Этой женщине я многим обязан. Скорее, всем. Она была моим первым и единственным тренером по плаванию, и именно она научила меня всем стилям, хотя, сама была Мастером спорта по брассу. Она радовалась моим маленьким победам на чемпионате города и вместе со мной готова была спрыгнуть с крыши, если я приходил к финишу вторым. Она научила меня курить, а потом и пить портвейн. Она стала моим единственным другом, затмив собою всех девочек с резиновыми попами и сиськами из нашей школы.
А летом в спортивном лагере мы поздно вечером сбежали с базы и вдвоем у костра праздновали мой День рождения! Мне исполнилось пятнадцать, и в ту ночь мне было так хорошо, как никогда прежде. Она стала первой и единственной женщиной в моей жизни.
Ее звали Нинель, и она была чеченкой. К тому же, у нее был муж-алкоголик и дочка-даун. Она их не любила, даже мужа. Дочь однажды умерла от аппендицита, а муж ушел от нее, узнав о моем существовании. Нинель попросила меня немного пожить в ее квартире – по ночам она не могла заснуть потому что ее дочь постоянно выла по-собачьи на кухне.
Правда, я этого никогда не слышал, да и дочь не видел, ведь она умерла, но Нинель говорила, что она всегда рядом, но видеть и слышать ее может только она. Понятно, она же – мать!
Ее муж однажды подкараулил меня в подъезде и избил. Я плохо помню тот вечер и тот подъезд – он ударил меня чем-то по затылку, очнулся я только в нейрохирургии. Доктор сказал, что я «родился в рубашке», а Нинель прошептала, что любит меня. В тот момент я понял, что тоже люблю эту женщину. И мы стали жить вместе, хотя, мои родители были категорически против, ведь она старше меня на… Какая разница, на сколько?!
Она заезжала за мной после школы и везла на тренировку в бассейн. Потом заводила в женскую душевую, и мы любили друг друга, пока не приходили первые девочки из моей группы. Тогда мы надевали шапочки, плавки и, разгоряченные, выскакивали из душевой и синхронно прыгали в воду. Всегда на одну и ту же третью дорожку. И мы плыли под водой пятьдесят метров, задержав дыхание, глядя друг на друга. А еще целовались под водой! И не только в губы…
Она часто говорила мне, что «умирает от одного прикосновения». Она первая показала, куда именно надо касаться, чтобы она «умерла». Ну а я умирал только от одного ее взгляда (разве у чеченок бывают глаза цвета неба?). Я прикасался к ней под водой, и мне казалось, что мы с ней на другой планете. На планете, где нет моих родителей и сестры, отказавшихся от меня. Где нет ее дочери, «шастающей» на кухне по ночам. Нет директора спортшколы, который однажды уволил ее за «аморалку», и она пошла работать продавцом цветов. Где нет моих убогих одноклассниц, которые даже на уроках пытаются «случайно» прикоснуться ко мне то ногой, то рукой, то – своей жесткой каучуковой грудью..!
Я бросил плавание, окончил школу и после института стал биохимиком. Очень быстро я сдуру защитил кандидатскую диссертацию, и мне предложили возглавить лабораторию экспериментального биосинтеза. В лаборатории было несколько пьющих мужиков и четыре девушки: три лаборантки и одна аспирантка. Мне ее навязали, чтобы я помог ей с защитой. Ее звали Оля, и она постоянно упрашивала меня остаться, чтобы проконтролировать правильность постановки ее опытов и грамотно вывести кривую достоверности Стьюдента. Я оставался, пока однажды в лабораторию не вбежала Нинель и не схватила Олю за волосы. Оля плакала, пытаясь вырваться, а Нинель что-то торопливо говорила ей на своем гортанном языке (со мной она всегда разговаривала на чистом русском).
Детей у нас не было, хотя Нинель очень хотела от меня ребенка. Я – тоже, но… На выходные мы уезжали к морю и подолгу плавали на большой глубине с одним аквалангом – ее идея. И там, в другом мире других звуков и цветов, мы наконец-таки были вдвоем (рыбы, крабы и дельфины – не в счет). И там мы целовались, задерживая дыхание, с одним загубником на двоих. Да, погружались мы всегда абсолютно обнаженными, и она была красива, как первая женщина на Земле! Нет, не первая, а единственная. И не на Земле, а в море. И мы любили друг друга на глубине двадцать семь метров, но видеть это могли только рыбы и крабы, но они нас не осуждали. Ведь они занимались тем же самым, зная, что и мы их не осудим.
