« — Я люблю Вас, княжна! – прошептал конюх Федор, робко дотрагиваясь до худенького локотка Ольги Воронцовой, своей хозяйки, — и если в моих силах спасти Вас от тех бед, которые принесет революция, я буду счастлив! Беречь Вас, холить, лелеять, носить на руках и целовать пыль под Вашими туфельками – вот оно мое предназначение. Княжна Ольга, станьте моей женой!
- Ах, — томно выдохнула княжна Воронцова, — как ты можешь, Федор, ведь я…»
- Кто сварил эту жуткую кашу? – раздался прямо под ухом популярной писательницы Ольги Воскресенской зверский рык. Это возмущался ее муж Григорий, вот уже пятый год лежавший в постели. Ноги Гриши, в прошлом довольно неплохого ученого-лингвиста, после жуткой автомобильной аварии, парализовало, и этот факт сказался крайне плохо на его характере, превратив беспечного весельчака в зануду и брюзгу, портившего жизнь близким. Ольга, работавшая до Гришиной инвалидности учителем русского языка в школе, неожиданно открыла в себе талант писателя, предпочитая наслаждаться фантазиями на тему любви исключительно в женских романах, где мужчины были мужественны и суровы, а женщины красивы и элегантны. Донашивая плешивую от времени каракулевую шубейку, она вдохновенно ваяла опусы о графинях, щеголявших в соболиных манто, доедая холодное картофельное пюре в школьной столовой, она расписывала изысканные деликатесы банкетов Наполеона. Ее слезоточивые истории о дамах высшего света неожиданно нашли своих читательниц и стали приносить неплохой доход. Сейчас Оля сочиняла историю о любви конюха и княжны в первые годы Октябрьской революции. История писалась со скрипом, так как у мужа начались проблемы со здоровьем, и он, словно младенец, капризно требовал круглосуточного внимания и ухода, не соглашаясь на услуги приходящих сиделок.
- Кашу варила Лялька, — сообщила Ольга, с неохотой отрываясь от героев, — овсянка на молоке.
- Дерьмо, а не овсянка, — заявил муж, — приготовьте мне узбекский плов!
- Пап, дерьмо – это то, чем тебя в инвалидском интернате будут кормить, когда мы с мамой тебя туда отправим! – заявила Лялька грубо, — не е…и мне мозг и жри, что дают.
- Лялька! – возмутилась Ольга. – Где ты слов таких набралась? Как ты с отцом разговариваешь?
- Мать, — доверительно прошептала Лялька, — ты ж еще нормальная симпотная баба, писательница и вообще… Чего ты этого козла терпишь? Он только соки из нас с тобой пьет. То не так, се не так. Заколебал, блин! Заведи себе нормального мужика, а этот, — она кивнула в сторону спальни, — живо захлопнет рот, когда поймет, что возле него никто крутиться не хочет! Сегодня вот 8 Марта, а тебе только из издательства букет прислали и соседка Люська, которая без мозгов корова, веник мимозный в обмен на очередной любовный бред. Ты ж пишешь для идиоток, которые спят с грелками вместо мужиков. Писала бы детективы какие, чтоб тебя мужики читали нормальные. Вон Маринина…
- Отстань, — отмахнулась Ольга, — и так едва пишу, вдохновения ноль.
- Потому что ты о любви пишешь, а сама ее ни разу не знала. Живешь, как спятившая монашка лет 80…Никакого секса! В твоих книгах одна романтичная муть, а жизнь не такая!
Ольга поняла, что разговор с дочерью принимает плохой оборот, а Гриша жаждет поругаться, быстро оделась в новое пальто (каракуль, кстати) и поехала к Лизе, старой и преданной подружке, одинокой и бездетной. Именно Лиза посоветовала Оле отнести первую книгу в издательство. «Куплю торт, коньяк, посидим нормально, — соображала Ольга, заводя машину, — нагряну сюрпризом, — Лизка вечно дома сидит в компании с теликом, обрадуется».
Лиза долго не открывала дверь. Когда же она появилась на пороге, Ольге не обрадовалась.
- Чего без звонка? – угрюмо спросила она, завязывая на ходу пояс шелкового (откуда у нелюдимой и жадной до безобразия Лизы такая дорогая вещь?) халата с драконами, стилизованного под японское кимоно.
