Началось всё с того, что Нинка Коровина родила упырёнка.
Как про то прознали – так всем селом к дому фельдшера сбежались. Каждому интересно хоть одним глазком глянуть на диво такое. Народ всё утро у крыльца колготился, семечки грыз и догадки строил.
Мол, помните, Нинка почти год назад на кладбище к мамаше своей ходила? Так небось там то и обрюхатилась. Дело верное, надо кол еёйному выродку в глаз вбить. Чтобы наверняка уж. Даром, что мужа у ей отродясь не бывало.
Другие руками махают – чего уж там, кричат. Нет у упыря глаз. Потому как по запаху он кровь ищет. Значится, надо в кажную ноздрю ему загвоздить горсть чеснока, да распятием в темечко тюкнуть.
Третьи же, которые поумнее, ничего не кричали. А только рты разинув, как вороны на ветке, слушали Николашку – фельдшера Федотыча сына. Николашка то и пробежался с утра по селу, вопя во всё юное горло про Нинку да упыря свежерожденного. Вот и сейчас он заливался пустолайкой, чуя всенародный интерес. Когти, кричит – во! – с руку мою. А зубья прям как у Полкана тёти Нюриного. Прут железный перегрызёт вмиг. И бельмами своими крутит вокруг. Я, как увидел, вопит Николашка дальше, так и дал дёру. Нехай его к отцу Кондрату несут. Он то человек мудрый – разберётся с нечистью паскуд…
И заткнулся Николашка. Потому как Федотыч вышел из дому, да такую затрещину сынку своему отвесил, что аж гул пошёл до неба. И за шкирман хватает его, и в дом загоняет, да пинками всё, пинками. Выходит чуть после, да к народу собравшемуся обращается:
- А ну, православные, расходитесь взад по домам своим. Нечего тут колобродить, да землю зазря оплёвывать шелухой.
- Федотыч, - кричит в ответ кто-то, - ты, паскудник, дай хоть глазой одной на упыря глянуть. А то перебаламутил народ с утра да спросонью. И с Нинкой чего теперь делать то? Жива ли вообще, мученица?
- Нинка то? Жива, конечно. Чего ж ей сделается то! А только вот чего я вам скажу, уважаемые. Без отца Кондрата – чтобы ни одна ваша мерзкая рожа даже не думала соваться за порог. А то греха потом не оберёшься.
Сказал так, да скрылся обратно в дом. И засовом щёлкнул изнутри.
Кто пошустрее, да помоложе, те вмиг за отцом Кондратом погнали. Оно и вернее так будет. Да только не сразу он пришёл. Сначала изволил отзавтракать. Умыть рожу свою тоже не забыл. Бороду расчесал поприличней, чтобы, значит, кучерявилась в меру. Посидел на дорожку, поплевал на распятие для блеску, да пошёл. Даром что тут через один дом то и надо дойти.
Народ, конечно, сразу в ноги ему бросаться начал. Помоги, мол, батюшка. Рассуди нас неразумных. Не дай грех взять на душу, но подскажи – чего с упырём младенческим делать.
Отец Кондрат, лишнего дыху не гоня, достучался до Федотыча, да вошёл. Пробыл недолго. Выходит после на крылечко, а в руках – тряпица замотанная. А в тряпице той – прости Господи – упырёнок. Поднял святой отец руки повыше – гляди, народ честной. Ахи да охи над толпой пронеслись. Что же такое там трепыхается?
- Упырь! – кричат одни. – Потроши его, братцы!
- Не упырь! – вопиют другие. – Надобно разобраться!
И вправду. Кожа синюшно-бледная, с прожилками, как у упыря болотного. Но глазёнки то есть. Хоть и красные, что твоя свёкла. А болотные – они слепые ведь. Опять же сипит, и воздух тревожно нюхает – точно упырь. Но ни клыков, ни когтей нет и в помине – не упырь, получается.
И спорит толпа промеж друг друга. И вот уже первые кулачонки ввысь взвились, да на соседские черепушки пропечатались. И даже дед Матвей клюкой своей грозит кому-то.
Но вылетела тут перепёлкой на крылечко Нинка Коровина. Да к отцу Кондрату. Хватает тряпицу вместе с упырёнком и к себе прижимает.