После операции она перестала «умирать» от моих поцелуев и прикосновений. А после химиотерапии у нее выпали волосы, и она запретила мне прикасаться к себе и спать на одной кровати.
Я забросил докторскую и в своей лаборатории стал синтезировать эндорфин из гипофизов умерших людей. Гипофизы я покупал у знакомого санитара морга по семь долларов за штуку. Для одной дозы инъекции «гормона счастья» мне приходилось делать вытяжку (с последующим электроферезом) из десяти-двенадцати образчиков «трупного материала. После вечерней инъекции Нинель преображалась: она становилась той самой первой и единственной женщиной в моей жизни! Она болтала без умолку, ластилась ко мне, садилась на коленки и громко смеялась. И я был счастлив. Она разрешала мне сесть с ней за стол, налить ей красного кагора и взять ее за руку. Дозы для счастья хватало максимум на двое суток. К тому же, очень скоро появились признаки привыкания и толерантности — настроение у Нинель портилось уже к утру.
Тогда я понял, что нужен не «трупный материал», а свежий донорский орган. Максимальная концентрация эндорфина вырабатывается в гипофизе за несколько мгновений до оргазма – экспериментально доказано. Потом она выбрасывается в кровь и – ищи, свищи. Пусть лучше моя Нинель умрет от передозировки «гормона счастья», чем от радиотерапии! Я бы и себе хотел именно такую смерть, но с ней. Я отвлекся. Где взять донора? Это должна быть половозрелая сексуальнозависимая молодая женщина.
- Оля, простите. Может, мой вопрос покажется вам некорректным, но я сейчас занимаюсь изучением гормонального фона в крови женщины в момент оргазма, поэтому мне нужно…
- Вам для диссертации?
- Ну, да. Может, даже для монографии и доклада на ученом совете.
- Понятно. А ваша… жена, она в курсе?
- Нет, обещаю, с ее стороны никаких проблем не будет.
- А вы не боитесь, шеф, что я соглашусь?!
- Напротив, я на это очень надеюсь. Готов даже взять вас в соавторы.
- Давайте попробуем!
Четвертый день продолжается эта пытка: Ольга, широко раскинув ноги и сдвинув трусики набок мастурбирует на лабораторном столе после работы, а я беру у нее пробы крови и тут же проверяю уровень содержания эндорфина – он стремительно растет с каждым опытом. Оля, с ее неистощимым и неутолимым желанием, могла бы стать непревзойденной любовницей, Магдалиной, Вавилонской Блудницей, но… Дома меня ждет (или уже не ждет?) умирающая Нинель, у которой этот гормон, впрочем, как и многие другие, уже не вырабатывается.
- А вы не могли бы мне… помочь, Денис Александрович?
- В смысле?..
- Н-ну, пальцы – это одно, а вот, если бы в «условиях, приближенных к боевым», то, я думаю, уровень был бы намного больше. Рискнете ради науки?
Как нежно она это делает! Будто создана только для соития. Так же, как и Нинель много лет назад на глубине двадцать с лишним метров. Так, только не терять над собой контроль! «Золотой укол», «золотой укол», «золотой укол»..!
- Попробуйте чуть выше, шеф! Ну что вы, как маленький. Да, правильно, сюда! О, я сейчас умру! Прямо сейчас!!!
«Не умрешь. Сейчас, по крайней мере». Я ударил ее по затылку чем-то тяжелым, сейчас и не вспомню, чем именно. Она тут же обмякла, распласталась по столу, как медуза, и жалобно застонала на выдохе. Острым скальпелем я срезал всю волосистую часть на теме, как индейцы в фильмах из детства снимали скальпы у бледнолицых, потом неумело сделал патологоанатомической пилой трепанацию черепа, как научил меня на прошлой неделе все тот же санитар, рассек твердую мозговую оболочку, разорвал руками два полушария, и – вот он, набухший, словно клитор Оли, ее гипофиз. Успел! Еще бы мгновение и — все на смарку. Кашица в лабораторной ступке, цетрифуга, вакуумный электроферез, выделение нужной фракции, кристаллизация… Ничего, что не стерильно – не тот случай. Консервант, физраствор, шприц. Господи, все человеческое счастье заключается всего в двух миллилитрах желтоватого раствора. Пять литров человеческой крови по всей лаборатории ради этой крошечной порции счастья. Смертельной порции смертельного счастья для смертельно-больной Нинель.
- Знаешь, где я сейчас? Там, на дне моря, и ты рядом со мной, во мне! Навсегда! Прикоснись Туда, и я умру!
- Я люблю тебя, Нинель!
Автор: Бабанин
