Когда в зале погас свет и громыхнула реклама с колой и утоляющими жажду футболистами, Кряжев был уже у двери, скрытой за тяжёлой портьерой. Дверь сохранилась ещё со времён перепланировки старого кинозала, она вела в узкий коридорчик, откуда можно было попасть наверх, в каморку киномеханика, или, через запасной выход, на улицу. Будку давно уже использовали как склад для всякой рухляди, вроде старых кресел, собранных по четыре штуки и прикрученных ржавыми болтами к рассохшимся деревянным рейкам, или для хранения штабелей с банками краски с давно истёкшим сроком годности. Вторую неделю тут сновали рабочие, — хозяева кинокомплекса перепрофилировали под свои нужды последнее выкупленное ими в здании помещение бывшего зала игровых автоматов, потому двери не закрывались, и на чужака никто бы не обратил внимания. На двери, из которой Кряжев вышел, была с обратной стороны задвижка, но он ещё на прошлой неделе на всякий случай проверил — болталась она на последнем шурупе и остановить не могла, даже если кому-то и вздумалось бы защёлкнуть её.
С билетёршей вышло всё так, как он и задумал: запнувшись о ковровое покрытие у входа в кинозал, Кряжев плеснул на протянутую за билетом руку немолодой женщины в фирменной курточке немного колы, начал суетно извиняться и оправдываться, потом долго искал билет и так натурально изображал природную придурковатость, что тут его наверняка запомнили.
Прокол случился только с сеансом — вместо двух документалок по сорок минут каждая поставили почему-то «Титаник» — тот самый, только с добавленными 3D-эффектами. Он так и не посмотрел эту слезодавилку ни тогда, ни сейчас. Жена во время прошлой премьеры была на седьмом месяце и уговаривала пойти вместе с ней, а он отнёкивался тем, что не любит голливудские поделки с придуманным хэппи-эндом — наверняка ведь все спасутся и под заунывную песню отправятся навстречу следующим приключениям, расправив крылья — кажется, именно эти кадры и крутили в рекламе «Титаника»: герои стоят на носу, обнявшись и глядя вдаль, — вот уж удивили концовкой… Он так и не сходил, а потом, когда крутили по телевизору, даже не глянул, что же там за сюжет и чего придумали сценаристы, чтобы фильм-катастрофа стал таким популярным, — кажется, даже собрал «Оскаров», было бы за что… Одно было хорошо — эта киномуть занимала больше экранного времени, чем документалки про телескоп «Хаббл»и серфингистов Таити, потому он мог не торопиться.
Он и не торопился — нырнув в каморку, вывернул куртку подкладкой наружу — эх, в молодости бы такую одежду-транформер! — натянул нелепую бейсболку, спрятав седые пряди, — несмотря на апрель, уже неделю не выглядывало солнце и откуда-то с севера несло холодом и влагой, — поймал частника, пожилого азербайджанца, пытавшегося разговорить пассажира, но быстро отставшего, и попросил остановиться за квартал до нужного дома. Транспорт был самым слабым звеном плана, но машину он отдал жене ещё при разводе, метро было исключено из-за всевидящих видеокамер, а автобус с троллейбусом были слишком медлительны. Магнитный ключ от подъезда достался ему случайно, но если бы его не было — обронил какой-то растеряха ещё месяц назад, да так и не подобрал, — всегда оставалась возможность представиться почтальоном или службой доставки.
Дальше всё вышло как по писанному — английский замок «отсечки» на этаже отжимался обычным перочинным ножом, а дверь ему открыли после упоминания службы соцобеспечения…
На обратном пути он сунул несколько деталей от разобранного оружия в щель между подъездом и потрескавшейся бетонной плитой, а оставшееся — в заброшенный канализационный люк за углом, набитый доверху мусором, прелой прошлогодней листвой и срезанными ветками тополей. Пистолет пролежал у него в гараже несколько лет, его однажды оставил «на сохранение» Дрыщ, универовский однокурсник, тощий обормот, ещё в студенческие времена связавшийся с какими-то авторитетными деятелями, да так и сгинувший в очередных разборках между местным и приезжим криминалом, — преддипломную они проходили вместе, он и «сдался» тогда только благодаря Дрыщу. По уверению Дрыща в тот вечер, когда завёрнутый в несколько слоёв ткани и перемотанный скотчем ствол перекочевал в самодельный схрон, вырубленный в гаражной яме, на пистолете ничего не висело, был он девственно чист, — потому не мог привести к Кряжеву, тем более что и номера на нём были тщательно вытравлены каким-то умельцем.
