Война была всегда. Сколько я себя помню, она всегда была где-то здесь, совсем рядом. С самого моего рождения – очень близко, на расстоянии вытянутой детской руки. В фильмах про войну, которые показывали к очередной годовщине или просто так, без особого повода. В недобро смотрящих на гражданский мир обелисках, как бы напоминающих про неоплатный долг, лежащий на всех тех, кто ходит под их чугунными сапогами, в тени их бетонных шинелей.
Она была в названиях улиц и площадей. В густо покрашенных тёплой краской танках и пушках, навечно замерших в парках культуры и отдыха. В циклопических мемориальных комплексах и пронзительных песнях, сочинённых никогда не воевавшими людьми для никогда не воевавших людей. В абстрактных витражах и массивных сувенирах. На страницах газет и журналов. В прямом радиоэфире. В сигналах точного московского времени.
Война была в играх, в ожесточённых детских играх, когда никто не хотел быть немцем и не соглашался умирать, и все хотели быть нашими и жить вечно, невзирая на выстрелы в упор.
Война была в аляпистых детских книжках. В уютно пахнущих пылью диафильмах и на поздравительных открытках. В карикатурах, высмеивающих проклятый Запад. В миллиардах свастик, щедро рассыпаемых едкой и беспощадной советской сатирой на печатных полосах.
В программе передач на завтра.
В воздухе и в воде.
Война была в каждом доме. В хромающем на обе ноги моём прадеде и в его коричневом пиджаке с орденскими планками. Девятое мая, хмурые пионеры, застывшие поминальными свечками на весеннем ветру, венки, костыли, звон медалей, приглушённый оркестр, прощание славянки, надрывная речь оратора и неизменная запись Левитана, говорящего от советского информбюро.
Её всё время ждали вновь, ей пугали и упивались ей одновременно. Как наркоман, все разговоры и мысли которого обязательно сведутся к героину. Он ненавидит и вожделеет его с равновеликой силой. С ним или без него – он обязательно умрёт. И все его разговоры – это заполнение чёрной бездонной пустоты в тоскливом ожидании неизбежной смерти.
Войной всё объяснялось, и она всё списывала. И убогий быт, и повальное пьянство, и вообще всё, что могло придти на ум. Была война, и поэтому всё так. Какие могут быть ещё вопросы?
А если вопросы вдруг возникали, то взрослые делали страшные глаза и говорили с укоризной – ну разве так можно про Войну? Именно так, с большой буквы. Так говорят о неком могущественном демоне, одно неуважительное упоминание о котором способно навлечь страшные беды на жалкого человека. Такой дорелигиозный ужас исходил от них.
И, в одночасье потемневшем воздухе, почти осязаемо проступали столь хорошо знакомые с пелёнок свастики и скалящиеся черепа в рогатых касках.
А потом война кончилась. На какой-то момент её просто не стало. Началась новая жизнь, напрочь лишённая дорогих мертвецов и священных могил. Капищ и жертвенных костров, профессиональных плакальщиц и смиренных отроков с деревянными автоматами на хилых грудях. Но, как известно, период ремиссии крайне недолог.
И вот снова – Война.
