Гимнастка Галька сидела на табурете, закинув ногу за ногу и рассказывала:
— Ну, лежу я, значит, на спине, а ноги высоко-высоко вверху парят. Кровать широкая, простыни белоснежные, потолок обоями золотыми оклеен. А сапоги новые, блестящие, словно антенны покачиваются в такт. И красивые они такие, что дух захватывает! И так, девки, хорошо мне, что летать от счастья хочется!
От вызванных ее великолепным рассказом эмоций, в тесной «хрущёвской» кухне стало жарко. В пахнущем борщом и котлетами воздухе повис розовый туман. На столе стояла полупустая бутылка «Рислинга», три стакана и пачка «Космоса», с аккуратно положенной на нее зажигалкой. Одетые в спортивную форму сборной республики крупные легкоатлетки, Нелька и Светка слушали ее, раскрыв рты. Они, как зачарованные, не могли отвести глаз от ее стройных ног, одетых в модные черные сапоги на высоком изящном каблуке. И так хотелось им в этот момент вот такой же красоты, что от зависти становилось дурно.
***
Петрович резко, до боли, надавил на кнопку секундомера. Его профессиональный взгляд слегка коснулся замерших стрелок, а затем перепрыгнул на мелькающие вдалеке мускулистые девичьи ягодицы, задержался, насладился и, отскочив от тугих натренированных ляжек, вылетел в окно. Тяжелые капли усталого осеннего дождя томно скользили вниз по огромному стеклу легкоатлетического манежа. Серость за окном и в душе помощника главного тренера женской юношеской сборной привычно сплели свои холодные липкие щупальца. Клубок неудовлетворенности, тревоги и безразличия, все чаще теребивший Петровичу душу в последнее время, на этот раз образовался проще обычного.
- Блядь! Ну, почему же она не кончает? — злобным шепотком процедил он, резко свистнул в висящий на шее закусанный свисток и, не оборачиваясь, пошел в тренерскую. Вложенная в свист досада породила неприятное назойливое эхо, заполонившее собой огромное, пахнущее потом и резиной пространство.
Со скрипом открыв хлипкую дверку личного ящика, он, словно заслоняясь ею от докучливой действительности, ловко налил и присев выпил. Все еще морщась, Петрович нервно открутил крышку большого полупустого флакона одеколона «В полет». Чуть смочив ядовито зеленой пахучей жидкостью кончики пальцев, он окропил ими вытянутые в куриную жопку сухие губы. Затем, с иронией посмотрел в маленькое треснутое зеркало и с досадой показал самому себе язык.
Стоя у приоткрытой форточки и жадно куря сигарету «Родопи», Петрович размышлял. Изжёванный, совершенно мокрый от слюны фильтр, горчил, усугубляя и без того невеселые думы.
« Что же не так? Что же не так? Размером бог не обидел! С продолжительностью — выше среднего. И мокрая она вся!» — в его потеплевшем сознании, как вечерние звезды, гасли и загорались неспокойные мысли.
« И романтики подпускал! Свечи, музыка, ириски. И вином сухим поил. И слова нежные нашептывал. Рыбка, зайка, солнышко. Так почему же она не кончает?! Неужели, все!» — на этой последней ненавистной ему мысли он вскрикнул. Истлевшая до фильтра сигарета обожгла желтые от никотина пальцы. И в это же время противно, словно издеваясь, задребезжал треснутый, некогда ярко зелёный массивный телефон.
***
Усиленно работая локтями, Нелька безжалостно буравила плотную, беспокойную толпу у обувного отдела. Не обращая внимания на всхлипы, крики и стоны, создаваемые ее стремительным движением, она щемилась в противоположную очереди сторону. К выходу. На ее большом румяном лице сияла счастливая улыбка добытчицы. А к широкой арбузной груди, подающей надежды метательницы копья, была прижата серая, чуть примятая коробка.
