Били с душой, азартно комментируя каждый взмах шахматной доски. Но несильно, больше для звука. Это напоминало продолжение мужского разговора, когда один собеседник устал другому объяснять бесперспективность логических построений и начинает просто унижать. Откровенно при этом пользуясь своим физическим или численным превосходством. В конфликте участвовало две доски, пять человек и один избиваемый. Последний лежал молча, прикрывая своей доской голову. Для одиннадцати утра, «спальника» и точки за школой, где собирались пенсионеры поиграть в домино и интеллектуально расслабиться, собралась маленькая толпа – человек двадцать. Все, и я в том числе, наблюдали за всем этим с какой-то импотентской безучастностью.
– Политический? – вдруг спросил какой-то молодой парень.
Зрители только пожимали плечами. Тогда парень бодро протолкнулся мимо всех и подошел к самому эпицентру.
– Политический? – спросил он прямо одного и з участника дискуссии.
Тот от неожиданности отступил.
– А? – вырвалось у него.
Драка как-то сама собой прекратилась. Все с удивлением смотрели на парня.
– Я журналист! – гордо заявил тот и добавил радостно. – Это вы титушку бьете?
Все как-то стыдливо посмотрели на лежащего на земле человека. Тот, почувствовав, что бить его перестали, опустил доску и что-то неразборчиво заканючил.
– Да нет, – сказал второй мужик с шахматами в руках. – Это мы журналистом приманивали.
– Зачем? – удивился парень.
– Пиздеть будет.
Уже избитый тоже что-то пискнул и начал медленно, кряхтя подниматься. Я не стал досматривать, а развернулся и пошел дальше.
Ничего удивительно, – думал я. – Скоро после слов «я – репортер», будут сразу бить по лицу и делать больно. Последняя революция (чуть не написал, очередная) на Украине была похоже на стриптиз. Люди с какое-то самоубийственной яростью принялись срывать с себя все лицемерное и наносное, обнажая свое настоящее Я, то из чего они действительно состоят. Оказалось, что в основном это дерьмо. У кого-то пожиже, у кого-то же каловые массы закаменели. Зрелище, как вы понимаете, не очень эстетическое.
Обнажились все. Политики. Само собой. Никто не ждал, что внутри политика окажутся незабудки, но такой концентрации, такой особой ядовитой консистенции… Нет, это стало настоящим сюрпризом. Очень забавно, как некоторые из них всю свою политическую жизнь упорно делали вид, что они конечно, ну, вы сами понимаете, ну, воняет, но зато они определенного цвета. И вот вдруг оказалось, что все эти годы они берегли в себе говно другого оттенка – правильного. Собственно, заляпались во все это не только политики. Простые люди, активисты, боевики, сетевые топтуны, тупоголовые ультрас и цыпочки с айфонами. Все продемонстрировали вывалили свои потроха без каких-либо сомнений или стыда. Самыми честными оказались простые работяги, которые тихо сопели себе у станка и плевать хотели на гражданское общество. А самым неприятным открытием лично для меня стало повальное грехопадение журналистов.
Минут пять, пока я медленно шел по аллеи и дворику, я пытался понять, почему это произошло. Как милые, добрые люди, которые верят в правильные вещи, превратились в источник заразы? Столько лжи, откровенных вбросов, тупых и фейковых новостей, которые выдумывают, даже не утруждая себя сделать их более-менее правдоподобными. Выйдя из арки, я оказался сразу на шумной улице имени русского ученого Королева. Раньше ее назвали бы базарной – два больших рынка, супермаркеты, множество торговой мелочи, вплоть до будок и павильонов. У киоска стояла очередь. Я купил обычный мамин набор и уже собрался возвращаться, но решил почитать, что они пишут.
На первой полосе Славик Вакарчук, украинская рок-звезда, успокаивал россиян. Он не нацист, не фашист, не расист. У него даже бывшая девушка была еврейкой. Тут меня пробрало. «Отлично. Даже еврейку трахал, – подумал я, – Может он даже не блюют, когда видит негра. Какое удивительное и эпохальное достижение. Почему это для него так важно было подчеркнуть этот факт? Где-то я уже слышал. Кто хвастался, что даже дружит с евреями». Оставил запись в напоминалке, посмотреть в Интернете и начал читать дальше.