Не отдам, кричит, кровиночку. Я ли, говорит, Бога не молила о сыночке для себя? Я ли ночей не спала, глаз не смыкаючи? Я ли все глаза не выплакала, слезами горючими умываясь? Не отдам никому его. Только через душегубство моё к нему подступитесь!
Замолкли все на миг. И тут одна за другой, как петухи утренние, бабы заголосили все. На защиту Нинкину встали. Как же так, мол, у матери её же дитёнка отбирать? Не позволим никому!
Почесали мужики в затылках. А поделать то и нельзя ничего. Не попрёшь же супротив бабьего войска – себе дороже обернётся. И разошлись все по своим делам. Один лишь дед Матвей остался. Всё грозил клюкой в небо.
Опосля уже, отец Кондрат вычитал в книгах умных, что не упырь то, а зомби заморская.
Народу то простому – какая разница? Обозвали тую зомби Аркашкой, да живут себе дальше. Сделали только на голове у него клетку, навроде птичьей. Чтобы не укусил никого ненароком.
Аркашка же знай себе растёт, да мужает. Домужал так до осемнадцати лет. По человечьи не говорит, правда, зато мычит очень вразумительно. А уж статный стал – слов нету. Широкоплечий, высокий, походка как у городского – с подволакиванием да вихлянием. Короче, все девки перевлюблялись в него.
А чего бы и нет? Аркашка ласковый же ж вырос. Ручищами своими обхватит кого - сильно так, но не больно. Нежно – бабы говорили. К себе прижимает – да щёлкает из клетки зубами. Укусить то всё равно не может, так девкам молодым только того и надо. Заманят Аркашку в сарай какой, и давай обжиматься. Дуры, тьфу…
Дообжимались.
По весне половина молодиц брюхатые ходят. Уж пороли их отцы за такие дела нещадно до визга, да поздно уже было. Для Аркашки смастерили клетку в полный рост – да посадили туда до поры до времени. А ключ единственный отцу Кондрату отдали.
Лето пронеслось в трудах, да гуляниях. А по осени и разродились все. И у каждой – зомбя. Вою стояло над селом – выше крыш, до облаков небесных.
И уж кому в голову пришло – дитяток с отцом познакомить – не помнит никто. Но пришло кому-то, да так и порешили. Собрались всем селом, рожениц с младенцами на руках вперёд выпустили. Отец Кондрат клетку отпер, да назад отошёл – от греха подальше.
Вышел Аркашка из клетки – головой вертит, воздух нюхает и мычит чегой-то. Смотрит – а вкруг него на земле младенцы в тряпицах. Синюшные, как и он. Носишки такие же крючковатые. Сипят все, и ручонки к нему тянут. Ох, помутнело в голове Аркашкиной. Будто земля с небом перепутались. Рванул он на себе рубаху, матерью к осемнадцатилетию подаренную. Взглядом невидящим обвёл людей толпу. Народ ахнул аж, слёзы кровавые на щеках углядев. Взвыл Аркашка горестно, голову запрокинув, да наклонился до младенчиков. Те аж притихли.
И быстро так, ровно лиса в курятнике, своими же руками головёнки у всех набок посворачивал. Щёлк-щёлк-щёлк.
Ох, чего началось тут! Бабы в крик бешеный. Кто в обморок падает, кто зубами скрипит. А мужики колья да дубины в руки похватали – и забили тут же Аркашку до смерти. Вскипела то кровь русская, до утра никто не мог успокоиться.
Хоронить решили в гробах, но без крестов. Вдобавок ещё всех осиновыми кольями утыкали так, что будто твои ежи получились.
Отец Кондрат речей не стал говорить. Только достал книгу заморскую, в переплёте кожаном. Книгу ту раскрыл на заложенном месте, палец вверх воздел да сказал лишь одну фразу:
- Человек человеку волк, а зомби зомби зомби.
И пошёл себе до дома.
Нинка Коровина после случившегося порешила уж утопиться, но передумала, и вышла замуж за вдового кузнеца из соседнего Кукушкино.
На том оно всё и закончилось.
Токмо дед Матвей всё бродил ночами по деревне, грозя клюкою в слепые окна и сипя натужно. Пока не замёрз до радикулиту.
© Собак
