На билет до Москвы всё ещё не хватало, и в первые посленовогодние дни Сергей промышлял на тёмных улицах, отнимая деньги у подгулявших мужчин и припозднившихся женщин, которых пугал ножом.
В этот вечер он долго сидел на лавочке в парке возле ёлки с отбитыми нижними цветными шарами, высмотрел прилично одетую женщину и пошёл следом. Она свернула к пятиэтажной "хрущёвке". В подъезде Сергей оглянулся: никого.
Прыгая через две ступеньки, настиг жертву на лестничной площадке второго этажа. Женщина обернулась на щелчок ножа:
- Не надо...
- Заткнись! Деньги! Ну!
Она скинула ботинок и ногой сняла сумочку с плеча:
-Здесь.
„Ополоумела!" - Сергей рванул сумочку с тёплой ступни и включил брелок-фонарик. Несколько мелких купюр и монеты. Не-ет, так не пойдёт!
- Дома кто? - добавил злости в голос.
- Одна.
- Пошли!
Она нажала коленом на низко расположенную дверную ручку.
Сергей надел тёмные очки, прижал спиной дверь и посветил женщине в лицо:
- Шевелись!
Вместе прошли на кухню.
- Свет!
Женщина коснулась стены плечом. Разбойник и жертва глянули друг на друга.
Одно дело ограбить перепуганную старушку-бабушку, другое - молодую женщину, смотрящую тебе в лицо.
Никогда ещё Сергей не чувствовал себя такой мразью. "Да что она так смотрит, стерва!
Ударить?"
Ну, что за баба! Что это за пальто с дурацким круговым воротником? Без пуговиц, без рукавов, без даже намёка на "молнию" или "липучку"? Мода что ли новая пошла?"
- Деньги, камни, металл! Быстро!
Слегка колыхнулась кремовая шторка, заменявшая дверь, и женщина исчезла в соседней комнате, о чём Сергей тут же пожалел. Вот сейчас появится с пистолетом в руке...
Занавеска разошлась и женщина поставила на стол разрисованную шкатулку, которую принесла в зубах.
- Здесь. Смотри сам.
Но парень вдруг передёрнул плечами и тяжело вздохнул.
Всё сразу собралось в кучу: сумка, снятая с плеча цирковым движением ноги, дверная ручка на уровне колена, свет, включённый нажатием плеча, круговой воротник, пальто без рукавов, и вот сейчас – узорчатая ручка шкатулки в зубах.
Чувствуя, как шевелятся волосы на голове, Сергей опустился на стул и вытянул вдоль столешницы руки со сжатыми кулаками.
Он вдруг зевнул, заёрзал на стуле, отодвигаясь к стене, откинул голову назад, очки упали на стол, кулаки разжались, - заснул.
Женщина с изумлением наблюдала за превращением наглого грабителя в усталого, спящего человека. Она так внимательно смотрела, что у него дрогнули веки и тень прошла по лицу.
Ногой придвинула к дверному проёму широкий низкий стульчик. Встала на него, прижалась спиной к косяку, поводила плечами, цепляя пришитую к пальто петельку за гвоздик в брусе, затем присела и вынырнула из пальто.
Оставшись в лёгком домашнем платье, она ногой открыла расположенную на уровне пояса дверцу кухонного шкафа и зубами вынула из него блестящий протез с двумя крючками на конце. Уперев один конец протеза в стену, она ловко всунула в него коротенькую култышку левой руки, зубами натянула ремешки и прижала обе "липучки" подбородком.
Правой руки не было совсем.
Проснулся Сергей от мирного звяканья чайной ложечки. Избегая взгляда хозяйки, убрал нож.
Перед ним в массивном подстаканнике дымился стакан с чаем, и тёмным глянцем отливало варенье в розетке.
- А сахар сам клади, и печенюшки, вона, в тарелочке.