Американский авианосец входит в черное море. Америка обещает дать оружие. В Бельбеке, слышно взрывы, стрельба, есть жертвы. Наши держатся, поют украинский гимн и маршируют. Секретарь Совета Национальной Безопасности объявил в соцсетях о мобилизации. Войска приведены в боевую готовность. Русские оккупанты выгоняют татар из домов. Злобные российские агенты проводят митинги. Все это уже было в Интернете, где-то опровергалось, где-то просто забывали о новости на следующий день. О мобилизации в Facebook’е – правда, сам читал. Недалеко спал бомж, оставил рядом всю кипу. Вернулся к киоску и купил маме абсолютно нейтральную газетку о тайнах и заговорах. Жалко нельзя выключить телевизор, может мама тогда бы перестала плакать по вечерам.
Можно было бы сказать, что все это пропаганда, просто такой бизнес. Ну, получается у человека складывать слова в статьи. Почему бы ему не заработать несколько серебряников? Это же так по-человечески. Совсем недавно у нас было государство, где так привыкли жить миллионы, а писатели выдавали тонны макулатуры с правильной тональностью и мелодией, выверяя каждой слово с утвержденной партией и правительством нотной грамотой и сборником этюдов. К сожалению, нет. Все гораздо хуже и отвратней. Эти же люди ведут свои блоги, личные дневники и повторяют там все дословно. Они верят всему, что пишут. Почитайте их – это не сложно. Большинство из них, несмотря на лютую ненависть ко всему русскому, пишут по-русски. Они действительно считают, что нагромождение их лжи служит великой цели, они осознано отказываются от объективности, превращаясь в рупор обмана. Именно так пафосно.
Мама снова плакала.
– А вдруг война? – спрашивает она.
– Не будет ничего, – отвечаю, вручая политически кастрированную прессу и поясняю. – Других не было.
– Ну и ладно, – вздыхает она. – Кушать будешь?
– Нет, спасибо. Утро еще, я дома позавтракал.
– А то смотри, у меня курочка есть, картошка…
– Нет, не надо. Давай чай.
Разговор не клеился. Как-то незаметно, несмотря на сопротивление крепкого душевного чая, заваренного прямо в чашке, он скатывался на политику, на ужасы, которые происходили в Киеве. Пока это просто телевизор, но мама уже боится, вдруг завтра этот кафкианский бред начнется и в Одессе. И еще:
– Почему они постоянно всему этому радуются? – спрашивает она. – Это же кошмар! Какие-то непонятные люди с оружием ходят по городу, кого-то задерживают, досматривают машины, захватывают здания, что-то жгут. А они радуются. Что же в этот хорошего?
– Не знаю, мама. У них революция.
– И война эта… Ты думаешь там уже и правда стреляют?
– Нет, в Интернете уже опровергли.
– Хоть это…
Она встала, чтобы еще сделать чай.
– Ой, совсем забыла. Тебя Сема Кавун искал.
– Звонил? – спрашиваю.
– Нет, сам зашел, спрашивал, где ты живешь, как тебя найти и все такой.
– И? Сказала?
– Нет, телефон дала. Сам с ним разбирайся. Он сказал, что потерял его.
– Ну, да. Потерял.
Ничего он не терял. Сам удалил, демонстративно, как бы глупо это не звучало. Мы вместе учились. Сема был младше всех в классе, относились к нему всегда странно. С одной стороны и не трогали, не чмонили, как некоторых. Сам он прикалывался, когда подросли, уже по-черному, без тормозов, но только на словах, физически он был хилым. Цеплялся в кого-то, как трудовик в табуретку, и начинал. Останавливало его только опасность получить в зубы, поэтому язвил исключительно за глаза. Мне тоже попадало. Его же друзья потом пересказывали. В старших классах мы играли в шахматы и преф у него дома. Он почти всегда был один в квартире, поэтому принимал небольшие компании. Какое-то время я думал, что он мой друг. Хотелось написать, что в подростковом и юношеском возрасте я часто обманывался в людях. То есть дружил. Но я и сейчас частенько промахиваюсь и здороваюсь с теми, кого надо бы обходить стороной. В общем, когда мы из школьного двора, выползли пьяные и веселые в ВУЗы, мы еще вместе ходили в кафе, в гости, праздновали дни рождения. Одно время я встречался с его соседкой и мы, понятное дело, пересекались.
