От увольнительной до гауптвахты – один неверный шаг через КПП,
(майор Недельский, Избранное.)
Ходить в увольнение весной – сплошная душевная радость. Никакой тебе громоздкой шинели, тяжелой давящей шапки, нечувствительных перчаток, нижнего белья с начесом и летящего в морду снега.
Рубашка - галстук, китель - брюки, фуражка. На молодом и здоровом курсантском теле - майкотрусы с эмблемой МО СССР. Все доступно на все случаи жизни.
К примеру: припекло - побежал, добежал-расстегнул, достал-отлил, выдохнул-вздрогнул, спрятал-застегнул, поправил-пошел дальше. Легко и непринужденно, не снимая перчаток и ремня, не роясь судорожно и долго в нижней части собственного организма.
Зимой холодно, летом жарко, осенью промозгло, а вот весна – есть весна!
По весне и настроение повыше, и краски поярче, и запахи другие в ноздри заносит. Кустики-цветочки, птички-бабочки, словом флора и фауна, как доходчиво сказано в учебнике «Природоведение».
Опять - таки, женский пол поголовно переходит на облегченную версию доспехов.
Шубу-пальто – в шкаф, да мыла положить, шоб моль меха не погрызла, в сапоги газет прочитанных напихать – и в коробку к чертовой матери, на шифоньер. Гамаши – смотать на руке, и в самый зад самой нижней полки, дабы глаза не мозолили, рейтузы – под матрас, до холодов. Фууух… Вроде все… Ан, нет! Это только начало.
Причесочка-бровки-реснички, губки-маникюрчик-педикюрчик, платьице-колготочки-каблучки. Вот теперь все.
Чертовски молода, чертовски красива и чертовски готова к высоким отношениям! Выхожу в Свет, и пропади все пропадом! Весна, мать её! Или вы не в курсе?!
* * *
В один из таких солнечных майских дней, я, уверенным нестроевым шагом направлялся по главной аллее нашего Высшего Военного и так далее… Училища, в сторону КПП № 1, имея при себе военный билет, с вложенной на первой странице увольнительной запиской с мокрой печатью и собственноручной подписью командира роты майора Недельского.
Флора, как писалось выше, цвела и пахла, фауна порхала и чирикала, а построения роты и выкрики взводных янычар, хождение строем, наряды и прочие армейские издевательства, оставались у меня в глубоком тылу.
Оптически-дальнобойным зрением, разглядев у ворот КПП зловещую фигуру коменданта училища, майора Глодова, ваш покорный слуга экстренно выпустил тормозные щитки, и с креном ушел вправо, на боковую аллейку, чтобы из-за кустов окончательно убедиться в своих худших предположениях.
Подкравшись поближе и нащупав нужный ракурс из-за мешающих веток, я понял, что этот путь на волю мне противопоказан так же, как правоверному мусульманину – свиной холодец в священный Рамадан.
Действительно, возле КПП топтался мудак, благодаря которому училищная гауптвахта никогда не пустовала, а процесс долбления, рытья, корчевания, озеленения, удобрения, подметания, покраски и прочего благоустройства военного ВУЗа, двигался такими бешеными темпами, что лозунг «Пятилетку за три года», уже можно было рассматривать, как застой и вредительство.
Этого упыря приволок сюда и сделал комендантом, начальник штаба училища, полковник Пугачев, такой же добрый, отзывчивый и душевный человек.
Нач. штаба отрыл Глодова в дисбате, где тот обретался командиром роты, пригласил его служить у нас, и помог с переводом, когда прежний комендант, подполковник Покровский, кстати, еще тот ебака, но, в целом, мужик понимающий и справедливый, с тяжким вздохом облегчения, вышел на заслуженную пенсию.
Представляю, сколько ночей кряду били поклоны Христу Спасителю и Пресвятой Богородице, бедные дизеля, стучась лбами в пол, и воздевая благодарные руки к небу, когда этот ирод отвалил к новому месту службы.
В общем, соваться на КПП не было никакого резона, т.к. я, на многочисленных примерах других страдальцев, уже прекрасно знал, что за этим последует.
Обнаружив курсанта в непосредственной близости от себя, не давая опомниться и перейти на строевой шаг для приветствия старшего по званию отданием воинской чести, эсэсовец-комендант сверлил его тяжелым взглядом, и отрывисто подавал команду – Halt! Kommt zu mir! Ihr ausweis! – только в русском переводе.