Она сидела напротив и отпивала из фаянсовой чашечки, держа её за ушко большим и вторым пальцем правой ноги. Подол зелёного цветастого платья почти полностью прикрывал узкую ступню, с которой Сергей сорвал сумочку, и тепло которой ещё помнила рука.
„Делать ноги!“ - Но взял вдруг ложечку и потянулся к сахарнице.
- Давно людей грабишь? - спросила просто.
- Недавно.
- Я так и поняла, голос нарочито злой. Смешно.
- Смешно?
- Если б не нож, рассмеялась бы. А так...
Она опустила ресницы, припоминая что-то, и затем опять внимательно глянула собеседнику в лицо, на свежий шрам на его левой щеке, на зелёную татуировку на запястье.
- Наколка - твоё имя или с другом "поменялись?"
- Моё.
- Похоже, детдомовский?
- Ну.
- И я... - вздохнула.- С четырёх до девяти лет жила. Потом опять взяли хорошие люди. Срок тянул?
- Два года дисбата.
- За драку?
- Ну. Летёхе нашему засветил.
- Всё-то вы, мужики, бьётесь-дерётесь, а матери плачут.
Чай был горячим и сладким, кухонька уютной и тёплой, но Сергей был начеку. Непонятное поведение хозяйки раздражало и не давало расслабиться. Слабоумная что ли? Почему она не стала звать на помощь, во время его внезапного сна-обморока?
Такого никогда не случалось с ним раньше и непонятная растерянность не отпускала его.
- У меня есть немножко денег, и я б тебе, своему, детдомовскому, дала. Но сын учится, только поступил. Одёжку-обувку надо, книжки, билеты, мелочь карманную. Похож?
Она вскинула голову кверху, к большой фотографии на торцевой стенке кухонного шкафа.
Мальчишка лет пятнадцати сидел рядом с хозяйкой квартиры, закинув ей руку за шею. Оба улыбались в объектив, и фамильное сходство сразу бросалось в глаза.
- Очень, - Сегей не мог скрыть удивления. - Если б Вы... ты сама не сказала, решил бы что брат и сестра!
- Сын. Сыночек мой. Уже семнадцать. И знаешь, куда поступил?
Сергей пожал плечами. Ему было всё равно, куда поступил этот мальчик. Наверняка успела сбегать к соседям, пока он был в "отрубе" и сейчас зубы заговаривает, тянет время до ментов. "Н-ну, если так ..." И провёл ладонью по карману.
- Иди-к сюда, покажу чего, - хозяйка прошла в комнату.
Сергей остановился рядом с ней возле шкафчика с большими выпуклыми цифрами и микрофоном на нём. Он сразу понял, что это за устройство и весь напрягся, а женщина кивнула на динамики на стене:
- Это он сам сделал. Для меня. Аж три звуковые головки для... для разделения частот. Говоришь, как рядом. И поступил не в Москву, а в Томский ТУСУР, знаешь такой?
- Электронику там делают, - он вдохнул запах её волос и вдруг осознал, что она никуда не ходила, никуда не звонила, никого не звала, не паниковала, и поразился её мужеству, и с трудом подавил в себе желание подхватить её на руки и закружить по комнате.
- И знаешь, что мне сказал? - хозяйка повернулась, вглядываясь в незаживший шрам на его небритой щеке внимательными серыми глазами, "Мама, сейчас электроника всё может. Я сделаю тебе такую руку, - ты сможешь шевелить пальцами!"
- Представляешь, я смогу платить в магазине рукой, брать хлеб рукой, держать чашку рукой, писать рукой! Господи, чтоб сбылось!
Глаза её так и сияли, мелкие веснушки высыпали на переносице, а Сергей отступил на полшага: ему вдруг захотелось её обнять.
Вернулись на кухню и стали допивать чай. Сергей опять задержался взглядом на фотографии.
- Как брат и сестра, - повторил удивлённо.
- Это нам часто говорят. И то: в девятом классе родила, шестнадцати не было... И так-то я плакала, так-то плакала, что не могу сыночка на руки взять.