Закрутилось все в 2004 году. Начался первый майдан и Сема Кавун вдруг оказался оранжевым. До слез, соплей и слюны, разлетающейся как шрапнель. Он бредил вступлением в Евросоюз и наказанием русских. Мы даже поспорили: пригласят ли Украину ЕС. На что-то очень дорогое. И конечно, активно он молился на Ющенко, как главного и харизматичного русофоба. После этого мы не встречались где-то два года, он игнорировал мои приглашения зайти в гости. Собственно он потерялся. Мы пересеклись, когда он уже работал в политехе, снова посидели под пиво, пообщались. Он страшно ругал Ющенко, Юлю и прочих кумиров. Мы опять стали периодически пересекаться у общих знакомых. Потом потерялся я сам. Не из-за политики, а просто надоело. С годами я заболел редкой формой мизантропии. Человечество мне не мешало, пока оно не слишком часто меня трогает. Я мог пересекаться с ним по работе, в магазине, но от вторжения в мой маленький мир – уклонялся. Пытался, по крайней мере. Наверное, мне бы подошел какой-то большой остров в океане. Может быть, потом я расскажу, как это все получилось. С Семой мы, как ни странно, все же иногда сидели вместе, делясь друг с другом ненавистью к людям.
Разругались мы совсем недавно. Януковича уже избрали, мы обменялись язвительными комментариями. Я на этот раз не пошел за него голосовать, хоть и считал его злом меньшим, чем остальная толпа орангутангов, которые как-то неожиданно стали украинской элитой. Мне было просто лень. Возмутила его мелочь. «Кто бы ни придет, он не должен сориться с Москвой». И вот вокруг этого зла мы и начали ругаться. Закончилось тем, что он буквально плюнул в меня, обозвал русской мразью и показал, как навсегда удаляет меня из телефонной книжки. Я уклонился он плевка. Мне почему-то показалось, ужасно смешным такой жест, как удаление номера из памяти телефона. Пришлось, правда, оплатить и его счет, слишком быстро он убежал, но это такие мелочи…
– Ладно, пойду я, – сказал я матери и начал собираться.
– Ты только не влезай во все это, – уже в дверях попросила она.
– Не буду.
– Не влезай, не надо.
– Не полезу. Я лучше книгу обо всем этом напишу.
Она чему-то улыбнулась и я ушел.
Честно говоря, я бы потерял Сему Кавуна. Еще один вычеркнутый человек из моего ареола обитания: когда счет идет на сотни – это уже не кажется чем-то важным. За бортом моей жизни остались множество людей, которые были ближе и родней Семы. Детство я вспоминал редко. Я – подросток: это девяностые, с трупами, наркоманами и поношенными джинсами. Юность – это легкий запах марихуаны, которую я не курил, но постоянно попадал в компании, где травка заменяла чай. Все это давно там, в чертовом гербарии моей памяти. Некоторые экспонаты из него я с удовольствием сохранил бы, чтобы рассматривать и любоваться, смаковать собственное прошлое, как липкий вкус массандровских вин. Вот только какой нормальный человек согласится быть засушенной ромашкой? Людям требуются живые чувства, живое общение, живое черте еще что. Обойдусь. Сема тоже где-то здесь, наверняка, какой-то дальний стеллаж, на самой верхней полке. Попал в каталог, ведомость и будет вечно храниться, не попадая в экспозицию. Но мы снова пересеклись. Случайно. Сема стал журналистом.
Грехопадение. Началось все с блога. Я подписался на него, когда мы еще общались. Все начиналось, как в романе де Сада – невинно. Он просто делился своей ненавистью. Я почему-то стеснялся признаваться всем в этой слабости, я ненавидел, замыкаясь в себе. Он же продолжал брызгать ядом по площадям. Ему не нравились старперы, малолетние дуры, мамочки, поэты, политики, артисты, певцы, быдло, гопники, десантники, пенсионеры, русские, немцы, евреи и прочая, прочая, прочая. Каждому он находил несколько строчек наполненных ядом. Вначале это было даже немного забавно и увлекательно. Полился поток лайков, перепостов и постоянных читателей. В конце концов, люди обязательно кого-то не любят. Мы так устроены: обязательно, хоть кого-то, хоть чуть-чуть. Чаще всего мы это делаем тихо, под одеялом, не выбираясь из привычной жизни и сохраняя внешнюю благопристойность. Мне всегда казалось, что мы неправильно начинаем знакомиться. Что кому скажет «Иванова Иван Иванович, замполит, сорок лет, русский»? Гораздо разумней начинать так: «Иван, не люблю цыган, евреев и замполитов». Мы поймем о человеке намного больше.