Осмотрев военный билет и увольнительную записку, Глодов приглашал несчастного в дежурное помещение, где, с помощью деревянной линейки с контрольными насечками, проводил свои бесчеловечные антропометрические опыты.
1. Короткая и аккуратная уставная прическа.
2. Расстояние от задней кромки погона до плечевого шва на кителе.
3. Расстояние от эмблемы рода войск до верхней кромки петлицы.
4. Расстояние от боковой кромки петлицы до края лацкана кителя.
5. Расстояние от верхнего края рукава до верхнего края шеврона.
6. Зазор (в миллиметрах) между шевроном и курсовыми шпалами.
7. Выгнутость кокарды.
8. Самовольное уменьшение размеров козырька.
9. Наличие уставной заколки на кителе.
10. Ширина брюк по нижнему срезу.
11. Присутствие уставных носков.
После чего, как правило, документы военнопленного швырялись в ящик стола, а дежурному по КПП давалась команда, в зависимости от тяжести содеянного, либо обеспечить нарушителя необходимым шанцевым инструментом отсюда и до отбоя, либо выписать сопроводительные документы на гауптвахту.
По п. №№ 7, 8, 10, на губу лежал прямой путь, без отборочных состязаний, а мне в моем юном возрасте, такие нервы были ни к чему.
Приняв решение, не дожидаться, пока враг сдрыснет по своим паскудным делишкам, а то и вообще окопается на КПП в дежурке, я торопливо почапал по той же боковой аллейке в направлении ремзоны, где за боксами, в бетонном заборе существовал один из немногих «зеленых коридоров». Пользовались им нечасто, поскольку лаз был предельно узок, по краям торчали куски арматуры, об которую можно было запросто ободрать форму, а в шинели там вообще нечего было делать.
Дыра выводила прямо в военный городок пятиэтажек, где предоставлялась возможность, либо, затерявшись в густой застройке, на нелегальном положении самоходчика, либо открыто, на правах законного увольнения, выйти к троллейбусной остановке и слиться с толпой.
Я, естественно, выбрал второй вариант, и… проиграл.
Бодро вышагивая по тротуару уже в метрах ста от бетонной лазейки, и честно глядя в глаза всем советским людям, я услышал за спиной звук подъезжающего автомобиля, скрип тормозов и резкий оклик – Товарищ курсант, стойте! Не оборачиваясь и продолжая движение в том же темпе (мало ли кому придет в голову кого окликать), я повторно услышал ту же команду, только в гораздо более истеричном исполнении.
Остановившись и обернувшись на звук с желанием ответить фразой типа – Это вы мне? Обознались, товарищ! – я тут же проглотил слова, и мне сделалось некомфортно. Выследили, волки позорные!
Возле комендантского УАЗика с распахнутыми дверцами, торчала квадратная туша помощника коменданта, старшего прапорщика Зайца, верного прихвостня майора Глодова, и очень большой падлюки. Возле продажного прапорюги, гадливо улыбаясь, стояли два рослых чурбана из комендантской роты. Мерзкий Заяц, хлопая поросячьими глазками, призывно манил меня пальцем.
Спасаться бегством было западло и бессмысленно, поскольку ярко светило солнце, а я был без парика, усов, бороды, черных очков и сапог-скороходов.
Мое возмущение типа – Как вы смеете! По какому праву! Я гражданин Йемена! Я требую консула! – тем более, никого бы не испугало, поскольку в государстве, пределы которого я только что покинул, на демократию и права человека всем было глубоко насрать.
Я горестно ощутил себя, одиноко стоящим на пустынном, заплеванном перроне. Мой Поезд Счастья удалялся от этого говняного полустанка, и проводник из последнего вагона, улыбаясь, махал мне не сигнальным флажком, а большим жилистым хером.
– Ладно, сволочи! Никто не видел меня в проеме дыры. Пусть докажут - тогда посмотрим – с этими мыслями я молча полез в нутро УАЗика. Пока ехали назад – прикидывал шансы.
Выходит, проклятый Глодов сразу срисовал меня, как только я обозначился на главной аллее, и тут же начал точить когти, чтобы коршуном упасть на одинокого беззащитного суриката, и потащить его в свое гнездо для последующей зверской антропометрии, однако не дождавшись меня в контрольной точке, сразу вычислил маршрут ухода и снарядил хорошо натасканную погоню. Мда… Это не есть гут!