Она потупилась и тряхнула головой, смаргивая слёзы:
- Ой, да чё ж это я? Голодный же, а я - чай, хозяйка хлебосольная! Сейчас пост, так у меня рыба и каша. - Она встала и движением бедра открыла дверцу холодильника. - Гудилка - вот она. Сам разогреешь, лады?
Пока Сергей, как в трансе, топтался возле микроволновки и ужинал, хозяйка несколько раз прошла мимо из комнаты в ванную, там стало слышно льющуюся воду и шорох щётки, а затем из комнаты послышался мягкий шелест расстилаемой на диване простыни. Постелив постель, она уселась за стол и стала смотреть, как он вымакивает хлебом жир на сковородке.
- Ты такой рослый сильный мужчина! Хочешь, помогу на работу устроиться? И не надо будет никого... - она чуть прикусила губку, - никого обижать. Паспорт и трудовая с собой? Или ты начисто беглый? Шрам вижу свежий. Пуля?
- Да вообще-то беглый, - усмехнулся Сергей, - но не оттуда... И пуля случайная. А папиры при мне. Тока у меня в трудовой перерыв в стаже.
- Ничего, наработаешь. Тебе двадцать пять?
- Двадцать пять, - он кивнул, скрывая удивление.
- Столярничать-слесарничать умеешь?
- Приходилось, но не мастер.
- А там особое уменье ни к чему. Надо выдумку и... доброту.
- Где это "там"?
- У нас, в детдоме.
- В детдоме?
- Да. У нас специальный детдом. Для таких... для таких, как я. Кто без рук, кто без ног, а кто и без царя в голове.
Сергей опять встретился с хозяйкой глазами. Было нечто такое в её зрачках, будто она знает об этом мире больше, чем другие люди. И не было в них опасности, а только мягкий свет. Так, наверное, смотрят матери, но матери Сергей не знал, и сравнивать не мог.
- А что, слесаря не нашли? Заикнись только, - толпа набежит.
- Так ведь у нас горе-горькое. А ну - каждый день на инвалидов смотреть? Дети же. Тоже играют, смеются, дурачатся, дерутся. Только всё это через увечность их слезами выливается. И бегут мужики. У нас женский коллектив. Шефиня уже исхитрилась: как принимает на работу, так будь мил, - договор на полгода! И то бегут. А бывает, запьют. И это хуже.
- Кем же ты работаешь? Он медленно подбирал слова.
- Няней.
- Няней? Без рук? - и осёкся.
Женщина опустила ресницы, а когда подняла их взгляд её был далеко.
- Я няня для песен, - чуть улыбнулась. - Детишкам песни пою вечером перед сном, и утром. Иногда мне и ночью звонят, и бегу. Это недалеко здесь. Некоторые очень беспокойные дети наши. Особенно совсем маленькие или в подростковом. В двенадцать-тринадцать, когда начинается мужское-женское в людях. Одна девчушка безногая всё кричала священнику: "Нету, нету никакого Бога, дяденька! Что мы Ему сделали, нерождённые?" И всякие слова плохие кричала.
Если такое, - я пою, и они успокаиваются. Иногда долго пою, устаю, а они просят ещё, и надо быть весёлой, а плакать хочется. - она тряхнула короткой стрижкой, - знаешь, как у меня в трудовой книжке написано?
- Музработник, наверное.
- Нет. "Няня для песен". Но я и на кухне помогаю и полы умею мыть, а мальчишки, которые с руками, тряпку выкручивают. Я вообще больше там, а дома не люблю, как Адам уехал.
- Так сына назвала?
- Да. Снасильничали меня школьницей, нож к горлу приставили. Пусть будет Адам Адамович, Человек Человекович. Там ванна готова. Хочешь, постирайся. Сушилка широкая, к утру высохнет. А я пошла. К себе на работу. Буду завтра аж после двух. Отведу тебя к шефине, познакомлю. Если возьмёт, там и комнатушка есть. Меня Полина зовут. Пока!