В общем, популярность его блога ненависти первое время была понятна и даже справедлива. Но потом, как-то совершенно незаметно, он превратился в гребанного политического обозревателя. Естественно, политиков ненавидят все нормальные люди, но все же чаще всего это не лезет наружу. Но есть особое племя людей (а может и вид), которые называют обозревателями. Вот и Сема стал таким. Вначале он щипал исключительно местную власть. Благо мэра Костусева в Одессе называли исключительно «Кактусом», понятное дело не из-за всеобщей любви. Нельзя на самом деле сказать, что он был таким уж плохим мэром. Но странным. Иногда даже у меня создавалось ощущение, что он не выходит к народу, не набив ноздри кокаином. Но СКАВУНу, как он называл себя в сети, этого было мало. Он давно перерос глупую Одессу, томился местечковостью и провинциальностью. Он начал двигать, развивать и неожиданно легко, судя по постам – в первую очередь для себя, попал в столичную прессу. Не, в Киев, а в Первопрестольную.
Я давно подозревал, что Москва – это город концентрированной ненависти. Питер мне все казался каким-то волшебным местом всеобщей любви, счастья, братства и возможно даже культуры. С ужасом читал признание писателей века девятнадцатого и начала двадцатого, вроде длинного и нервного «Петербурга» Андрея Белого. Но потом понял, что вся ненависть давно переехала по другому адресу, потому что на Неве она оказалась ненужной. Где нет власти, ей делать нечего. Вот и вынесло все в первую столицу. В Москву, в Москву! Вместе с Семой. Там он прижился. Во-первых, оказался востребованным его общее направление. Ну, что сказать? Все действительно суки и твари. Во-вторых, он ненавидел Путина. Природная, незамутненная какой-то либеральной чушью ненависть пошла на ура. В-третьих, он был просто приятный и фотогеничный парень. Но он бы так и сгинул бы в болоте тамошней либерально-маргинальной прессы, но он ненавидел и русских. Его манили исключительно украинские политические бесы, а не какое-то абстрактное общемировое свободное общество. Очень быстро, в его блоге появились ссылки на статьи, которые публиковали киевские сетевые ресурсы. И понеслась…
После матери, я быстро сел на маршрутку, мне в центр. Денег у меня было немного, но душа требовала. Конечно, хотелось взять ноутбук и пойти поседеть в какое-то заведение с включенным в счет Wi-Fi, поработать там, ощущая себя каким-то очередным хозяином жизни. Но ноут у меня был старенький, почти добитый моими корявыми пальцами, средств на понты тоже не было – даже запах их давно уже выветрился. Поэтому я зашел в одну небольшую кафешку, взял сразу три бокала пива и, записывая свои мысли на смартфон, наслаждался тишиной. И вот тут мне позвонил Сема.
Он был весел, в кружении какого-то пафоса и гламура, приглашал, угощал. Мне было жалко мои два бокала пива, а угощаться все равно не стал бы. Отказался. Но он пообещал прибежать сам. Даже в мою дыру. Нет, «порше» к кафе не подкатил. Это было обычное такси и какая-то совсем молодая и нервная цыпочка с чемоданом, которую звали Рита.
Мы поздоровались и даже обнялись. Я не обнимаюсь с людьми, не целую никого в щеку и вообще не понимаю, зачем, почему это надо делать. А вот тут как-то подался.
– Ты же синий? – сразу начал он, как только ему принесли бокал.
– Я белый.
– Я в политическом плане!
– Сема, я вообще-то анархист, но за Януковича голосовал, да.
– Ну, и где теперь твой пидер? Сбежал?
– Да, это он зря сделал.
Девушка посмотрела на меня как-то странно. Мы сели за столик, девушка скромно села в углу и вцепилось двумя руками в меню.
– Что надо было застрелиться? – продолжил Сема.
– Надо было разгонять всю эту шелупень.
– Если бы мог, давно бы разогнал. Ты видел, какие там баррикады…
– Да не начиная ты про те баррикады. Под самый конец их разобрали за полчаса.
Пришла томная официантка, которая явно гордилась своими необъемными формами. Мне она даже нравилась, очень уж благородный акцент у нее получался. Хотя она и была армянкой, но говорила гордой медлительностью и ломанием гласных, которые был больше присущ прибалтам. У меня денег было немного, я заказа еще пиво. Сема что-то долго втирал, девушка просто ткнула куда-то пальцем, наверное даже не глядя куда.
– Рита, – вдруг представилась она, когда официантка плавно покачивая формами удалилась.
Я кивнул, но невежливо промолчал.
– Обосралась твоя Москва, – сразу довольно заявил Сема. – А что ты хотел? Думал, вечно мы будем с вами мразями возиться? Выметем поганой метлой рашку из нашей страны.