- У нас гости, Лизок? – крикнул мужской голос из глубины Лизкиной квартиры.
- Соседка за солью зашла! – выдала прокуренным басом Лизок. – Оля, извини, но сегодня я тебя не рада видеть. У меня судьба решается, — и она захлопнула дверь прямо перед носом ошеломленной писательницы.
Ольга вышла на улицу и неожиданно для себя расплакалась. Ей было обидно, что Лизка, которой скоро 44 (на два года старше самой Ольги), и чья фигура напоминает бочку с салом, счастлива. А она, Ольга, нет.
Оля села в машину, достала из бардачка пластмассовый стаканчик, плеснула туда коньяк, и выпила. Ей стало грустно. Лизка, старая дева, вечно в рваном байковом халате, с сигаретой, сестра-хозяйка дома престарелых, Лизка, которая мужиков ненавидит, как класс, устраивает свою личную жизнь. А Оля терпит Гришу-инвалида. Ее судьба решена.
- Выходи! – в окно машины постучали. Оля присмотрелась: какой-то здоровый детина метра два ростом, щетина двухнедельная, запах табака и одеколона чувствуется даже сквозь стекло.
Оля открыла дверцу.
- Нехорошо, красавица, пить в машине, да еще в одиночку, — сказал мужик, — как потом машину поведешь?
- Не Ваше дело, — Ольга хлюпнула носом, — мне плохо.
Детина взял ее за руку.
- Пошли ко мне. Кофе сварю.
- Я Вас не знаю, — Ольга попробовала сопротивляться, — я к Вам не пойду.
- Да не кусаюсь я! – засмеялся мужик, по виду чуть старше Ольги, — а зовут меня Федей.
- Конюх, — Ольга вспомнила своего героя.
- Почему конюх? Таксист.
Ольга вышла из машины и отправилась вслед за Федором. Квартира, в которую привел ее новый знакомый, явно не посещалась женщинами. Здесь царил настоящий холостяцкий бардак. На кухне было почище, но Ольга все равно с опаской присела на табурет, наблюдая, как Федор варит кофе и делает яичницу на скорую руку.
- Я развелся в прошлом году, — сказал Федор, — не бойся, моя бывшая не припрется и волосы тебе не выдерет. А ты, видать, тоже одинокая, без мужика?
- Это почему? – возмутилась Ольга. – Я замужем, дочке 16 лет.
- Про дочку верю, а мужа у тебя нет. У тебя глаза одинокой бабы!
- Это чем же глаза одинокой бабы отличаются от остальных? – спросила Ольга.
- Они голодные, — ответил Федор.
Он выключил газ на плите и подошел к писательнице. Ольга встала с табурета. Федор порывисто обнял женщину, обхватил огромными руками за талию, поднял как пушинку и понес в спальню, где в полумраке горела настольная лампа возле старой двуспальной кровати.
- Эй, я так не могу, — Ольга попыталась убрать его жадные ладони с бедер, — я тебя первый раз вижу.
- Не бойся, второй раз точно будет, — безапелляционно заявил Федор, снимая колготки и легкие трусики.
Ольга закрыла глаза и вспомнила шутливую рекомендацию: «Если Вас насилуют, попытайтесь расслабиться». Федор оказался грубым и одновременно приятным. Вскоре Ольга обнаружила, что кричит. Оргазм, о котором она так часто писала в книгах и никогда не испытывала в жизни, накрыл ее девятым валом. Она потеряла счет времени и забыла напрочь о существовании мужа, дочери и подруги Лизки.
Поздно вечером, добравшись наконец домой, она не спеша приняла ванну, включила ноутбук, открыла файл «Любовь княжны» и принялась печатать:
« Конюх Федор, грубо схватив княжну за нежный локоток, приблизил ее к себе и горячо зашептал, бесцеремонно шаря мозолистой лапой под пышным платьем:
- Я люблю Вас, княжна! Я хочу Вас! Я убью, б…ь, каждого из тех большевистских ублюдков, что посмеют к Вам приблизиться!
- Ах, ты с ума сошел, Федя, — сладко выдохнула Ольга, принимая ласки конюха с неведомым доселе наслаждением, — и я, я тоже хочу тебя….».
В соседней комнате что-то зло прокричал муж, но Ольге было наплевать.
© Fairy-tale
