Лично я мат не люблю, хотя и употребляю. Возможно – чаще, чем хотелось бы.
Мат, на мой взгляд, – это концентрированная эмоция, убийственное оружие. Потому, как с любым оружием с ним надо обходиться осторожно и выверено. Без нужды не вынимай, без чести не вкладывай.
Если смотреть на предмет так, то постыден не сам мат, а сквернословие. Когда без «неопределенного артикля» не говорится. Когда активный словарный запас сводится к производным четырех – пяти общеизвестных корней. Когда табуированная лексика появляется не ради передачи сверхэмоции или уничижительной характеристики, а от расхлябанности – как грязь под ногтями.
Такой мат, как правило, неинформативен. Но однажды я наблюдал, как именно «словами связками» была подчеркнута и донесена основная мысль.
…Наш замкомполка Краснов перед строем офицеров и сверхсрочников распекал возрастного прапора. Тот накуролесил с пьяных глаз, после "отмечания" дня рождения. Не помню, что именно напортачил – кажется, сел бухим за руль и помял казенный «Урал». Не суть. Проблема Краснова была в том, что никаких супер-пупер кар к прапору применить было невозможно.
Чинить - восстанавливать тот все и так будет за свой счет и своими руками – «маслопуп» же.
Объявить выговор? Ну что такое выговор битому жизнью пятидесятилетнему мужику?
«Тринадцатой» лишить? Полк почти год каждую зарплату по три месяца ждет. На этом фоне уже плевать - премируют тебя в декабре или нет?
Уволить пьяноту по статье? Так заменить некем - самый разгар первой чеченской, в войсках пятидесятипроцентный некомплект.
Но и не наказать нельзя. Человек должен осознать и раскаяться.
Короче, задача у подполковника Краснова была непростая.
Краснову едва за тридцать, но седина в тонких черных усиках добавляет солидности. Мягко пройдя перед строем, он останавливается перед «залетчиком»:
- А сейчас, товарищи офицеры, мы разберем проступок прапорщика Луценко, который полностью окупоросился в присутствии бойцов и даже не может вспомнить, как ему это удалось. Прапорщик Луценко!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть!
Прапор выходит из второй шеренги и замирает в двух шагах от подполковника. Роста они примерно одинакового.
Краснов широкоплечий, узкий в талии, прямой до франтоватости.
Прапор просто широченный, отяжелевший, ссутуленный, руки – лопаты с въевшимся машинным маслом, на лице – притворное раскаяние, во взгляде нагловатое: «Ну и что ты мне, полкан, можешь сказать?..»
Краснов выдерживает паузу.
Наступает абсолютная тишина.
Краснов, презрительно:
- Товарищ прапорщик, вы отмечали сорок семь?
- Так точно! – Луценко, наконец, смотрит прямо в глаза командира.
Поймав этот взгляд, Краснов продолжает утомленно:
- Ну что, товарищ прапорщик… Земную, бля! - (Луценко распрямился, словно его хлестнули по хребту) - жизнь, пройдя до половины, н-н-нахуй! (Луценко вжал голову в плечи), я заблудился в сумрачном лесу, ибиомать?!. (Луценко уменьшился в размере, словно подспустивший шарик)
Помолчав секунд пять, Краснов, разочарованно:
- Встать в строй.
…Луценко вернулся к своему «Уралу» совсем убитый. И даже через несколько месяцев сетовал среди кентов:
- Лучше б премии решил, чем так…
