Мне это только снится, вроде, —
Лежу на кладбище в трусах.
Сквозь кроны свет Луны проходит,
На миг исчезнув в небесах.
Какого хуя на погосте
Я полуголый, как мудак?
В тиши стучат скелетов кости,
Нет сил подняться, сделать шаг.
А сердце птицей бьется в ребра,
Могильный холод обуял.
Страх заползает в душу коброй —
Так пропадать низахуя?
Как вдруг затрепетали ветви —
То дева нежною рукой
Их колыхнула чуть заметно,
Сквозь листья глянула с тоской.
На ней прозрачны одеянья,
Кудрей златых живой вулкан,
Упругих грудей колыханье,
И нежны бедра, стройный стан.
Алеют губ ее кораллы,
Глаза влекут в свой сладкий плен,
А я спросил: «Где одеяло?
Колян! Борисыч! Что за хрен?»
Мне дева отвечала просто:
«Откроюсь, витязь, я сполна.
Уж сотни лет в земле погоста
Девицей я погребена.
Когда была еще ребенком,
Раз увидала член мужской.
Ранимо сердце, чувство тонко —
И я страдала день-деньской.
Пошла я в баню с мужиками —
То наши слуги из села.
Меня не трогали руками,
Я просто в рот у них брала.
Про то узнал отец и братья,
Вельможей знатная семья.
С меня содрать велели платье
И обнажили три хуя...»
«Вот это да! Что ж дальше было?»
«Меня нагнули до земли,
Хлеща по ляжкам, как кобылу,
И в зад по многу раз ебли...»
Тут дева залилась слезами,
И жалость к ней прогнала страх.
Сказал ей: «С этими козлами
Не повезло тебе, сестра!»
Краса-девица плачет рядом,
А хуй трусы мои напряг.
И я добавил: «Эки гады!
Сестра! Ведь я тебе - Не враг!»
«Что дальше было? Было худо...
Хотелось мне всё по-людски,
Они же — в зад совали уды
Иль в рот, кончая на соски.
Решила я отдаться слугам,
Назло отцу и братовьям.
Один слуга был с детства другом,
А для друзей я всё отдам.
Ох, злые братья проследили,
Когда мы шли на сеновал.
Слугу в колодце утопили,
И объявили: «Сам упал!»
Пережила я дикий ужас,
Но дни бежали чередой.
Всё в девках, а хотела мужа,
Да жопа ныла под елдой.
Тогда решила, взяв сметану,
Намазать древко у копья.
Мне стыдно, но скрывать не стану —
Я очень заждалась хуя.
И здесь родня была на стрёме
(Уж подыскали жениха!) —
В зад на конюшне, на соломе,
Ебли, что ныли потроха.
Одели пояс тяжеленный,
Закрыли, щелкнули замком —
Чтоб не чинила, мол, измену,
Да с кем ни попадя, тайком.
Решила: отомщу вам, хамы!
Пойду и утоплюсь в пруду.
Не дам вам в жопу я ни грамма,
А уж тем более — в пизду.
Бегу к пруду в слезах, рыдая,
Гляжу - старушка на пути.
Глаголит: «Дочка, все я знаю —
Покоя в смерти не найти.
Коль двинешь кони ты девицей,
И на замке твоя пизда,
Проклятие тотчас случится —
На небо не попасть тогда.
Скитаться будешь ты ночами,
Пока найдешь любовь свою.
Веками ждать под небесами,
Пока пиздой - не на хую».
Не стала слушать я старушку
(Бежали братья по пятам),
И в черный пруд у той опушки
Нырнула, и утопла там...»
Кричал на иве старый ворон,
Луна краснела, как арбуз.
Стояк, однако ж, был упорным,
И я с трудом скрывал конфуз
«Краса-девица! Будь со мною!
Тебя хочу, аж сперло дух!
Красивых сисек над пиздою
Я повидал. Но этих двух...»
«Ты не сестрой зови — невестой,
Да поцелуй, да обними!
В железном поясе мне тесно.
Сломай его, меня возьми!»
Коснулся я прелестных грудей —
Набухли вишнями соски.
Хоть путь к пизде казался труден,
Порву железо на куски!
«Скорее отворяй же пояс!
Сломай, разбей его замки!»
Я мял железо, матом кроя,
В ладонях мощных, как тиски.
Часов немалый промежуток
Истек, пока трусы крушил.
Уж не осталось ни минуты —
Рассвет грядет, а нету сил...
О, ужас! Что за наказанье?
Исчезли милые черты!
Клыков увидел я мерцанье
Средь ночи хладной пустоты.
Смеясь, сказала дева громко:
«Ну и мужик пошел гнилой!»
Достала с постамента фомку
И занесла над головой.
Вдруг прокричала птицеферма —
Затрясся с воплем вурдалак:
«Скажу тебе, что ты — не первый,
Кто не откроет их никак».
Я и не думал, что в девчонке
Скрываться может столько сил...
Свистела фомка страшно, звонко —
От смерти чудом уходил.
Я прыгал чертову лезгинку,
Да с переходом на гопак.
Мой центнер, словно бы пушинку,
Она швыряла только так!
Потом мне что-то ебануло
В лобешник, точно между глаз.
Все закружилось с диким гулом —
В траву упал я сей же час.
Опять вскричала птицеферма,
Поднялся страшный ветродуй.
Подумал: сгинула наверно...
И тут впилась она мне в хуй!...
* * *
В себя пришел я в райбольнице.
Башка - один большой набат.
Еще такой пиздец приснится —
Помру я, вот и весь расклад.
Вошли Колян, а с ним Борисыч.
Седые оба - аж смешно!
И хуй какой-то в штатском, лысый.
Ну, знать, опять я влип в говно...
«Пятнадцать лет назад в совхозе
Пропал ты, Петя — Оп! И нет.
Как-будто утонул в навозе.
Короче, не оставил след.
В ту ночь мы вмазали изрядно,
Проснулись — твой топчан пустой
(А штатский что-то пишет складно).
Ну, съебся, думали, бухой...
Менты искали - хули толку?
Родня? Уехала родня.
Решили, мол, сточили волки...
Ты не гляди так на меня».
Я с отрешенным взглядом, тупо,
Сказал: «Хочу я, братцы, знать,
Что приключилося с залупой?
Позвольте хуй разбинтовать!»
«Укус залупы, два прокола, —
То молвил слово лысый дрищ. —
Скажу, Петро, без протокола:
Змея! Змеюка из змеищ!»
Все трое стали уссываться,
И я заржал, как жеребец.
«Вы разыграли меня, братцы!
Башкой поправлюсь - вам пиздец!»
Потом мне что-то говорили
Борисыч, Коля, мусорок...
Я их не слышал, как в могиле,
Разжав в ладони странный клок.
Нет, не приснилось с перепою —
Златых волос искрилась прядь.
Пятнадцать лет — за ночь с пиздою!
Трусы, клыки, вампирша... Блядь!
Barrymore