- Погоди! Ты что же - бежать из дому? Да я сейчас - спасибо и пошёл! Не совсем ведь совесть кончилась, не думай.
- А вот этого не делай. Очень прошу, Сергей! - Она шагнула вперёд и положила ему на сгиб локтя блестящий крючок протеза, - ты сначала в себя приди, а потом решай. Утро вечера мудренее. А завтра - великий день, Рождество Божие. Всё наладится, вот увидишь.
Балахончик поможешь надеть? Стульчик хоть и широкий, но каждый раз боюсь чебурахнуться.
Она встала у косяка, и Сергей помог ей влезть в пальто. Слева в этой накидке было прорезь для протеза, а широкий воротник прикрывал петельку, пришитую так, чтобы пришлась между плеч.
Он остался стоять в коридорчике, вслушиваясь в стук каблучков на лестнице, и опомнился лишь от гулкого удара подпружиненной двери подъезда.
" Вот дурень!" Проводить надо было, ночь на дворе."
Уже в ванной подумалось: "Если за ментами побежала, самый раз - голенького, тёпленького, как лоха последнего." Но эта мысль скользнула и пропала без тревоги.
Проснулся Сергей поздно, отдохнувшим и свежим. Сразу же, как кот на новом месте, обошёл всю однокомнатную квартиру, заглянул во все углы, в шкаф и тумбочку, просмотрел книги на этажерке.
Вот ушла, вот нет её рядом, а радость осталась. Где-то читал, что аура добрых людей пронизывает и пространство вокруг них. Наверное, правда. Вспомнилось милое словечко "чебурахнуться", слышанное в последний раз в далёком детстве. Улыбнулся, открыл окно.
На улице шёл снег. Тяжёлые хлопья оседали на ветках декоративных ёлочек у дороги, собиралась на заборах и нитях новогодних гирлянд.
В ванной - утюг и гладильная доска, значит, люди приходят. На фоне несчастья этой женщины, тяжкого, неизбывного, пожизненного, его собственные проблемы,- недавние разборки с "друганами" и отсутствие денег на билет, - смотрелись горем луковым: молодой сильный мужчина, опустившийся до грабежей.
- Деньги тебе? На, собирай! - полупьяный мужичонка резко выдернул руки из карманов. Сморщенные мешочки повисли как лопнувшие шарики, мятые бумажки исчезли в тени дома.
- Или жизни решить? Валяй, мил человек! И на хрен бы она сдалась, жись такая! Бей, не боись, — однова живём! И серьга в ухе золотая. Ну!
Сергей убрал нож и ударил мужика кулаком в грудь. Тот рухнул на снег у подъезда и замолк, хрипло дыша. Сергей поспешил прочь и больше в этом квартале города не промышлял.
Тяжело... Он поскрёб ногтем вчерашнюю шкатулку и откинул крышку.
Цепочка. Колечко. Серёжки. Кулончик.
Серебро со стеклянными камешками.
"Шкодишь по ночам, как шакал!" Cкрипнул зубами и сглотнул ком. Оделся и вышёл. Долго бродил по городку, и перебирал в уме прожитую жизнь. Ближе к обеду купил продуктов и пошёл назад. Выглянуло солнце и всё кругом заиграло, засверкало. Радостно и строго-торжественно.
Ровный след чётко отпечатался на снегу. Вот бы всегда оставлять в жизни такие чистые, полные света следы!
Полина прибежала, запыхавшаяся и румяная, сразу после двух.
- Извини, опоздала. У нас там подарков навезли. От "лиц, пожелавших остаться неизвестными". Да только все их знают, этих «лиц». Воруют горы, раздают крошки. Мы собирали, паковали, снежинки цепляли. Детям радость. Пошли, начальство ждёт.
"Шефиня", Капитолина Власьевна, оказалась грузной женщиной лет пятидесяти с внимательными карими глазами. Познакомились, затем она чуть заметно показала подбородком на дверь. Полина тут же вышла, а Сергей усмехнулся:
"Дисциплинушка у них!"