« Ну вот, наконец, то, что я хотела! «Саламандра», и каблука почти нет! Пусть не черные, пусть коричневые, главное, без каблуков. А без них я всего на тринадцать сантиметров выше Петровича!» — думала она, и чувство восторга приятно сдавливало грудь.
Уже в телефонной будке Нелька снова открыла коробку и с нежностью погладила свою, пахнущую натуральной кожей покупку. Затем, словно решившись на что-то, переобулась. С любовью оглядев свои стройные и ладно сбитые ноги, она улыбнулась и стала набирать знакомый номер.
- Здравствуйте! А Николая Петровича можно? – медленно проговорила она, все еще косясь на обновку.
- Ты что ли, Нелька?
- А это вы! Так что,- мы сегодня увидимся? – после небольшой паузы, выдохнув от неожиданности, кокетливо сказала она и затаила дыхание.
- Почему нет! Раз договорились — солидным басом ответил Николай Петрович. Похотливо щурясь, он представил голую Нельку, ее большое, теплое тело и завораживающую покорность в вязких коровьих глазах.
- Ну, тогда как всегда, к трем у вас — пролепетала она и аккуратно повесила трубку на рычаг.
С возрастом Христа Петрович достиг легкой разочарованности в жизни, стойкой алкогольной зависимости и обширного, как ему казалось, сексуального опыта. Детских амбиций почти не осталось, и взгляд на жизнь окончательно принял циничную, с налетом приблатненной философии, форму.
Свои метр шестьдесят три, еще с юности, Коля ловко компенсировал уверенным взглядом, рыжеватыми буйными усами и непредвзятостью к женской красоте. Ввиду слабой конкуренции, его успех и слава в определенных кругах, достигли грандиозных размеров. Со временем, потертый блокнот весь исписанный мелким почерком номерами телефонов и женскими именами, стал гарантией от одиноких холостяцких вечеров.
Обычно, подарить женщине удовольствие не доставляло ему труда. Веселые толстушки через пять минут умелых действий таяли, а через пятнадцать, прибитые терпким крестьянским потом, превращались в похотливых тигриц. Тяжело трудясь, Петрович привык доставлять неизбалованной партнерше настоящее удовлетворение. В этом он находил смысл.
Но вот Нелька, за три месяца еженедельных встреч, была холодна. Что только не пробовал Николай Петрович с ней в своей холостяцкой постельке, ничего не помогало. Ее карие покорные глаза не меняли выражения ни в начале, ни в конце страстного акта. А о стонах и всхлипах, так возбуждающих и поощряющих партнера, не шло и речи. Ну, бревно бревном. Да и глупа, наверное. Даже, чтобы притворится.
Петрович был готов признать свое поражение, но какая-то искорка надежды теплилась в его уязвленном сознании. Ведь опустить руки — значит разрушить наполняющий все смыслом, устоявшийся мир.
Уже прилично опаздывая, Нелька неслась, не разбирая дороги. Общага, где Петрович имел отдельную комнату, располагалась на отшибе. И добраться до нее в дождь было нелегко. От остановки троллейбуса пришлось бежать, перепрыгивая через большие и малые черные лужи.
Двигаясь больше по инерции, она совершенно не обращала внимания на происходящее вокруг. Нелька была не здесь. В воображении она представляла: белые шелковые простыни, красивую страстную пару занимающеюся любовью. Голую девушку в черных сапогах, на высоко запрокинутых стройных ногах. Мускулистое мужское тело с бронзовым загаром. Силу и мощь, в контрасте с изяществом и женственностью.
Ей ужасно хотелось, чтобы и с ней произошла такая же красивая сцена, как и с Галькой. Она в возбуждении бежала туда, где ее завоображаемая до дыр мечта, должна была непременно реализоваться. И ничего, что она не принцесса, а Петрович не принц. И ничего, что сапоги не черные, а коричневые.
Вот уже и хлипкая входная дверь на скрипучей пружине.
Оббитые пыльные ступеньки, обшарпанные стены, запах мочи.
