Они вошли в монастырь на рассвете. Туман еще не разорвался в клочья колокольным звоном к заутреней и всадники, выступающие из дымки, были похожи на зловещих призраков. Первым их увидел старец Андрей. Он давно не спал по ночам и, обращаясь в молитвах к Богородице, еженощно просил Ее о заступничестве их обители. Вокруг уже второй год бушевало пламя гражданской войны. Правды не было. Правда умирала без надежды на воскрешение. Вчера старец вернулся из дальнего хутора, где отпевали убитого красноармейцами Епифана. Бойцы продразверстки выметали из хаты все. Испуганные дети смотрели своими большими глазами, как на телеги грузился весь скарб. Они не плакали. Мамка строго настрого наказала им молчать, чтобы не злить демонов. Настена никогда не видела демонов так близко. Ей было боязно и интересно. Затянутые в кожаные ремни люди не были похожи на тех чертей, которых рисовал ее старший брат. Один из них даже улыбнулся и лихо подмигнул ей. А разве демоны могут улыбаться? Напутала что-то мамка. Но когда ее отец вышел из амбара с винтовкой в руках и закричал – «Что ж вы делаете, ироды! Оставьте хоть немного зерна. Дети с голоду помрут», то веселый красноармеец рубанул батьку наотмашь шашкой, так что не успел тот даже охнуть. Выпала из рук его винтовка и осел он на землю под мамкин крик и плачь братьев….
Их оставалось в обители трое. Старец Андрей, недавно принявший постриг Амвросий и прибившийся к монастырю пару лет назад Васятка. Васька был слегка тронут умом, но взамен дал ему Господь большое и доброе сердце. Когда в первый налет на обитель лихие люди начали выбрасывать из храма иконы и церковную утварь, вся братия стояла растерянная и испуганная, только Васятка с блаженной улыбкой на устах, ползал среди всего добра и, вынимая старые и прокопченные доски с образами из драгоценных окладов, бормотал: - «Не надобно это злато Богородице. Не надобны каменья Спасителю. Зачем апостолам серебро» Экспроприаторы, так себя называли люди, громко смеялись над дурачком и подтрунивали : «Вона как парень оклады с икон обдирает. Давай-ка к нам. В отряд. Будем кулачье и богатеев раскулачивать». Но Васятка лишь хмуро посматривал на них исподлобья и продолжал аккуратно складывать в стопку доски с образами. Погрузили все добро на подводы и уехали восвояси. Вздохнула с облегчением братия. Времечко то смутное. Могли и порубать - не за дорого взять. Жизнь-то людская нынче совсем обесценилась. Вон батюшку с Истицкого храма увели красноармейцы аккурат после Троицы и сожгли в стогу сена. А за что? Да только лишь за то, что отказался власть новую благословлять. Когда пришел в храм новоизбранный председатель Проша Незаносный из бедноты, беднотой же и выдвинутый, и потребовал у иерея Виктора закрыть церковь и признать власть советскую, ответил ему священник твердым «Нет». Добавил еще несколько слов, коих в храме произносить непристойно, но иначе нельзя было. Ушёл тогда Прохор, но затаил обиду, и вошедший в село отряд из города, направил прямиком в церковь. Мол, местный служитель культа ведет агитацию супротив власти и подбивает народ на восстание. Ворвался отряд в храм прямо во время службы. Вытащили батюшку из Царских врат и, раздев до исподнего, погнали в поле, хлеща нагайками. Там поставили на колени и, закрутив на шее наперсный крест, начали душить. Но порвалась цепочка. Не выдержала. И тогда пришла, кому-то в голову шальная мысль сжечь батюшку. Мол, кричали, ваши попы жгли, и Бруно, и других прогрессивных ученых на костры посылали, так теперь надобно и вам ответить за злодеяния. Грамотные палачи оказались. Начитанные. Затолкнули отца Виктора в стог, а чтобы не выбрался - перебили прикладами ноги и руки. Подожгли и гарцевали на конях вокруг словно бесы. Лихое время. Лихое.
С той поры стала братия потихоньку расходиться. Кто куда уходил. Старцы, Иоанн и Сергий, собрав в котомки нехитрые монашеские пожитки, ушли в конце лета в лес. Попрощались со всеми. Поклонились храму и растворились в чаще. Какова была их дальнейшая судьба неведомо никому. Те, кто в вере послабее был, скинули монашеские одеяния и разбежались по округе. Кого настигла пуля из обреза. Кто с вилами повенчался. А кто и новой власти пошел в услужение. Были и такие. Вон Николай, звонарь, сел в губернской комиссии по разделу земель помещиков. Большим человеком стал. Бог ему судья. Хоть винтовку в руки не взял, как Кирюха и то ладно. Был когда-то Кирюха пономарем-алтарником Кириллом, а стал бойцом Красной Армии товарищем Никитским. Дала власть ему оружие в руки и повелела уничтожать всех классовых врагов. Вот и старается Кирюха. Выкидывает из домов детишек малых да стариков, забирая последнее на благо новой жизни. Да построишь ли ее? Новую жизнь-то? На крови и слезах православных. И ему Бог судья…
- Что задумался, попик? – мысли старца прервал окрик то ли атамана, то ли командира, кто их сейчас разберет, нововластных – ключи давай от помещений, да показывай где касса монастырская. Хватит вам жировать на нашем горбу. Теперь наш черед.
