ухажер. Видимо, его учили, что для закадривания девушек надо рассказать нечто забавное. Он начал.
- Вы слышали, сегодня одна девушка упала в озеро, прямо с зонтиком…
- Не смешно, ответила моя мама ледяным тоном и покинула зал. Занавес, господа. Но историям свойственно повторяться.
После того, как книга попала к папе в руки, он неожиданно исчез, и не появлялся у нас. Мама не о чем не подозревала, думала, что он занят заказом. Ага, счаз…
В один прекрасный полдень мама тихо скучала за чашкой кофе в уютной забегаловке у Центра научной информации, кофе там был отменный. Вдруг, о радость, Натали плывет, старинная подружка, переводчица. Натали была страшная сплетница. Приближаясь к столику, округлив глаза, она прошипела: слушай, Людмила, что расскажу, охереваю уже, как рассказать хочется, но не всем можно. Слово охереваю особенно пикантно прозвучало из ее прекрасных уст. Наталья Николаевна была чудо, как хороша, просто дева Пушкинской поры. Она плюхнулась за столик, и поведала … там было от чего охереть.
- Людмила, представляешь, наш Леша привез из Москвы замечательную книжицу, позы для ебли…
- Натали!
- Ну, для секса, родной язык надо любить. Картинки там были, но уж очень мутные. Леша, как водится, пустил книжицу на размножение, а единственный экземпляр с картинками решил подновить и отдал художнику.
- Кому он его отдал? — переспросила мама, уверенная, что этот самый экземпляр спокойно лежит у нее дома.
- Художнику-графику. А тот оказался тот еще еб…
- Ната!
- Бабник, у него натурщицы, студентки. А в той книжице была одна занятная поза, охотник тигра ебе…
- Охотник на леопарда радуется добыче!
- Вот-вот, так ты знаешь?
- Позу — да. Продолжай.
- Там бабу к шесту привязывают, как тигра, за руки-ноги. Шест потом надо подвесить. А бабу в процессе раскачивают, как грушу. Сама понимаешь, что в наших квартирах это все сотворить нереально. Места мало, дети, родители. А он – художник. Вольная птица, у него мастерская, молодая любовница и лыжи Тиса – беговые. Вот он ее к лыжам и привязал. Одним конец лыж закинул за балку, а второй прикрепил к верхушке мольберта, вот «гений». И приступил, радуется добыче!
- Надеюсь, что он сломал себе хер! – сказала моя мама язвительно.
- Нет, любовница руку сломала, вся эта конструкция от раскачивания вошла в резонанс и мольберт ху… нулся вместе с..
- Да- да, — воскликнула моя мама. Боже, благодарю тебя!
- Мил, ты чего! Я чуть не описалась, так ржала. Представь картину. Любовница вопит, привязанная, от боли, а голый художник скорую вызывает. Скорая приехала очень быстро, как на зло, а там лыжи, веревки и все в крови. Перелом был открытый. Пришлось рассказать, чем они там занимались. Так хорошо, что врач молодой попался. Поржал и все. А представь, что приехала бы какая-то старая тетка с партбилетом под халатом. Вызвала бы милицию. Посадили бы, как пить дать, за порнографию.
- Откуда ты все знаешь?
- Так я же в Меде работаю! Доктор поделился историей. Как тебе!
- Песня! А доктор не придумал?
- Но может некоторые детали.
- Спасибо Натали, порадовала. Пойду мужу расскажу.
И рассказала. Но реакция на рассказ была совсем неожиданный. По ходу повествования вздохи полковника становились все глубже и мечтательнее. В конце он не засмеялся, а, скорее всего, возвел глаза к потолку, где могла бы подвешенной к шесту раскачиваться пышногрудая феечка и простонал – вот это жизнь! В его голосе прозвучала такая неприкрытая черная зависть, что озадаченная такой реакцией, мама перешла все границы приличия.
- Где он только таких дуррр находит, согласных на все. Надо быть полностью шизанутой, чтобы с таким трахаться.
Тут уж не выдержала я, слышавшая все слово в слово. Перегородки в нашей квартире были из картона.
- Да? – прокричала я мамочке через стенку, я знаю одну еще не такую… Она не только с ним спала, она ему ребенка родила, чтобы, не дай Бог, такой ценный генофонд не пропал.
Тут полковник, наконец, начал смеяться и досмеялся до икоты.
Мама фыркнула и ушла забирать книгу у моего невезучего папаши, трахателя-садиста поневоле.
Эпилог
Но это еще не конец. Летом, как перелетные птицы еврейские семьи потянулись на юг, поближе к солнышку и морю. Наша семья не была исключением. Райский уголок носил название винсовхоз «Морское», место, приглянувшееся еще Горькому и Шаляпину. Наследниками великих стали артисты оркестра Ленинградской филармонии и наше несуразное семейство. Меня привозили погреться мама и отчим, а потом, как палочку в эстафете, передавали отцу, который являлся обычно налегке, без сопровождения. В том же году пред ясны очи скрипки, альта и гобоя предстали папа и феечка в гипсе. Мама, конечно, все рассказала о бытовой травме. История была занятная, и она думала, что музыканты ее оценят, в отличи от отчима с его солдафонским чувством юмора. А нет! Все повторилось.
- Лев, ты мой герой, — сказал дядя Сережа (скрипка). Я бы тебе памятник поставил в бронзе. В этой самой позе. Мы Софью Васильевну в жопу целуем, правда держа фигу в кармане, чтобы хоть одним глазком что-то подсмотреть за бугром… А он тут, не выходя из дома, такое устраивает, и е…л он этот закон, в прямом и переносном смысле слова. Вот, что значит – настоящий свободный человек.
Феечка отправилась переодеваться. А покрасневший от похвал папа, пошел обнимать дочь.
- Ребята, — сказал он, я польщен вашим вниманием, но эта история меня уже достала. Три месяца все это длится. Рука у нее давно зажила, как на собаке. Но она гипс носит по-прежнему и врет мне, что у нее такой сложный перелом, что не срастется никак. Ее уже сто раз видели без гипса, а я никак поймать не могу. Чадо спереть гипс в мое отсутствие отказывается. Вся надежда на вас. Может кто из вас ее трахнет, а я застукаю… Сил уже нет заглаживать вину. Помогите!
© prefizid
