Шел дождь. Неторопливый и теплый. Прыгать бы по лужам, радоваться бы. Но сегодня Лида была самой несчастной восьмилетней девочкой. Кто-то украл её чемодан. Большой, желтый, крепкий чемодан, в котором она жила. Теперь она навсегда останется с бабушкой в холодном, пустом доме на самом краю города и мира.
– Дура ты, – ругалась бабушка. – Такой чемодан просрала. Кожаный, чешский, с колесиками, еще для папки твоего купленный, когда ему всего три было. Он в нём до двенадцати жил. А ты…
Лиде и самой плохо. Стояла, плакала. Страшно ей с бабушкой оставаться. Папка говорит, что она коммунистка, а это что-то вроде живого мертвеца. Живого мертвеца она видела в фильме, которой она смотрела, когда дома никого не было. Он был ужасным до мучительного желания сбегать пописать. Бабушка и внешне на мертвеца была похоже, а если еще и папа говорит…
– Где хоть ты его оставила? – грозно нависла над ней бабушка
– Во дворе, – еле сдерживаясь, чтобы не зареветь, прошептала она. – Я мальчикам показывала свой дом.
– Опять со шпаной игралась? – закричала бабушка и больно впилась мертвыми своими пальцами ей в плечо.
– С Маратиком, – не выдержала Лида и заревела во весь голос.
– Бандит твой Маратик, – страшным голосом закричала бабушка. – Черешню все оборвал и чемодан увел.
Легко, словно игрушку, она отбросила Лиду на кровать. Замерла, зло прищурившись, покачала головой и, процедив сквозь зубы «поищу», исчезла. Лида осталась одна. Сначала она безостановочно плакала, но потом устала и молча, уставившись в окно, наблюдая за тем, как капли чертят на стекле дорожки. У папы хорошо, там большой телевизор, мягкий ковер и целых четыре места, куда можно положить чемодан, чтобы он никому не мешал. У мамы тоже было неплохо, но жить у неё можно было только на балконе, все остальное место забил железяками её новый муж. Хотя к папе добираться было дольше. Лида пряталась в чемодан, который бабушка ставила на тачку. Потом тачку надо было спустить с шестого этажа, если работает лифт – это только двенадцать ступенек. Иначе – очень много. Лида даже не пыталась их сосчитать. Потом надо дотянуть тачку до маршрутки. А дальше еще полтора часа ехать. На остановке обычно ждал папа, он забирал чемодан и нес его в руке. И если в автобусе в чемодане можно было хотя бы почитать или поиграть в куклы, то в папиных руках страшно штормило. Но все равно жить у папы Лиде нравилось.
Бабушка пришла через полчаса: злая-злая, еще злее, чем раньше, и без чемодана.
– В сумке будешь спать! – закричала с порога.
– В какой сумке? – сквозь слезы спросила Лида.
Бабушка ловко пододвинула ногой ей под нос большой хозяйственный баул. Грязный и некрасивый, из грубой ткани, с огромным разводом чего-то темного внизу.
– Я не хочу к папе ехать в бауле, – заявила Лида.
– А ты и не поедешь! – крикнула бабушка. – Где это видано – девочку в баулах возить. Тут останешься жить! Навсегда!
И, гордо выматерившись, ушла на кухню. Сразу запахло ужином, но сейчас девочка даже подумать не могла о еде. Она смотрела на огромную клеенчатую пародию на её чемодан и испугано дрожала. Бабушка вернулась с большой тарелкой жареной картошки.
– Жри! – приказала она.
Лида, скорбно вздохнув, забралась в сумку, Взяв тарелку, она, с щенячьим требованием жалости, посмотрела на бабушку, но та даже не скривилась.
– Жри, – повторила.
– А у папы вечером вермишель, – с тоской произнесла она.
– Жри, – уже совершенно спокойно произнесла бабушка и тихо добавила, – засранка.
Лида жевала, бабушка смотрела, не мигая. Из сумки пахло чем-то старым и овощным, от пола тянуло холодом, но девочка жевала молча, надеясь, что её все же потом отнесут к папе.
– Теперь спать, давай я тебя закрою, – сказала бабушка, когда Лида поел.
– Нет! Я хочу к папе! – завыла девочка. – К папе! Папе!
Сумка задрожала и вместе с ней повалилась на пол. Бабушка хмуро наблюдала за Лидиной истерикой, потом встала и вышла из комнаты. Девочка только громче ревела, не останавливаясь.
– На тебе, – произнесла бабушка, втаскивая в комнату Лидин чемодан. – И не бросай его больше где попало!
– Чемодан, – закричала Лида, – Чемодан!
Она бросилась к нему, обняла и преданно прижалась, словно к большой плющевой игрушке.
– Вот стерва маленькая… – пробормотала бабушка. – В отца вся… И за что ты его любишь только. Мамку твою бросил, от меня ушел, тебя мне подкинул. Весь в отца, сучонок.
И еще что-то говорило злое и неправильное, только Лида не слушала. А крепко-крепко держала свой чемодан, чтобы никогда больше его не потерять…
— Usachov