- Полюшка чуток рассказала за тебя. Жулик что-ли?
Сергей хотел нагрубить, но глаза "шефини" смеялись, и ответил в тон:
- Берите выше. Бандит!
- А стулья умеешь починять, джуликко-бандитто? Замок врезать, сантехнику исправить, проводку там, то да сё?
- Приходилось.
- Где приходилось? Там?
- Там.
- Лады. После праздника проверю. Аванс нужен?
Сергей подумал, что ослышался.
- Не откажусь.
- Если б отказался, силком бы всучила. Цветов ей купи. День рождения завтра.
- У Полины?
- У неё.
- Спа-а-сибочки! - И жарко стало на сердце.
- Давай документы и пошли хозяйство смотреть.
- А не боитесь, мужика с "богатым прошлым" - на работу?
- Полюшка плохого не присоветует.
Она уложила его паспорт и трудовую книжку в сейф.
- Так не пойдёт! Паспорт верните. Проверки же без конца.
- Держи. И пойдём, покажу комнатушку, где жить будешь.
По обеим сторонам коридора - закрытые двери. За дверями то шум, то стук, то плач, то мяуканье. Одна дверь открылась и двое мальчишек, один лет восьми, другой лет пяти, толкая перед собой лёгкие тележки на роликах, выкатились в коридор
.
Сергей невольно замедлил шаг. Вместо ступней ног у мальчиков были круглые, обшитые кожей, култышки. Вместе кистей рук - блестящие крючки, торчащие из зашнурованных до локтей протезов. Держась за дуги тележек крючками, чтобы не упасть, мальчишки ловко толкали их вперёд, дудели и бибикали — играли в «улицу».
- Капа! А ты дядю этого к нам берёшь? - старший мальчик перестал дудеть и запрокинул вверх бледное лицо.
- Конечно, Миша! Он будет у нас снег чистить и в столярке тележки-лавки ваши починять.
- Правда, дяденька?
- Правда, Миша, - Сергей притронулся рукой к детской головёнке и скользнул ладонью вниз. Мальчик прижал плечом его горячую руку к своей щеке и внимательно посмотрел мужчине в глаза.
Сергею стало не по себе. Он вспомнил себя совсем-совсем малышом в детдоме, и те редкие минуты восторга, когда мужчины брали его на руки и подбрасывали к потолку.
- А ты не уйдёшь, как дядя Аркадий?
- Не уйду, Миш, - ответил не сразу.
- А щеночка нам плинесёшь? - спросил младший мальчик. - Капа сказала «будет вам собачка» и облатно забыла.
- Тут подумать надо. Если Капитолина Власьевна позволит, надо сначала хорошую, некусачую выбрать, домик ей построить, миску для еды и воды ей найти, прибирать за ней смотреть-подтирать, гулять водить.
- Мы всё можем! И воды, и еды, и плибилать!
- Пойдём! - Капитолина Власьевна дёрнула Сергея за рукав.- Будет вам, мальчики, щеночек. Не нашла пока, но найду!
В конце коридора Сергей оглянулся. Младший мальчик бросил свою тележку, он стоял, прислонившись к стене, бибикал и крутил перед собой воображаемый руль. Миша смотрел взрослым вслед. Он молча помахал Сергею своим своим крючком и улыбнулся.
В тесной комнатушке - столик, стул, тумбочка. Стопка белья на кровати, икона в углу.
- Вот, размещайся. Не царски хоромы, но крыша и тепло. Обыкай, а завтра ко мне. Рабо-о-о-оты... - она перекрестилась на икону. - Ну, я пошла.
Сергей всё ещё носил в себе взгляд мальчика, и при взгляде на икону почувствовал беспричинную злость.
- А что же этот, главнокомандующий миром, детей увечных на белый свет пускает, на муки пожизненные?
