Валю Куркалева назвали в школе дураком. Но ему было откровенно насрать — потому что его звали Валя и потому что его звали Куркалёв.
А ещё он жил со своей престарелой тётей, у которой был сахарный диабет и вставная челюсть. Жизнь тёти не удалась, поэтому каждый вечер она в одно рыло квасила испорченное вино, смотрела бразильские сериалы и беззвучно пердела. Жить им довелось не в хоромах — так, тесная однёшка на окраине города, где за окном слышно лишь лай собак да гоготанье местных гопников. Поэтому Валя сидел у окна за крохотным столиком с ненавистными учебниками по геометрии и алгебре, а тётя пила вино, смотрела сериал по огромному ламповому телику и беззвучно пердела.
Вонь стояла отвратительная — её никак не скрывал не менее ненавистный густой запах валерьяны, которой была пропитана эта тесная квартирка с засаленными обоями. Валя не раз просил позволения открыть окно, но тётя каждый раз начинала что-то неразборчиво злобно бурчать, делала телевизор погромче и отворачивалась, делая вид что не замечает своего единственного племянника. А окна были законопачены ватой круглый год. И все дырочки замазаны бурым пластилином. От этого Валя ненавидел пластилин, ламповые телевизоры советского производства и, почему-то, сметану.
Вечерело, в один из тех тоскливых осенних дней, когда ничего не происходит, только блядь вечереет.
Валя смотрел в мутное окно на заброшенную стройплощадку, отмечал про себя что начинается дождь — так как на поверхности тухлых луж то тут то там появлялись брызги от капель и краем глаза следил за бездомной дворнягой, которая грызла застарелую буханку хлеба, вытащенную из помойки.
Слева показался хмурый гопник в грязном костюме, прошёл через двор, зачем-то пнул собаку и уставился в небо. Постояв так пятнадцать минут, детина показал небу средний палец и пошёл дальше. Валя повеселел и принялся рисовать в тетрадке виселицы и висящие на них трупы.
- Доня Хуанита! Пабло Робестес Мериканес встретил Доню Карнелиту у парадного входа и посмотрел на неё как-то так… ну вот так! О боже, значит они наконец-то поженятся!
Завыванье и счастливый плач тупых рязанских баб из сериала наводил тоску. Тётя жевала хлебцы беззубыми челюстями и отхлёбывала вонючее вино.
Вдруг за окном что-то бухнуло. Затем ещё и ещё раз. Валя встал со стула и прилип носом к стеклу, пытаясь посмотреть влево, туда откуда доносилось приглушенное буханье.
Оно становилось всё громче и громче, пока наконец на заброшенную стройплощадку, служившую им двором, не вышел великан.
- Великан, блядь — тихо прошептал Валя и присел спиной к батарее держась за голову обеими руками — Что это ещё за хуйня?
«Не могла ли тётя незаметно подлить мне своего вина в суп?»
«Не мог ли суп прокиснуть за трое суток на батарее?»
«Может я уже наконец умер?»
Мальчук осторожно выглянул, подняв нос над подоконником. Великан стоял прямо рядом с их домом и озирался.
Ростом он был этажа с три — голова как раз напротив окна тётиной хаты. Серый спортивный костюм висел мешком. Грязные кроссовки были покрыты толстым слоем растрескавшейся глины.
- Базы-ы-ы-ы-льда-а-а-а!!!!
Рёв великана оглушил Валю и откатил к стене, словно ком ваты. Стёкла в доме задребезжали. Тётя переебалась с кресла. Телевизор потух.
С дрожью, Валя кинулся на корточках в коридор, подальше от окна.
Забежав за угол, он обернулся, ища глазами тётю, но её не было рядом.
Крик стих и больше не повторялся.
Вале дико захотелось ссать, но он сдерживал в себе эти животные позывы.
- Тётя! — позвал он голоском, настолько сиплым, что стало противно самому себе.
Выглянул — тётка отдирает вату и пластилин с окна. Валин столик с учебниками валяется на боку, а учебники почему-то лежат на нём словно прилеенные. Тётя открывает засохшую под слоями белой краски щеколду.
- Нет!
