«... Они так и говорят про себя — спим все время да ленимся! Вот умора, а!?» - мой попутчик натужно рассмеялся от остроты и шумно выдохнул. Пот заливал ему глаза, дыхание сбилось. Вообще, я откровенно боюсь таких людей. Слабые, запущенные и неуверенные, но отчаянно обманывающие самих себя и окружающих. Нарочито громкий голос, фразы на полном выдохе, после чего последующая речь звучит с присвистом на вдохе. От своей фальшивости они злятся и не дай Бог отнестись к их словам с сарказмом или иронией — вы заполучите злейшего врага. Я постарался вполне искренне ответить «Да, любопытно будет на них посмотреть», в надежде на окончание разговора. Мой попутчик вытер ладонью белую слюну с уголков губ, заерзал и собрался было продолжить рассказ, но тут вошла проводница с двумя подстаканниками и я даже за мечтал о пяти минутах тишины, пока не остынет кипяток.
Чай был еле теплый, слабо заваренный. Попутчик одним залпом осушил стакан, пролив на ворот рубашки несколько капель. Он пощупал мокрые следы и растер рукой. «А знаете историю про то, как Соноленск выжил, когда голод был в Поволжье?» Я отрицательно замотал головой. «Да вы что?! Этож легенда советской эпохи!». «Я весь во внимании» - ответил я. Судя по замелькавшим за окном гаражным массивам, ехать осталось уже недолго. Сосед засиял и принял торжественную позу оратора — выгнул спину и немного втянул живот, отчего одышка стала еще сильнее.
«Соноленск раньше был признанным центром орнитологии. На окраине города была огромная станция с многочисленными вольерами и клетками. Пока не наступил голод, любой желающий мог прийти и покормить попугаев, павлинов и прочих экзотических птиц. Даже гражданская война обошла стороной орнитологов, так как начальник станции вовремя поднес командиру красноармейцев запеченного павлина. Но тут все эти исторические события, засуха, Сталин и прочая хрень...» Попутчик задохнулся и замахал ладонью, как бы перематывая ненужные подробности «...И горожан птицы заинтересовали с гастрономической точки зрения. Они пришли на станцию, по-душили вроде всех птиц и тут какой-то малец вытащил из кабинета начальника клетку с воробьем. «Passer domesticus » ответил орнитолог в ответ на «Нафига это-то в клетку засунули?». В общем, этого самого доместикуса решили отпустить, как простого, народного и угнетенного. Клетку открыли и воробей улетел. Павлинов и фазанов надолго не хватило и жители продолжили голодать. Но некоторые заметили, что, в отличие от быстро худеющих людей, воробьи в городе все толще и толще. Решили проследить за ними. Рано утром дети побежали за стаей и оказались у ворот одного крестьянина. Они рассказали об этом взрослым, те пришли, взломали все замки и оказалось, что в амбаре крестьянина огромные запасы зерна. Через узкую щель под крышей сарая могли протиснуться только воробьи, на чем мужик и погорел. В общем, город был спасен, крестьянина, как кулака расстреляли, а воробью даже поставили памятник!». «Хеппи енд!» - хмыкнул я и поезд остановился. Мой попутчик довольно крякнул и стал складывать салфетки и пакетики с сахаром в карманы. Мы вышли на перрон, пожали друг другу руки и разошлись — он побежал к зданию вокзала, а я пошел к размахивающему табличкой с моим именем пареньку.
Как я и предполагал, все достояние этого маленького городка состояло в этой душещипательной истории. Паренек мчал меня на старенькой девятке, хвастливо держась за кожаный руль и разгоняясь по узким улочкам двухэтажного города. В его исторической версии появились описания мук оголодавших горожан и ожесточенное вооруженное сопротивление «кулака». Особенно умилила история о том, как воробушек принес колосок детям, тем самым выдав злодея. Все это пересыпалось многочисленными «короче» и судорожными заминками с неразборчивыми «бл». Наконец мы остановились, я вытащил из багажника свою сумку а мой "шофер", высыпав остатки семечек из кармана прямо на тротуар умчался прочь.