За все дырки комендант был в курсе, но не заделывал их, поскольку очень нуждался в дешевой рабочей силе.
А я-то, наивный, полагал, что умнее всех, и нарезал тут партизанские тропы.
– Трое суток ареста за не режимное покидание территории училища – таков был мой приговор от коменданта.
– Товарищ майор, я, между прочим, находился на городской территории совершенно…
– Пять суток ареста!
– Стоп, Шура! – сказал я себе – Ставки сделаны. Ставок больше нет. Так можно доиграться до очень тяжелого срока, и заживо сгнить на губе.
Я вытянулся по стойке «смирно», метнул правую руку к козырьку, и четко ответил – Есть пять суток ареста, товарищ майор! – а про себя добавил – Гнида.
* * *
– За шо, бля? – вопрошал командир роты, майор Недельский старшего прапорщика Зайца, когда тот доставил меня под белы рученьки к нему в кабинет, и отдал тому мои документы, вместе с сопроводительной запиской коменданта.
– Пойман на дыре за ремзоной – ответил подлый интриган (меня на дыре никто и близко не видел), но я разумно предпочел молчать, ибо ротный, в пылу отцовской любви, мог довесить еще пару суток каторжной баланды.
– Ясно, можете идти – Недельский отправил прапора восвояси а я остался, чтобы в теплой дружественной обстановке услышать, каков я молодец, и вообще, примерный воин.
– На хуя было лезть в дыру, долбоеб?! – удивленно спросил ротный – У тебя ж увольнительная на руках?!
– Ага! – чуть не со слезами (крокодильими) запричитал я – Глодов торчал на КПП! Далеко б я ушел с его линейкой?!
Врать и изворачиваться, типа – Это недоразумение и оговор! – не было смысла, поскольку ротный ненавидел брехунов в тысячу раз сильнее, чем залетчиков. Обосрался-обтекай – был его железный принцип.
Переодевшись в подменное ХБ и напялив жесткие кирзачи вместо курсантских яловых сапог, я, в сопровождении нашего зам.комвзвода сержанта Бабича, уныло побрел на гауптвахту, где тот сдал меня розовощекому лейтенанту, начальнику караула роты охраны, заступившему на дежурство накануне вечером.
В камере, куда определили арестанта, уже вторые сутки томился, пойманный накануне в самоходе, Дима Подоляну (Молдован), и два второкурсника из нашего батальона, тоже брошенные сюда отнюдь не по политическим мотивам.
Через два дня наша камера получила особый наряд на хоз. работы.
* * *
На территории училища дислоцировался некий специфический объект - генеральская баня.
Расположенный в укромном уголке, обнесенный собственным забором с воротами и калиткой – это был настоящий оазис в знойной пустыне армейского долбоебизма.
Одноэтажный домишко стоял в окружении небольшого сада из фруктовых деревьев и аллеек с подстриженными кустами и цветочными клумбами. Рядом с домиком находилась большая деревянная беседка, а с другой стороны – приличный летний бассейн, выложенный кафелем.
Сам домик включал в себя кухню, банкетный зал, две комнаты отдыха, бильярдную, сауну, туалет, душевую и огромную деревянную бочку для послепарильного омовения.
Объект предназначался для досуга и развлечений высшего командного состава училища, или для встречи - проводов различных комиссий.
В случае банкетирования, из офицерской столовой вызывался обслуживающий персонал, завозились продукты, и обстановка на объекте приходила в движение.
Наш Батя (начальник училища) был не большой любитель праздного досуга, потому в оазисе чаще всего крутилась придворная шушера категорий: зам-пом, нач.тыл - нач.прод.- нач.вещ. и так далее.
Ответственным за данный объект был лично комендант Глодов, а непосредственно старшим начальником здесь – отставной капитан Вооруженных Сил, Демчук Вадим Борисович, или, попросту – Борисыч.
Борисычу было лет под сорок, но, по седине и морщинам, можно было дать все пятьдесят.
По слухам, будучи в Афгане командиром развед. взвода, еще старлеем, в одной из операций, он получил осколочный презент в район колена и легкую контузию. Контузию подлечили, колено собрали, но хромота осталась, и по совокупности полученных ранений, Демчук был комиссован, получив на дембель очередную награду и «капитана», а потом оказался на этом объекте; но это было еще до нас.