Он бежит, спотыкаясь о пустые бутылки из-под испорченного вина. Бежит, перелезая через журналы Крестьянка за семьдесят пятый год. Бежит, отчаянно хотя ссать.
Тётка открыла окно и в комнату ворвался свежий прохладный ветер с брызгами набирающего силы дождя.
Она прокашлялась и крикнула в окно своим сиплым старушачьим голоском — Бастион! Бастион!
Великан повернулся к их окну, к ним, посмотрел прямо на окно и на Валю и на тётю. Жаркая дрожь побежала волнами по телу и Валя обосрался, но не потерял пристутствия духа и мужества, унаследованного от деда, которого он видел два раза в жизни в морге и на кладбище.
- Тьотя-я-я… — верещит Валя и тащит тётку за пояс от халата в глубину вонючей комнаты-норы. — Тьо-о-отя! — голос слышен словно со стороны, в голову Вали закладываются подозрения что в комнате с ними есть говорящая собака, лес и пять гектар невыкопанной картошки.
Тётка поворачивается к нему головой. Впервые за тридцать лет на её лице сияет улыбка и глаза типа блестят.
- Павлик! Ты не Валя! Ты Павлик, а я твоя мама, а это твой отец! — правая рука вытягивается в сторону окна и тычет всеми пальцами сразу. Великан уже за окном, голова закрывает окно, в комнате темнеет и дико воняет горячим дыханием, полным нечищенных кривых зубов. — ПАВЛИК — дребезг его голоса сбивает со стен похужшие гербарии и желтые картины с пейзажами.
- НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ
В голове у Вали бегущая строка, её видно через глазницы, он бежит слева направо.
- НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ
Он падает на жопу не замечая полные штаны дерьма и ползёт назад. Тётя держит за ногу слегка наклонясь, великан крутит глазами и слышно как они скрипят в глазницах. В комнате душно и сыро от его дыхания, словно в болотистых джунглях. В ноздрях великана гуляет ветер.
Валя встает, пятится, спотыкается и падает жопой на продавленное тряпичное кресло. Великан открывает рот и его тётя лезет в рот. Валя не может шевелиться, двигаться, он не хочет думать о том что происходит, он не хочет осознавать своего присутствия здесь и не хочет обдумывать приказы для всех частей своего тела. Тётя уже полностью во рту. Глаза великана крутятся и моргают толстыми волосатыми веками. В комнате жарко как в предбаннике хорошо натопленной бани. Ковёр на стене намок и оборвал петли от своей сырой тяжести.
Валя видит как тётка пропадает в темной пасти огромной головы. Затем показываются чьи-то ноги в серых носках, чьи-то коленки, шорты и майка, вихрастая голова, конопушки и зубы, очки и тетрадки — всё это выпадает из открытой пасти и лишь мелькает сухощавая тёткина рука — она выбрасывает все эти ингридиенты. Они падают на пол, образуют кучу. Рука мелькает и выбрасывает, во тьму и жар. Из долго открытого рта текут слюни, заливая пол. Куча слипается и мокнет. Распрямляется и встает. Это Валя. Валя получился из частей, выпавших на пол.
- А кто же тогда я?
Он смотрит вниз, на свои руки. Они — морщинистые и дряблые — держат стакан с прокисшим вином и желтую газету «Сибирь». Новый Валя встает у окна и поднимает столик с учебниками.
Великан отдаляется от окна, впустив вихри свежего воздуха и капли дождя. Громко хлопают закрывающиеся рамы. Слюни впитываются в пол. Телевизор загорается черно-белыми огнями — там зал, чёрные служанки, жалкие бразильские господа и белоснежные старые машины. А также помехи и сбивающаяся раскадровка, похрипывание от завывающего на крыше ветра. Ветер треплет старые антенны, сигнал плохо ловится. Вино оказывается не такое уж и дурное. Кресло под тётей Валей плавно утекает вниз и также плавно возвращается вверх. Качели. Качели за окном скрипят на ветру, они вкопаны посреди пустого двора, служащего нам спортплощадкой. Под качелями круглая лужа.
Дикс
25 ноября 2011
Киев