Кислый, старый и пыльный дух коридора.
Комната, устланный газетами стол.
Шаткий, скрипучий инвентарный стул.
Стакан противного вина.
Запах табака и пота, небритые наждачные щеки, сильные, слегка трясущиеся в нетерпении руки.
Монотонный и куда-то спешащий скрип панцирной сетки.
В общем, все как всегда!
Но, для Нельки все было по-другому! Она лежала на спине, поддерживая сильными, привычными к тяжелой работе руками, высоко запрокинутые вверх ноги и была абсолютно счастлива.
Чуть серая, увядшая от времени, но чистая простыня почти укрывала бесстыжую наготу протертого полосатого матраца. Поблескивая аккуратной округлой лысиной, Петрович, стараясь, сопел уткнувшись в крепкое Нелькино плечо, чуть слюнявя его. А блестящие черные сапоги (в этот момент они были действительно черные) высоко парили над суетой повседневности, над дождливым серым городом, над скучной одинаковой жизнью, над предвиденьем невозможности ничего изменить.
Целиком отдавшись сладким грезам, Нелька совершенно не замечала времени. Петрович, между тем не сдавался. Тяжелый, упорный труд покрыл его, некогда спортивное тело рулевого восьмиместной байдарки, крупными каплями едкого пота. Он, как папа Карло пытался из простого бревна синтезировать неприсущие для дерева эмоции. Вначале процесса он чувствовал себя волшебником. Но чем сильнее уставала спина, тем обиднее наваливалась неизбежность грядущего разочарования.
Но мало-помалу эйфория, словно мимолетный запах чужих дорогих духов в общественном туалете, улетучилась. И вот, казалось, достигнув всего, Нелька почти скучала. Осталось лишь легкое возбуждение. Далекое, неуловимое, но такое знакомое дыханье скуки, снова веяло из темноты.
Она машинально стала рассматривать все вокруг. Хотелось зевать, но она боялась. Перед ее взглядом пробегали:
Потрескавшийся потолок.
Заляпанные обои, в некогда сиреневый цветочек.
Видавший виды пыльный буфет без посуды.
Красивые новые сапоги, туго обтягивающие полные икры. Ничего, что не под все их можно одеть, ничего что коричневые.
Любуясь видом, она вращала ступни вокруг своей оси. Покачивала замлевшими ногами из стороны в сторону.
И вдруг, где-то у самой подошвы она увидела ЭТО! Хаотично прилипшие комья омерзительной серой грязи захватили ее внимание целиком. Они чуть подсохли и, медленно разрушаемые методичными поступательными движениями, разнокалиберными крупинками падали вниз.
Это захватывающее действие заставило Нельку замереть. Даже бурное спортивное дыхание полной груди остановилось. Через мгновение, до конца осознав всю трагедию произошедшего, она, громко втянув в себя тяжелый воздух, ойкнула. И снова замерла, боясь, пошевелится.
Всепоглощающая жалость к новым и модным сапогам, грубо оскверненным какой-то никчемной субстанцией, заполнили ее целиком. Она жалела саму себя, и слезы разочарования большими каплями застыли в глазах! Недавнее счастье рухнуло. Будто и не было никогда ни шелковых простыней, ни красивой страстной пары, занимающеюся любовью, ни голой девушки в черных сапогах, на высоко запрокинутых стройных ногах, ни великой любви, ни всепоглощающей страсти.
Петрович удовлетворенно вздохнул. Мгновение прислушавшись, замер. Потом приподнявшись на локтях, он внимательно посмотрел в лицо девушки. Застывшие в больших, грустных глазах слезинки стали одним из лучших видений, которые довелось видеть Петровичу в его, не особенно баловавшей его жизни.
Улыбка просветления криво залила его потное лицо. Устало, но удовлетворенно и шумно выдохнув, он рухнул на Нельку. В его голове пронеслось:
« Ну вот! Можно жить дальше!»
© МихХ
