Как-то пришлось мне попасть в больницу на обследование. В палате народ подобрался спокойный, можно было и о политике поговорить и литературу покритиковать - на все находились собеседники и слушатели. Днем многие интеллигентно располагались с книжками и журналами, седовласые бабульки умиротворенно вязали. Тихие голоса: «благодарю», «пожалуйста»,
«позвольте»...
- Здрахуйте! - вдруг раздалось от двери, и мы все подпрыгнули на своих
местах. По узкому проходу между кроватями неспешно продвигалась
немолодая уже, представительная женщина. Так в нашей санаторной жизни
появилась Нина Ивановна.
Если мат называют вторым русским, то для моей новой соседки это слабо сказано. Мат был ее существом, сутью, частью физиологии. Языковой центр располагались у нее, по-видимому, в области гениталий, откуда, перемноженная на могучий темперамент и шла совершенно особая лексика.
При этом она не пила, проработала всю жизнь мастером на фабрике и имела семью.
Человеком моя соседка была энергичным и деятельным: так однажды она обнаружила на мужской половине молоденького парализованного парнишку, без ухода догнивающего в отдельной палате.
Привычно составляя новые слова из двух известных существительных и одного глагола, она полдня несчастного отмывала, меняла простыни и смазывала пролежни. Голос ее гремел на всю больницу так, что раскормленные медсестрички виновато поджимались Родственники посещали ее исправно, о своей дочери Нина Ивановна мне сказала как-то с нежностью: «Одна она у меня, как в жопе дырочка! »
В отношениях с мужем все было жар и пламень: однажды бывшая швея-мотористка вернулась в палату заплаканная, долго крепилась, а потом горячо мне зашептала: «Я ему говорю, ты почему со мной не е&&шься? А он мне, а ты почему со мной не е&&шься? »
Больше всего моя соседка радовалась, когда приводили ее годовалую внучку. Счастливая бабушка подкидывала ребенка, весело приговаривая: «Хули вам, хули нам, хули сереньким козлам! »
Духовная жизнь новоявленной больной исчерпывалась тремя анекдотами: какие-то смутные очертания проводов ведущих к плитке, на которой варятся колбаса и яйца; красных флагов, вывешенных на три дня, и нескольких куч экскрементов, из которых она всегда выбирала ту, что поменьше.
Мир в глазах Нины Ивановны выглядел своеобразно, однажды, когда она вернулась из процедурки я ее спросила большая ли очередь на уколы. «Пять х&ев да две п&&&ды» - любезно ответила она.
Убирая утку за лежачей больной, Нина Ивановна добродушно ворчала:
«Грешила, Сидоровна, очко почто такое слабое у тебя? » А когда разносила свои домашние постряпушки по тумбочкам одиноких старух, покрикивала: «Бабка Лиза, шевели е&&ом-то пошустрей! »
Как-то моя соседка пришла в палату невеселая: «Парнишку там привезли, какой-то х&& ему насоветовал хлоркой дышать, чтобы отсрочку от армии получить. Так он себе все легкие сжег». Парень хрипел и бил ногами в стену в конвульсиях. Нина Ивановна решительно вышла из палаты: «Пойду кислород ему просить, пусть хоть подышит напоследок... »
... Умерла Нина Ивановна тихо, ночью, когда мы проснулись на ее кровати уже был завернут матрац. По двору бегал бездомный пес Шарик, напрасно ожидая когда добрая женская рука выбросит ему куриных костей...
Куда отлетела ваша светлая душа, Нина Ивановна?
Два известных существительных и один глагол...
