Наум Семенович учил нас черчению. Наука эта жизненно необходима для механиков, коими мы стремились стать. Полковник в отставке, инженерные войска. Из 25 человек его выпуска Академии в живых к тому времени осталось трое.
Если мы выполняли его требования, то никаких проблем не возникало. А если не выполняли, то получали по попе – надо было слушаться, кто ж тебе доктор. Требования у него были простыми. В самом начале обучения он четко и ясно сказал, что рейсшины, которые прикручены к нашим чертежным столам, снимать нельзя. Табу. И что все без исключения задания, которые он нам даст, нужно начертить. Ты можешь казенить, болеть или стоять в наряде – но начертить и отдать придется. Все ясно? Всего-то два условия, что может быть проще.
Прошло полгода. Наум Семеныч давал нам задание в начале пары, разворачивался и уходил в соседний класс – там была его соседка, и он с ней мило проводил время за чаем и беседой. Изредка заходил к нам, чтобы проверить. Шухер, ептыть. Атас, нах. А мы чертим. Не дай Бог чего не так – мы даже не думали о том, что может случиться. Просто очень вид у него угрожающий был.
На той паре все было как обычно – я сидел и молча чертил, стараясь максимально использовать время урока. Иначе ведь потом дочерчивать придется в экипаже, где в кубрике один стол на пять человек. Леня Ошовский решил изменить слишком обыденный бег времени, снял свою рейсшину (которой на самом деле была обычная метровая деревянная линейка с двумя вращающимися колесиками, ездившая по двум направляющим капроновым нитям), подобрался тихо сзади и треснул меня по башке. Игрунчики на него напали. Я попытался его урезонить, но он не мог успокоиться. Тогда в ответ я снял свою линейку из направляющих, и мы начали фехтовать. Старались делать это максимально беззвучно, дабы не привлечь внимания. Хотя треск от деревяшек наверняка был приличный.
Мы были увлечены этим занятием, отражая выпады друг друга. Конечно же, оба хорошо помнили, что рейсшины являлись священными коровами Наум Семеныча, и снимать их было нельзя, а уж тем более драться на них. С их помощью можно было только чертить.
В какой-то момент я услышал, что вокруг нас стало слишком тихо, и краем глаза увидел большой силуэт преподавателя. Он уже зашел в класс. Я вытянул руки по швам, стараясь спрятать рейсшину за ногой. Леня, почувствовав такое послабление с моей стороны, начал хлестать меня с удвоенной силой, вот свин. До тех пор, пока не подошел учитель. А когда Леня его увидел, тоже вытянулся по стойке смирно. По-моему, Леня даже покраснел.
Большой Наум Семеныч подошел к нам, и положил свои руки на наши плечи, приобняв нас. Тишина. Мы пытались, правда, что-то пискнуть, мол, извините.
-- Дети мои, – начал он, – я же говорил вам, что трогать рейсшины нельзя? – мы закивали головами. Рейсшины жгли руки. – Дети, – проникновенно продолжал он, – а вы помните, что вы братья друг другу, и потому вы не можете драться? Вам просто не подобает этого делать. Помните? – мы опять закивали головами, помним, да. – Так помиритесь, дети мои, пожмите в знак примирения руки. – Мы развернулись лицом друг у другу, и пожали руки, в глазах было удивление, что так дешево отделались и надежда, что медведь сегодня уже обедал. Его лапы продолжали оставаться на наших плечах. В момент, когда мы пожимали руки, изо всей своей медвежьей дури он треснул нас лбами. В глазах потемнело, и на темном фоне самопроизвольно начали взрываться салюты. Но мы понимали, что все, в общем-то, справедливо. Нас же предупреждали.
– Садитесь, дети. И заканчивайте начатый чертеж.
Я не помню, чтобы кто-то из нас еще раз трогал эти чертовы рейсшины.
(С)maximblog
