Мы пили четвертый день. А это значит, что последние двое суток мы уже почти не спали. Иногда мы ненадолго выключались, чтобы не умереть. Но у нас всегда оставался алкоголь. Мы просыпались и пили водку. Она шла как вода. Мы не чувствовали ее вкуса, запаха, даже эффект практически пропал. Мы казались себе абсолютно трезвыми. Отчасти так оно и было. Наши организмы расщепляли алкоголь как будто бы еще до того, как вступали с ним в непосредственный контакт; то есть еще в рюмках. Стаканах. Бутылках.
В каком-то кабаке на Мясницкой я пил водку прямо из гладкого пузатого графинчика. Он отлично лежал в руке. Посетители и персонал ничего не имели против моего запоя. Я им не мешал. Я был вменяем. Я же не алкоголик, я просто пьяница. У Шурика иногда начинал заплетаться язык. Потому что он как раз алкоголик. Это меня раздражало, поэтому я старался говорить как можно больше, не давая разговаривать ему.
Текила, ром, джин, самбука, коньяк, виски, вино и уж тем более шампанское были оставлены далеко позади – еще где-то в районе второго вечера стало ясно: только водка и пиво. Причем больше водка, чем пиво. От пива начиналась изжога. Еще мы иногда могли пить шоты.
Там был очень мягкий свет, в этом кабаке, и мягкие подушки. Мягкие, но упругие. Как женские задницы. Хотя, может быть, мужские тоже такими бывают, я не знаю. Я вышел в сортир, отгороженный от зала стеклянной матовой дверью. Она была непрозрачной, но из-за того, что она была стеклянной, мне все время казалось, что за мной наблюдают. «Сраные эротоманы» - подумал я, трогая себя за задницу. Нет, женская жопа безусловно совершенно другая на ощупь. Совершенно иная вещь.
Мужчины и женщины сделаны из разного теста. В любом случае верно одно – или ты ешь женщин, или женщины едят тебя.
Последнее время ели меня. В школе я был ловеласом. Крайне мерзкое слово – ловелас. Но «бабник» звучит еще хуже. «Дон-Жуан» - вообще жутко. Так что, думаю, я был именно ловеласом. Я был таким смазливым хулиганом. Этот типаж – мечта всех без исключений девочек от двенадцати до двадцати. У меня был пистолет, старенький Тульский-Токарев, я нашел его в седьмом классе недалеко от дома, и везде носил с собой. В нем было всего три пули. Одну я выпустил в ногу какому-то мудиле, что называется, по случаю. Две другие берег. Но ствол всегда носил с собой, пока не получил аттестат зрелости.
На выпускном вечере со мной что-то случилось. За некоторое время до того, как в жопу пьяный директор объявил белый танец – дамы приглашают кавалеров, хотя ни тех ни других по определению уже не было в зале вовсе – я почувствовал острый укол опасности. Но я не сбежал в курительную. Какая разница, забери меня бес, она нашла бы меня и там. Теперь уже совершенно неважно, как ее там звали. Она предложила мне белый танец, и я зачем-то пошел с ней. Я не помню музыки, под которую мы танцевали, да мы и танцевать-то не умели, просто двигались под музыку. Даже вроде почти не разговаривали, я был пьян, она смотрела на меня немного испуганно. По-моему, я даже сказал ей что-то вроде «Не ссы, все нормально», или в этом духе, м-да. Но наутро оказалось, что это был больше, чем просто танец. Я не очень-то верю во всякого рода камлание, приворот и прочую херню, но как-то так получилось, что я встречался теперь с ней каждый день, иногда даже не особенно понимая¸ зачем я это делаю. Я выкинул пистолет. Я старался сделать так, чтобы она была довольна своей жизнью. Чтобы она была довольна мной. Девочка, которую когда-то трахнул мой товарищ прямо на полу в школьном сортире, чуть было не стала моей женой. Мы были вместе четыре года. Потом я ее бросил. «Во всем виновата проклятая марихуана» - сказала она нашей общей подруге.
Я скажу об этом иначе. Я смог бросить ее благодаря марихуане, вот как скажу об этом я. Марихуана позволяла растянуть время. Мне уже не обязательно было видеть ее довольные мной глаза. Я мог просто забить себе косяк. Теперь я почти не курю.
Я стоял за стеклянной дверью очень приятного кабака с негромкой музыкой и считал в уме женщин, которые меня ели.
Значит, так. Первой была она, девочка из школьного туалета. Какая пошлятина. Будь это американская история, она была бы девочкой из раздевалки. Но тогда я, по крайней мере, тоже был бы американцем, и я понятия не имел бы о пошлости как таковой. А так… Пошлятина.
Собственно, потом было еще несколько женщин, с которыми я вступал в Отношения. Что я имею в виду этой большой буквой О, спросите вы. И я отвечу. Эта большая О значит – СЕКТА. Так называл семейную жизнь один мой товарищ, которому я дал в свое время кличку Порнограф. Потому что если бы была такая наука – Порнография, то он совершенно точно стал бы ученым-порнографом. Так вот, он называл семейную жизнь Сектой, и я думаю, он прав. И поэтому кажется мне, эти Отношения будут инкриминированы мне на Страшном Суде под видом преступного сговора. Да-да, вы попадаете в секту сразу, как только задумываетесь о чем-то большем, чем просто секс. Извини, можно я тебе вставлю? Конечно. Отлично. Да, супер. Спасибо, было здорово, может, еще увидимся.
Или по-другому.
Привет, как дела? Спасибо, хуево. Нам нужно поменять плиту, малыш.
Поменять плиту. Понимаете? В смысле не на кусок гашиша поменять, а на другую такую же, только новую.
Тогда, на выпускном вечере, пьяный, танцуя белый танец с посторонней мне девушкой, я начал догадываться о реальном существовании Любви. И я зачем-то попытался воплотить это с ней в жизнь, как бы в виде благодарности за это прозрение. Более того, порой мне казалось, что это – удавшаяся попытка. То же самое мнилось мне еще с тремя-четырьмя женщинами после нее. Но с каждой новой плитой я почему-то понимал, что это – немного не то, для чего я появился на свет, хотя и продолжал влюбляться в женщин с настойчивостью барана.
И вот теперь я стоял за стеклянной дверью, отделяющей меня от зала, и понимал, что все это время меня ели женщины. Это понимание сразу принесло огромное облегчение в виде светлой мысли, что больше я никому никогда не дам себя есть. Нет. Отныне меня можно только сосать. И то не целиком.
Окончательно просветлев, я распахнул стеклянную дверь и вышел в зал. Моему взору сразу же открылась довольно омерзительная картина. Пьяный Шурик нависал над столиком, за которым пытались не обращать на него внимания две дамы бальзаковского возраста, в одной из которых я сразу почувствовал проститутку. То есть не какую-нибудь шлюшку, а Проститутку с большой буквы. Это было что-то вроде гейши, я знаю, о чем говорю. Я уважаю этих суровых женщин. Ибо это профессия, которую может освоить далеко не каждая обыкновенная пизда. Но я не буду долго распинаться на эту тему. Скажу вот что. Проститутка – это звучит гордо.
Да. Я вышел из сортира.