В гостинице я принял удивительно теплый душ, испытал чувство ностальгии при виде коричневой советской напольной плитки и рухнул на кровать. Мне снились птицы с подрезанными крыльями. Они бежали по дороге, а за ними гнались люди в лохмотьях. Я смотрел на это из какого-то подвального окна, маленький попугайчик подскочил на откос и стал отчаянно стучать клювиком по окну, в надежде на спасение. Я пытался открыть, но никак не мог найти щеколду.
Проснулся я, естественно, от стука по оконному стеклу. Стайка воробьев устроилась на моем подоконнике и кто-нибудь из них периодически требовал от меня еды. «Сам жрать хочу» ответил я, оделся и пошел завтракать.
В буфете меня уже дожидались представители фирмы, которую я должен был консультировать. Правила приличия тут были не в ходу и пока я пытался справится с ледяной пшенкой и горьким какао меня засыпали вопросами. Впрочем, за целый день мы сделали в их офисе несколько удачных кофейных пауз, а вечером меня откормили в ресторане «Vrabec». “Воробей, что-ли?” - спросил я, глядя на вывеску. «Да! А вы знаете чешский?» - изумился хозяин заведения. «Немного!» - соврал я, чтобы не обидеть.
Мы здорово посидели и мое отношение к местным жителям изменилось в лучшую сторону. Дела тут действительно делали неспешно, зато обстоятельно. Мне перечислили все плоские шутки про название города, разрешив ставить ударение в названии где угодно. Сами местные поступали так же. «С нашим оканьем по-другому и не выйдет!» - объяснил один из представителей фирмы.
Уже собираясь уходить я заметил мешочек с зерном на столике у выхода. «От «кулака» еще осталось?!» - шутя спросил я и сразу понял, что сказал лишнее. Повисло неловкое молчание. Один из сопровождающих сказал «Я провожу» и мы вышли на свежий воздух.
Я только сейчас обратил внимание, сколько кормушек было на деревьях и окнах. Деревянные резные, пластиковые, даже с поилками. В свете уличных фонарей на асфальте блестели многочисленные пятнышки птичьего помета. «Та история, которую тебе рассказали... она написана то ли Бианки, то ли каким-то Бончем Бруевичем, не местным короче» - мой спутник повел меня в сквер возле гостиницы. «На самом деле был голод, но люди птиц не ели. Когда стало совсем невмоготу, начальник станции открыл все клетки, а запасы корма отнес в город. Не очень там было много, но кому-то жизнь спасло. Птицы были одомашненные и прилетели к людям. Есть было нечего и дед рассказывал, что перья попугаев и других экзотических птиц покрывали листву ровным слоем. Орнитолог умер от тифа и на станцию пол-года никто не заходил. А когда пришли, оказалось, что в каком-то помещении осталась запертая клетка. В ней лежал истлевший трупик воробья. Представляешь, единственную птицу, которая могла выжить просто забыли выпустить. Все эти фазаны, павлины, крапивники, ибисы — у них все равно не было шансов. Зиму бы точно не пережили. Но их хоть выпустили».
Мы подошли к памятнику. На каменном метровом постаменте стояла бронзовая клетка с открытой дверцей. На жердочке примостился искусно выполненный воробей, недоверчиво склонивший головку набок. Мы постояли немного, потом мой спутник высыпал в ближайшую кормушку из кармана горсть зерна и мы попрощались.
Осторожно проскользнув мимо спящей вахтерши, я поднялся к себе в номер. Горячую воду отключили и я сидел за расшатанным столом, карауля кипятильник в граненом стакане. Я пытался вспомнить хоть одну историю своего города, что могла бы вот так объединить всех жителей, но на ум приходили лишь купцы, разъезжающие на автомобилях по ухабам, да статус запасной столицы во время войны. Большой родной город оказался по сути бездушным скоплением незнакомых людей.
Из кармана дорожной сумки достал пачку печенья. В стакане, накрытом сыреющей открыткой «Добро пожаловать в Соноленск!», оседала заварка. Я открыл окно и раскрошил половину пачки на подоконник. «Птичку жалко!» невесело усмехнулся я и принялся пить чай.
