- Из страны Дакотов диких,
С гор и тундр, с болотных топей,
Где среди осоки бродит
Цапля сизая, Шух-шух-га…
Пашке не интересно. Мало того, ему скушно и тупо. На дворе самая золотая в мире осень. Пацаны на Юсьве гоняют плоты, сегодня финальная битва за сокровища Матори. Бледнолицые псы, в лице второго «А», под предводительством Мишки Осколкова, настроены решительно. Завладеть золотом любой ценой! А тут … блин!
Верховный жрец храма Солнца, сам Расщеплённый Ящур, Пашка Дулебов, должен сидеть и слушать эту бредятину Лидии Андреевны, мамки, с позволения сказать.
Лидия Андреевна настроена ещё более решительно, нежели вожди Дакота, ей ультрамариново и фиолетово, кто завладеет племенными ценностями и тотемами. Не работать бы ей в средней школе учителем литературы в течение двенадцати лет, будь она хоть сколь-нибудь сговорчива и нежна к своим чадам.
- Эти песни раздавались
На болотах и на топях,
В тундрах севера печальных:
Читовейк, зуек, там пел их,
Манг, нырок, гусь дикий, Вава,
Цапля сизая, Шух-шух-га,
И глухарка, Мушкодаза»…
Телефонный звонок явился восьмым чудом света и освобождением от мамкиных воспитательных инсвинуаций.
- Сиди и жди, - мать положила сэра Лонгфелло, вместе с его выпердами на диван, и, встав, направилась на кухню к телефонному аппарату.
Пашка, носивший звонкую погремуху Хорь, моментально воспользовался материной отлучкой. Одна нога здесь, другая…
К великому Пашкиному разочарованию, баталия закончилась не начавшись. Ночью какая-то сволочь угнала плоты. Вполне вероятно, что Заречные, позавидовав на Пожвенские зарубы, втихушку перегнали плавсредства, по сути, боевые галеоны, в свою вотчину.
Хотя, возможно это сделала река. Юсьва, она хитрая бестия.
По случаю отмены военных действий, два друга, Пашка и Мишка, заперлись в Пашкином же дровянике и занялись отложенной на потом проблемкой.
Изначально была задумка сделать водородную или хотя бы атомную бомбу, однако поиски водорода не увенчались успехом, и посему было принято решение, делать тупо из спичек.
По этому поводу Мишка скомуниздил у пьяного родака литру самогонки, и в разрезе обмена самогон-горючее, через старшаков были приобретены сто коробков спичек.
Калиевая селитра, как составляющая будущей бомбы, в изобилии рассыпаемая на полях в качестве удобрения, не представляла проблемы. Наполнителем, для достижения убивательного эффекта, решили использовать старые гвозди, гайки и прочее железное барахло из отцовских завалов. Сам же корпус, ржавая, со сбитой эмалью кастрюля, был давно готов, и ждал часа «ХЫ».
Часа через полтора, измазавшись всеми доступными способами, как сатанята, парни закончили работу. Грозная бомба, хитрая и насторожённая стояла на верстаке.
Пашка сбегал домой, осторожно заглянул в окно. Мать, увлеченная беседой с подружками, всё ещё зависала на телефоне.
- Наплодят детей, оставят без присмотра, а потом ахают, как же это я не доглядела, - проворчал Пашка и тихонечко свалил в дровяник.
- Мишка, давай покурим перед испытаниями, - Пашка небрежно достал из кармана нажористый чебон и, важничая, прикурил его, - Нобелю было труднее, - продолжил он, - однако вона чо навыдумывал!
Кастрюля с наглухо привязанной на проволоку крышкой и торчащим из специально пробитой дырки фитилём смоченным в керосине, молчаливо взирала на пыхающих дымом мальчишек. Осуждала? Вполне возможно, но, по крайней мере, молчала.
Выпустив колечко, Пашка с нежностью посмотрел на своё бризантное детище. Всё же получилось. Сколько лишений, проблем!
- Эх, Миха, щас пойдём в перелесок и там рванём. Ведь сколь раз говорено, прячьте спички от детей!
Парни дружно заржали, а тем временем окурок, неумело притушенный и небрежно положенный на верстак, коснулся своим притаившимся жалом-угольком фитиля.
Керосин? Он самый. Да, не загорится так вот запросто. Но тлеет прекрасно. А тут ещё серные головки спичек, торчащие из расщепленного волокна через каждые полсантиметра…
Сейчас читатель представит себе месиво из ножек тридцатого размера, сопутствующих товаров, таких как ручонки, ушки и прочих атрибутов портативного гомо сапиенса. Увы.
Жагра, то есть отверстие под фитиль, пробитое при помощи сверла и молотка, оказалось слишком велико. Шнур сработал, как и должно шнуру, потомку славного Бикфорда. Донеся пламя до начинки, и воспламенив оную. Далее последовал громкий и необычайно яркий пшик. Рвущиеся изнутри кастрюли пламя и газы раздули жагру и выдохнули в недра дровяника мощную струю пламени. Куда там автогену, гораздо больше.
Кто ж знал, что так получится.
Приготовленная и увязанная в пачки макулатура, пакля заботливо спизженная Пашкиным отцом для новой бани, промасленная ветошь, - всё это занялось моментально и дружно. Словно именно для этого и лежало, хладнокровно ожидая своего часа.
Вспыхнуло разом. Мощно, как на праздник.
Мальчишки лежали в лопухах на угоре и смотрели на догорающий дровяник. Пашка разглядывал прожженные на жопе штаны, Мишка слюнявил подпаленную бровь. Бегали соседи с ведрами. Веселуха!
Через три дня, когда Пашка уже смог присаживаться на травмированную солдатским ремнем задницу, а у Лидии Андреевны сошла отечность и начал открываться правый глаз, ситуация в семье Дулебовых немного стабилизировалась.
Мишка оклемался быстрее, и уже пытался вызвать друга камушком в окно. Однако под грозным окриком Лиды Андреевны, сбежал.
А из окна слышался стук топоров, крики соседей, шуршание рубанков. Спешно, до дождей, возводился новый дровяник.
На тумбочке, возле Пашкиного диванчика, покинутый и не понятый безжалостными и сплошь неграмотными потомками, лежал Генри Лонгфелло. Сэр и эсквайр по совместительству.
И Шух-шух-га на болоте
Испустила крик тоскливый,
Крик: «Прости, о Гайавата!»…
© Евгений Староверов