Отряд человек в пятьдесят пеших и с десяток всадников постепенно заполнял собой весь монастырский двор. Из мастерских высочил Васятка и бросился обнимать и целовать лошадей.
- Вот малохольный – смеялись бойцы – тебе парень уже баб давно целовать пора, а ты эвон что чудишь. Иль перепутал?
Нет. Не перепутал Васятка. Просто с некоторых пор стал любить он животных больше, чем людей. От них меньше зла. Хоть и говорили ему старцы, что нельзя так думать. Что грешно это. Что человек есть величайшее творение Господа и любить его надобно, как самого себя, но не мог уместить он в себе мысль о том, что можно любить тех, кто убивает и грабит. Даже если делает это, прикрываясь обещаниями о скорейшей счастливой жизни.
- Так что притих, батя? Или забыл, старый хрыч, где добро ваше хранится?
- Нет ничего, ребята – отец Андрей смиренно посмотрел на главного – уж с год, как все вывезли. Вон только колокол, да святые иконы остались. Помещения не закрыты. Если на постой собрались, то проходите. А больше мне дать вам нечего. Все ваша продразверстка вывезла.
- Ты кого тут дурить надумал, святоша? – от громкого крика, бойцы притихли и слышалось лишь тихое похрапывание лошадей – а если мы тебя, контру, сейчас по-другому спросим? Вы, эксплуататоры, столько лет на нас наживались, а теперь ты мне сказочки про свою сирость и смиренность рассказывать будешь? Да вас, попов, надобно всех под корень изничтожить, чтобы не дурили головы народу. Отвечай, сука, где золото монастырское?
- Ищите. Все что найдете – ваше.
- А ну, хлопцы, возьмите-ка его и привяжите к скамье. Да мальца этого, дурашливого, из-под ног куда-нибудь деньте. Мешается.
Пара бойцов схватила старца и начали прикручивать его вожжами к черной от времени лавке. Остальные разошлись по подворью. Кто пошел в храм, кто в трапезную. Ничего
ценного там давно не было. Лишь старинные лики с иконных досок, обрамленные окладом из рождественской мишуры, с укоризной смотрели на них.. Командир присел на корточки рядом со старцем и, закурив, пустил ему в лицо едкий дым махорки.
- Сейчас ты вспомнишь. И бога своего вспомнишь. И мать его. И черта. Сколь же вы крови попили у трудового народа. Посмотрим, гад, какого она у тебя цвета.
Острым штыком срезал он одежды Андрея: - «Всыпьте-ка плетей молельнику. Да не стесняйтесь, робя - они не стеснялись столько лет обирать нас, да на нашем поту и крови свой рай тут выстраивать. Теперь мы в этом раю жить будем. А их на свалку…»
Амвросия разбудил шум во дворе. Вечером он поднялся на чердак покормить голубей крошками раздробленных просфор, да так и прикорнул среди воркующих птиц. Настоятель всегда ругал его за пристрастие к сизокрылым. Говорил что не гоже это - освященные дары скармливать тварям неразумным. Но не понимал молодой монах своей вины. В чем тут грех, если божья птица поклюет божьей пищи? Амвросий пришел в монастырь за год до революции. Тогда еще его звали Назаром, и повидал он в свои неполных тридцать лет немало. Молодым юнцом примкнул к организации бомбистов «Смерть Царизму». Ох, и творили они дела. Взрывались бомбы под каретами градоначальников и жандармов. Грабились банки и почтовые повозки. Их лидер, Семен Привольный, говорил, что деньги нужны для революции, что не надо думать об убитых, что любые жертвы в их борьбе оправданы и воздастся им в светлом будущем, когда сметут их революционные отряды всю нечисть с земли. И снова заряжались наганы и делались «адские машинки» в мастерских. Экс за эксом. Убийство за убийством. Все больше крови лилось по округе, но счастливое будущее все никак не наступало.
