Было сие таинство ужо порядком лет назад, но как вчера все предстает, вопреки даже моему желанию, пред внутренним взором нечаянных воспоминаний. Лезли мы на перевал Чучхур тогда и я, не в обиду собственной скромности, должен признать, что взошел первым из общей массы камрадов с такими же рюкзаками за спинами. Посидел на седле перевала, покурил и начал спуск, обогнув каменюку и выйдя на снежник. Иду и терзают меня смутные подозрения, что не все так гармонично, как мне хотелось бы в окружающем пейзаже. Кручу башкой и даже забываю втаптывать ноги в вибрамах в подмерзающий снег. Гляжу, а тени–то от меня две – одна с рюкзаком, а другая без оного и как–то так антифизично чуть в стороне правее. Брутально и мужественно подавив дрожь в коленках, сажусь прямо на снег, не забыв, правда, подсунуть под задницу сидушку, закуриваю и разглядываю облака, слегка косясь влево. А там неведомое действо творится – кто–то кряхтит, сопит и будто усаживается рядом со мной. Жду, жуя Приму в сопли, что же будет дальше, какова участь моя средь вековых гор и древних марен рассыпанных вокруг. И тут голос, такой простой мужицкий голос, но больно спокойный, будто это Лао Цзы читает вслух свою писанину всосав настойки из Дао:
“Брехню все обо мне чешут, на самом деле тут недалеко был эксперимент по ночному восхождению в связках по двое. Причем напарники не должны были знать друг друга в лицо.
Привезли, значит, нас под гору, связали и «гоу, гоу» сказали. А как отвертишься, если нквдшники в погонах наганами перед носом размахивали? Полезли, он впереди, я сзади, рубимся, страхуемся, луна тучами скрыта, ни черта не видно. Хрен его знает, почему, уже и не помню толком, но я сорвался, повис на веревке, болтаюсь, не могу к склону прижаться, а верхний мой напарник держит, хоть он и гад, но держит. Болтался я так незнамо сколько и тут луна появляется, освещая нашу скорбную гирлянду на тектонической елке. Задираю голову и вижу, как верхний режет ножом веревку, при этом лицо его в тени и высвечиваются отчетливо только подошвы ботинок с размером сорок третьим ноги нарисованным. Еще движение ножа и лечу я с ускорением соответствующим и все на этом бы истории, да застрял я в трещине ледяной, повиснув над ее невидимым и неслышимым дном. Проторчал так некоторое время и стал выбираться наверх. Помню, что обуяла меня какая–то решимость, злость и неистовство, орал я, царапался, врубался ледорубом, цеплялся подошвами вибрам и выкарабкался–таки, но что–то произошло со мной мерзкое. Очень мерзкое, тоскливое и жестокое. То ли от переусердия, то ли еще от чего, но не человек я теперь, переродился, вот стал каким–то черным остолопом, не помнящим ничего, а только испытывающим жажду мести за свое такое положение. Ищу своего напарника по размеру ноги, всех, у кого сорок третий размер убиваю. Вытаскиваю из палаток и убиваю. А если вытаскиваю, а размер не тот, то все равно убиваю от злости. Так что, парень, не спи в палатке в ботинках, лучше сними и поставь около входа. Глядишь и не трону, а просто гляну размер. Но иногда, как сегодня, нападает на меня тоска, и очеловечиваюсь я на пару часов снова, и хочется душу отсутствующую излить. Лишили меня и души, супостаты. Вот тебе мой рассказ. Так что хрень обо мне несут убогие человечки, хрень»
Сижу, слушаю тишину, тени уже нет, а тут и мои камрады подтянулись, спустились мы ниже, разбили лагерь и накатили спирту.
(с) mclear