Разведенный и бездетный Борисыч мог дневать и ночевать тут же в домике, что он зачастую и делал, а, чтобы не помереть от скуки, однажды приволок с собой маленького бело-рыжего куцехвостого щенка, и назвал его Гаврик.
Питаясь с генеральского стола и усиленного пайка бывшего разведчика, песик со временем вырос в невысокого коренастого мужичка с широкой грудью, мускулистыми лапами, шальными глазами и бесшабашной улыбкой. Гоняясь за насекомыми и птицами по территории объекта, Гаврик, тем не менее, не дурковал, клумбы не топтал, цветов не грыз, и где попало, не гадил.
Была у него, сварганенная Борисычем, теплая будка, которую он почему-то презирал, и спал по - спартански, на голой земле, а в холода – в предбаннике, или котельной.
Курсанты, назначенные на хоз. работы по домику и территории, регулярно подкармливали собачонка то печенюшкой из посылки, то куском столовской котлеты, то просто хлебом.
Гаврик всегда принимал подношения, и в ответ благодарно лыбился, махая куцым хвостом. Он любил курсантов, и вообще, людей в форме, никогда на них не лаял, всем был рад, но слушался только Борисыча.
Ненавидел Гаврик только одного человека из всех Вооруженных Сил Советского Союза. Этим человеком был комендант училища майор Глодов, который в силу своей гнилой натуры и нелюбви ко всему живому, никогда ничем не угощал песика, пытался орать на него, давая тупые команды, и всегда называл обидным именем: Гаврила.
Если б пес мог разговаривать человеческим голосом, он бы точно ответил коменданту повышенным тоном – Какой я тебе, нахуй, Гаврила?! Яйца тебе отгрызть?! Так это я - в шесть секунд! А ну пошолнах отсюда, ЧМО болотное! – и добавил бы пинка мускулистой лапой.
Но в его положении, Гаврику оставалось только исподлобья смотреть на Глодова, и рвать ему потроха в своих собачьих мечтах.
* * *
Когда разводящий смены вместе с выводным караульным подвели нашу четверку к воротам оазиса, и последний нажал кнопку звонка, то вскоре, калитку открыл Борисыч, за ногами которого крутился Гаврик.
Пройдя на территорию, Дима Молдован тут же скормил нашему общему другу кусочек хлеба с руки, а я сунул в собачью улыбку небольшую жареную мойву от скудного арестантского завтрака. Жлобы-второкурсники песика ничем не подогрели.
Разводящий потопал назад в караулку, часовой уселся в беседке и закурил, а Борисыч поставил нам стратегическую задачу.
– Глодов приказал нарубить дров для бани, взрыхлить клумбы, почистить бассейн и вынести мусор. Делитесь, как хотите, особо не торопитесь, но и не шлангуйте – оно (комендант) обязательно припрется проконтролировать.
Поделились по-честному: нам с Молдованом – окультуривать территорию, щеглам – рубить дрова и складывать в котельную за домиком.
После длинного перекура, мы встали на трудовую вахту.
Я, углом тяпки, неторопливо рыхлил цветочные клумбы, Дима Подоляну граблями, в том же ритме, выравнивал рельеф местности, а второгодки за домиком, херачили топором по чурбакам, делая из них дрова.
До обеда мы чуток не дотянули.
В начале первого, бесшумно открыв замок калитки своим собственным ключом, на территорию объекта скрытно проник комендант (мы с Молдованом как раз тогда окучивали клумбу у самых ворот, и все видели собственными глазами).
Хищно и предвзято осмотрев окрестности, Глодов тут же заорал – Часовой, ко мне!!! – и перед ним мгновенно предстал Гаврик, в ожидании очередного гостинца.
– Ааа… Гаврила-бездельник! – недобро протянул комендант – Место! А ну, марш в будку, я сказал! – и ткнул растопыренной пятерней в морду домашнего животного.
Гаврик сделал шаг назад, сел и наклонил голову к плечу, как бы размышляя – Вцепиться в яйца прямо сейчас, или все-таки подождать команды Борисыча, находящегося в домике?
К Глодову подбежал часовой, и, натянув ремень висящего за плечом автомата, замер по стойке «Смирно».