Транспорт, слабое звено, всё же подвёл — у бомбилы посреди моста заглох двигатель, пришлось сначала ждать, а потом, когда времени уже почти не оставалось, спешить к нужной двери, изображая неторопливость. Он успел как раз к титрам — из зала выходили последние зрители, кто-то даже вытирал слёзы.
От следователя позвонили не через три дня, как он ожидал, а только через неделю. Разговаривали с ним вежливо, вопросы задавали ожидаемые. Он сыграл растерянность и недоумение, пошарил по карманам, выгреб на стол кучу давно не нужных бумажек и чеков, отыскав залитый колой билет в кино, отдал его следователю с безликим лицом и ещё более безликой фамилией, — что-то вроде Иванова или Петрова, — подписал, внимательно прочитав, каждый лист своих объяснений, — после чего почти месяц его не тревожили.
Следователь (он представился — всё-таки Сергеев, не Иванов, Сергей Сергеев, — таких родителей лечить надо, ну кто же так называет детей с такими фамилиями!) позвонил вечером, уже в девятом часу, нёс какую-то околесицу и попросил — вежливо, впрочем, подойти в кафе неподалёку: «Есть кое-какие вопросы».
Кафе оказалось бывшей чебуречной. После смены хозяина и перепрофилирования какой-то лоск декораторы ему постарались придать, но с кондиционерами было по-прежнему плохо, так что запахи остались прежними.
Сергеев сидел за столиком в углу. Лицо его теперь было не безликим, даже наоборот — пошло красными пятнами, на лбу выступил пот. Рядом с ним стояла початая бутылка недорогого виски, в нелепой розовой вазочке таял лёд, а по набитой окурками пепельнице стало понятно, что сидит он тут уже давно.
Следователь сделал пригласительный жест, который можно было расценить и как извинение за обстановку, — присаживайся, мол, не обращай внимания на всё это. Кряжев сел, не раздеваясь, вопросительно посмотрел на Сергеева, который вдруг, словно продолжая разговор, начал что-то сумбурно объяснять, путаясь в деталях и переспрашивая собеседника, понимает ли он. По его словам выходило, что он сегодня поминал с коллегами своего товарища, погибшего в автокатастрофе; сидели они тут, неподалёку, вот заодно и решил поговорить,
— Понимаешь, там как было… — следователь почти сразу перешёл на «ты», без всяких брудершафтов. Кряжев решил не возражать, — ситуация и без того была странной. — Валерка чапал на своём «логане» (да ты не ухмыляйся, не ухмыляйся, я же вижу, не веришь, что кто-то из наших может на «логан» копить с зарплаты, а не с «терпил» рубить, — но Валерка как раз из таких и был, кто не брал!) не больше пятидесяти, — ему поворачивать надо было за мостом, куда топить-то… И тут ему на встречку вылетел «мерс» того чекиста, дзержинца недоделанного, — и Валерке деваться некуда было: на соседней полосе баба с детским креслом позади, налево некуда, оставалось только на бордюр моста. А там как раз камень меняли, — видать, кто-то в горадминистрации прикупил бордюрный заводик, иначе чего вдруг озаботились такими делами, — и остался участок без бордюра. Лежал бы он — выбросило бы «логан» на него, ходовую бы помяло, то-сё, но все целые были бы, а тут… В общем, Валерку швырануло с моста, перевернуло — и он на крышу под эстакадой приземлился. Ну а там защемило, не пошевелиться, потом полыхнул бензобак — тушили, но уже поздно было… И главное, тот чекист вернулся в свой ряд, вроде как и не при делах, — и свидетелей то ли напугал, то ли уломал, — после аварии-то они говорили как всё было, а теперь будто в рот воды набрали — нет, мол, Валерка сам с моста сиганул, ничего не видели, ничего больше не знаем… И про запах от него замолчали, и про экспертизу забыли... Дело замяли — и даже я ничего не могу поделать, хотя вроде бы в погонах и при званиях… Мы с ним с института вместе, он меня из такого говна вытаскивал, когда я сам уже не верил, что обойдётся, — а он только посмеивался, говорил, что нам два шага до хэппи-энда… Он и фильмы такие любил, чтобы в конце всё хорошо заканчивалось, — ну вот как «Титаник» твой, там же тоже все главные герои спаслись, ты же смотрел?..