На последней сходке их боевой группы Семен торжественно объявил, что завтра они покончат с властью тирании в городе: - «У одного из палачей трудового народа, обер-прокурора Синявского, завтра юбилей. В доме у него соберется на торжество вся городская верхушка. Ожидается даже приезд губернатора. Так что, ребята,- это шанс всколыхнуть наш край на борьбу. Слушайте сюда внимательно. Вечером, часов в девять, когда выйдут они смотреть фейерверк, мы врываемся в усадьбу с первыми залпами салютов и забрасываем их бомбами. Пусть громыхает так, чтобы до самых окраин губернии услышал народ, что идет к ним свобода от тирании. Это будет наш подарок имениннику».
Все случилось так, как спланировал их командир. Все. Почти все. Вышла разряженная великосветская публика во двор. Засверкали огнями салюты. Рванула со всех сторон братва, поджигая на ходу самодельные бомбы. Кричал, корчась в муках смерти с оторванной рукой, полицмейстер города. Прокурор, разорванный брошенной под ноги шашкой, смотрел мертвыми глазами на первые звезды. В одной куче тел лежали вперемешку и городские чиновники, и их жены, и…дети. Билась в конвульсиях смерти младшая дочь губернатора, десятилетняя Еленка. Смотрела затухающим взглядом на черные тени бомбистов, сжимая в руках плюшевую собаку. Рядом с ней шептал: - «Больно, мама, больно»- ее младший брат с перебитыми осколками ногами. И оборвалось что-то внутри у Назара. Понял он, что не забыть ему этот взгляд и не заглушить ни чем стон умирающих детей.
Когда он пришел в монастырь, игумен Виссарион не стал его ни о чем спрашивать. Просто посмотрел в потерянные глаза и сказал коротко: - «Молись. Много молись». И вот сейчас, инок Амвросий смотрел через чердачное окно, как глумился над старцем его бывший командир Семен. Как хлестали Андрея плети. Как сбрасывали в кучу иконы, отпихивая от них плачущего Васятку. Можно было стаиться. Подождать когда закончится свистопляс и уйти в лес. Но снова встала перед глазами картина умирающих детей. Разве спрячешься от детских глаз в лесу...
- Назар что ли? – Семен смотрел на спустившегося во двор монаха – Эвон как повернулось. Балакала братва, что ты в святоши подался, но не верилось. Так ты теперь с попами против советской власти? А лихой же был боевик. Скольких мы выродков на тот свет отправили. Вишь, не зря. Наша жизнь начинается. Без этого мракобесия. Скидывай рясу, паря, бери винтарь и пойдем доделывать начатое. Сейчас только попика к его богу отправим. Ему там хорошо будет. Правда дед? - старец лишь застонал в ответ – Может сам кокнешь мракобеса? Не разучился-то стрелять за поклонами и молитвами? А дайте, хлопчики, винтовочку святому отцу. Он сейчас покажет, как врагов трудового народа уничтожать надо.
Кто-то, гогоча, всунул в руки Амвросия винтовку. Все сгрудились вокруг в ожидании потехи. Инок посмотрел в глаза старца Андрея. Не было в них страха. Только боль и страдания. Передернул он затвор и выстрелил….
Упал с пробитой пулей головой Семка Привольный. И охнуть не успел. Бросил монах под ноги оружие и встал на колени. Оцепенел отряд. Замер, ползающий в пыли Васька. Когда дошло до красноармейцев, что произошло, взревели они в ненависти. Кинулись к монахам колоть штыками и бить прикладами.
- Командира убили!
- Кончать сук! Сжечь вместе с гнездом ихним!
- Нет! Легкая смерть для них. Погодьте. Сейчас получат свое, мракобесы. Да потише, братва, не забейте до смерти попов.
Одни продолжали избивать священников. Другие вытаскивали из трапезной скамьи и скручивали их веревкой крест-накрест. Третьи выковыривали старые, но еще крепкие гвозди из бревен. Кинули на эти кресты истерзанные, едва живые тела монахов и пригвоздили их, не слушая стонов. Затем, подняв, прислонили к воротам.
- А с мальцом что делать будем?
- Сейчас и ему найдем место в раю.
Несопротивляющегося Васятку потащили на колокольню. Сделали петлю из колокольной веревки. Накинули на шею и сбросили вниз с криками: - «Тут-то поближе к небу будет, поповский выкормыш». Задергался в петле Васька. Зазвенел колокол. «Эк чисто звонит звонарёк» - потешалась братва….
Отряд уходил, освещаемый заревом пожара. Монастырь горел двое суток, но языки пламени не тронули, ни крестов с монахами, ни колокольни. Еще долго легкий ветерок раскачивал Васькино тело и тогда по округе разносился унылый колокольный звон. А потерявшие приют голуби разлетелись в поисках нового пристанища. Наступала новая жизнь…
Гарпер ©