На крик, из избушки вышел Демчук, примостился на лавочку у крыльца, вытряхнул папиросу из пачки «Беломора», и закурил, в ожидании очередного представления.
Начался разъеб часового.
– Товарищ солдат! Почему сидим на посту?! Почему курим во время несения службы?! – затянул свою обычную песню комендант – Хотим пополнить ряды арестантов?!
Комендант давил на часового, часовой уменьшался в размерах и грустнел на глазах, мы неторопливо шевелили садовым инвентарем в недрах Земли-матушки, Борисыч курил на лавке.
– Шура, Шура! Глянь, шо творят канадцы в нашей штрафной! – Молдован с полушепотом тянул меня за рукав. Я поднял глаза.
Обняв передними лапами хромовый сапог коменданта, самозабвенно прижавшись щекой к его сверкающему голенищу и закатив глаза в полуприседе, Гаврик часто-часто елдырил Глодова в правую ногу.
От беззвучного смеха меня чуть не хватил «кондратий», но заржать и спалиться в наши планы не входило.
– Шпилит, как Паганини на скрипке! – только и смог выдавить я сквозь слезы.
Комендант, увлеченный лекцией, не сразу понял, что происходит, но когда ощутил, что с ногой что-то не то, и взглянул вниз, удивлению его не было предела.
– Ах ты скот! – воскликнул опущенный Глодов, и, дрыгнув ногой, попытался стряхнуть насильника с конечности. Безрезультатно.
Гаврик держал сапог так же крепко, как альпинисты сжимают ледоруб при особо опасном восхождении на горные вершины.
Когда комендант наклонился, чтобы вмазать оплеуху песику, тот, еще больше вжал голову в плечи, понимая, что за удовольствия надо платить, и молча продолжал однополый акт.
– Ааатставить ебать комендантскую ногу! – раздался с лавки командный голос Борисыча вперемешку с истерическим смехом.
Гаврик, открыв глаза, пришел в себя, и, отскочив на безопасное расстояние, замахал хвостиком.
– Да я тебя, гадина?! – Глодов взглядом поискал на земле предмет, который можно было метнуть в извращенца, но убранная территория была чиста, как первый снег. Гаврик метнулся за домик и высунул морду из-за угла.
Комендант отпустил часового, уселся на лавку рядом с Демчуком, и, по-барски развалившись, закинул ногу за ногу.
– Пиздец! – тихонько рассуждали мы с Молдованом – Был мужик-и нет мужика! Теперь в столовой – отдельный стол и дырявая посуда. Надо будет девкам сказать, шоб подготовили. А хуле… На пахана попер!
Борисыч ушел на задний двор, где раздавался топор дровосека, Глодов снял фуражку и откинулся на спинку лавки с закрытыми глазами - принимать на свое еблище солнечные ванны.
Расслабился. А напрасно.
Бело-рыжей молнией метнувшись из ниоткуда, у его ноги возник Гаврик, и, схватив в крепкие объятия вражеский сапог, начал втыкать туда свой красный карандаш, но теперь уже не часто, а глубоко и с остервенением, как бы мстя обидчику и приговаривая – За Шуру! За Молдована! За братишек! За Гаврилу, сука! За Гаврилу!
Мы чуть не зааплодировали беззаветному герою.
– Половой гигант! – констатировал Молдован.
– Заебет до гангрены! – поддержал я сокамерника – Отрежут, нахер, ногу!
– И правильно сделают – подвел итог Дима, и добавил общеизвестное четверостишие:
–Хорошо тому живется,
У кого одна нога.
Об нее и хуй не трется,
И не нужно сапога.
Почувствовав очередное надругательство, Глодов разлепил шары.
С криками – Скотина! Скотина! Скотина такая! – он чуток попиздил Гаврика фуражкой по затылку (но крепышу это было все равно, что слону - дробина), оторвал его от любимого сапога, и побежал вымещать зло на лесорубах за домик.
Наоравшись там вдоволь (как не зарубили идиота «случайно»), комендант пробежался через двор в присыпанных опилками сапогах, и исчез за калиткой, не сказав даже «До свидания», после чего, Гаврик, провожавший Глодова «на выход», тут же обоссал калиточный столб на прощание.
С роскошного арестантского обеда героический пес заслуженно получил аж два жирных рыбьих хвоста и полтарелки картошки-пюре на воде и без масла
© Bessamemucho