Кряжев, немного ошарашенный таким переходом, кивнул, ничего не сказав, — впрочем, Сергееву ответы, кажется, уже не требовались, он продолжил свой монолог.
— Ну вот, макнули меня в дерьмо, — мол, не для твоего ума эти проблемы, дело закрыто, виновник погиб. Мне работать надо, а у меня в голове Валерка в закрытом гробу и рожа того чекиста… А ты знал, кстати, что этот, из-за которого тебя таскали, — тоже сынок непростых родителей из того же ведомства?.. Они его и отмазывали до поры. Да и потом, когда доказательства на него собрали, предъявить смогли всего один эпизод, а по остальным — то изъятие с нарушениями было, то образцы биоматериала взяты без нужного оформления, — хотя все знали, что это он всех этих девочек, он, мне так следак и сказал, который дело вёл — мол, никаких сомнений, всё там прозрачно и очевидно по-крайней мере по восьми эпизодам: три в соседней области, один в райцентре, куда он к родне ездил на праздники, ещё два случая в Казахстане, в командировке, и последние два — тут, у нас… ну да что я тебе рассказываю, ты и сам в курсе, у тебя же дочурку… В общем, дела я поднял, проверил, — всё законно, вышел по УДО, хотя и без того дали меньше минимального из-за характеристик и родителей, да и сидел большей частью по больничкам — диабет, обострения, тем и отмазывался. В общем, в отличие от сидельцев по той же статье — курорт, а не место у параши в бараке. Вышел год назад, похоронил отца, жил с матерью, пописывал статейки про уголовный беспредел и отсутствие государственной программы адаптации бывших зэка… Мать поехала на могилку в родительский день, он остался дома, — не любил мёртвых: даже когда на одном из эпизодов с расчленёнкой нашли что-то в реке, — отворачивался, тошнило его. Мать вернулась — а у него яйца отстрелены и в башке дыра. Понятно, что это ему ответка пришла за натворённое… Я поднял все тогдашние случаи, по всем эпизодам установил нынешнее местонахождение фигурантов, и отцов, и матерей, даже дедов... Оказалось, двое в Белоруссии, один в Израиле, двое отравились дома газом — ещё тогда, после суда… В общем, ни у кого возможности не было. У одного сам был — того самого, по эпизоду с дочерью которого и посадили упыря. Там тоже глухо — он уже не человек, овощ, ни на что не реагирует. С врачами поговорил, — сам себя обслуживает, на какие-то осмысленные действия способен, но… В общем, не мой клиент. А вот ты…
Кряжев встал, засунув руки в карманы, зачем-то покачался с пятки на носок, медленно вдохнул в себя гарь кафе, так же медленно выдохнул и глухо спросил:
— Это всё?..
Сергеев, забывший во время монолога про виски, налил себе, не предлагая собеседнику, — получилось чуть больше половины массивного стакана с толстым дном, — глотнул сначала вроде бы нехотя, потом жадно допил большими глотками, поставил со стуком стакан на стол и тихо сказал:
— Не бывает хэппи-эндов, брат… Не бывает. А «Титаник» тебе глянуть не помешает, — чтобы не прокалывался больше…
Кряжев молча развернулся, собираясь уходить, когда Сергеев вдруг спросил:
— Стало тебе легче?.. После того как… сделал.
Дома Кряжев долго стоял в душе под горячими струями, ничего не чувствуя, потом прошёл, обмотавшись полотенцем, на кухню, включил газ, сел на табурет, отвернулся от окна и уставился на косяк двери с засечками шариковой ручкой «2г 6м», «3г», «3г 6м», «4г»; заканчивались отметки на «7л». Потом резко встал, выключил конфорки, открыл окно, подождал, пока всё выветрится, снял с холодильника календарь семилетней давности, зашёл в спальню, оформленную в «морском» стиле — на потолке и на стенах тут резвились дельфины и осьминоги, а небольшая детская кровать была сделана в виде лодки, — повесил календарь над кроватью, пришпилив его миниатюрной шпажкой, лёг на бок, неловко поджав ноги и уперевшись затылком в спинку, — и только теперь тихо и обречённо ответил:
- Нет.