- Не кощунствуй! Родить дитя или нет, мы сами решаем. Ты сейчас только умненьких видел. Сами ходят, играют. Читать-писать учатся. В другой комнате у нас «огурцы» лежат. Вот где страх и ужас вселенский! - она опять осенила себя крестом и тяжело вздохнула.
- Вот и я о том же. «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята!»
- Всё так, Он обо всём подумал, Сергей! Да мы ж всё по-своему хотим. Раньше молодка девушкой замуж выходила. Думаешь, зря Господь женщину «запечатал»? Не прихоть - а чтоб дитя здоровое. А сейчас и по пять мужиков баба поменяет, пока сообразит, что годы уходят, а дело своё женское не сделала. По столько-ту раз венерическими переболеет. Трихомонады, хламидии, папилломы-хреномы. Водка, курево, нервы, наркота. Где тут здорову сыночку родиться? Не родится. А мужики лучше? И мужики не лучше. И не кивай на Всевышнего. На себя посмотри. Что, скажешь, триппером не болел?
- Не болел.
- Прости меня, дуру старую. Нервы, знаешь. Насмотришься-наплачешься каждый день. Я восьмой год здесь, а не привыкну. Вот опять таблетков надо... Ну, ступай. Всё ведь ясно на завтра?
- Всё, - Сергей поспешил на улицу.
В церкви народу - не протолкнуться.
- У тебя, правда, день рождения завтра?
- Капа сказала? Правда. Только не день рождения а "день найдения". Пойдём-ка.
Сразу за массивной дверью маленький закуток.
- Вот здесь. Тридцать три. Нет, уже тридцать четыре года назад, под конец службы всенощной, нашли новорожденную девочку безрукую. Священник объявил народу. Семья пожилая бездетная взяла. Потом мама умерла, а отец, сам больной, в детдом отдал. Там до девяти лет жила. Потом опять взяла меня пара бездетная. Хорошие люди, и сейчас живы. Но как узнали, что беременна -прогнали из дому.
Я на мост пошла. Стою, вниз смотрю. Черная вода, глубокая. А рук не надо. Перегнуться - и всё.
И плакала сильно.
Тут наша классная меня увидела. К себе отвела.
У неё и осталась. Школу не бросила, девчонки прибегали, уроки помогали. Как родила, и с малышом сидели, и кашу варили, и прибирушки-постирушки - всё они. А молока у меня было - ещё одной мамаше с двойняшками сцеживали. Мальчики наши, с которыми раньше футбол гоняла, - а как я футбол гоняла, не догонишь! - в магазин бегали, когда и цветов принесут, прямо счастье такое! И милицанер приходил, спрашивал: запомнила? А какой запомнила, - испугалась я. Так Адама вместе и вырастили. Город квартиру дал, а детдом работу. Спасибо добрым людям. Вот и вся жизнь моя простенькая.
Потом они шли по заснеженной улице в волшебном свете рождественской ночи, и влажный снег по-голубиному гуркал под ногами. Он нёс красные розы в сгибе локтя, она время от времени погружала в цветы лицо, взглядывала на него, встряхивая волосами, и тёмная волна прокатывалась по плечам, а снежинки в ней блестели, как звёзды.
Стали жить вместе.
Едва прошло два месяца, как Полина сказала Сергею, что беременна. Он сделал вид, что обрадовался, но утром, сообразив, что это изменит всю его жизнь, что все пелёнки болячки и каши лягут на него, попытался уговорить её избавиться от будущей обузы.
Она испуганно глянула, подхватила крючком полотенце у мойки, прижала к лицу. Тихо, но твёрдо выдохнула:
- Моё дитя. Тебе есть где жить. Не приходи больше. Спасибо.
Он не ответил. Спокойно вышел. На работе, улучив момент, взял из сейфа трудовую книжку и проставил в ней штампы. Вечером уже был в поезде и смотрел в окно. Хорошая ведь баба. Еду самому готовить не трудно, и постирушки-уборки. Но... Но... Ночью рук не хватает.
©Владимир Эйснер