– А ты теперь хохол? – спросил.
– Я украинец! И это звучит гордо. Потому что не получилось у рашки загнать нас в свою сатрапию. Народ, простые люди, обычные студенты, рабочие, журналисты вышли на улицы. Даже художник, актеры, творцы смогли преодолеть страх… А вы продолжаете гнить. Вы рабы. Вы русские всегда были рабами. Даже когда из-за какой-то глупой исторической шутки вы получили уникальный шанс стать действительно свободными. И что же? Вы выбрали Путина.
Я только вздохнул. У Семы давно ощущалась какая-то странная потеря ориентации. Так, наверное, бывает, когда слишком погружаешься в сетевую жизнь. С ее постоянной перестрелкой фразами, выхваченными из контекста кусками, исчезновением собеседника на непонятное время и какой-то непреодолимой тягой оскорблять друг друга.
– Сема, ты ничего не забыл? Я за Путина не голосовал. Мне гражданство не позволяет.
Он буквально взорвался.
– Так за Януковича! Это еще хуже! Ты голосовал за бандита, вора, убийцу! Хрен его знает, кем он был еще!
Он так закричал, что на нас стали оборачиваться.
– Откстись, Сема, – я махнул рукой. – Ты меня не переубедишь, я тебе ничего доказывать не собираюсь. Мы разные, между нами пропасть. И скорее всего между нами война. Пусть даже информационная. Стоит ли продолжать. Ты что хотел-то?
– Я?
– Блин, Сема, ну не я же тебя искал?
– Ах, ну да.
И он подвис. Пятнадцать минут мы разговаривали о death metal. Я не поклонник этого направления музыки и, понятное дело, не знаток. Но Сема, когда сбивается с мысли, начинает вещать о нем. Я, честно говоря, слушал в пол-уха. В Москву Кавун уезжал одним человеком, вернулся же... Нет, как уезжал. Физически, он если и выбирался в первопрестольную, то не надолго. Может раз в месяц, может чуть чаще… Но даже такое исключительно духовное путешествие он совершил с пользой. Исчез его несовременный длинный хаер. Это только лохи ходят с хвостиком. Аккуратная, короткая прическа обезоруживает практически также как и модный галстук. Стал чаще улыбаться. Как оказалась, улыбка ему шла. Но все это мелочи. Он сделал шаг вперед, как блогер и журналист. У него появилась уверенность в своих силах. Хотя нет. Уверенность – это слишком скромно. Он осознал, что абсолютно и всегда во всем прав.
Одно время я увлекался научно-популярным бредом. Пока не осознал, что для научных публикаций мне не хватает подготовки, а популярные их интерпретации – это упрощение, которое больше похоже на ложь. Но я помню, сколько макулатуры прочел о том, что такое смех, откуда берется любовь, где корни ненависти. Был период, когда меня интересовала «любовь», как связь химических реакций, и я даже пытался фантазировать на эту тему. Но все это в прошлом. Если говорить о нынешней моей позиции: единственное, что мне кажется достойным изучения – это человеческая самоуверенность. И вот не помню, чтобы мне попадалось хоть что-то по этой теме. Какой-то заговор молчание. А ведь именно неуемное самомнение стало причиной появления современной цивилизации. Именно самоуверенность подталкивала развитие, завоевывала земли и делала удивительные научные открытия. Начиная от греков и римлян, и заканчивая американцами. Ну и по мелочам немало наворотила, да.
– Хотя ты знаешь, в последнее время я стал слушать марши, – выдавил он и как-то скривился. – Сейчас скажешь, что я нацист.
Переход был таким неожиданным, что я чуть не подавился.
– Нацист? То есть марши – немецкие со второй мировой, правильно?
– Уж точно!
Я пожал плечами.
– Мне как-то без разницы, что ты слушаешь. Я вообще как бы не сторонник принижать искусство только потому, что оно было вскормлено чей-то бесчеловечностью.
– Да-да, помню твоих бабушек, которые питались внучатами…
– Вообще-то наоборот, но не суть важно.
– Я тоже противник того, чтобы смешивать искусство и политику…
– Вот как? – я просто не мог удержаться от шпильки. – Я прекрасно помню твой торжественный пост на разбитый памятник Ленина.
– Это другое дело! – он просто подпрыгнул. – Это кощунственно оставлять на Земле памятники человеку…
Я его сразу прервал.
– Я помню твой пост. Для меня памятник это еще и скульптура. Пусть и уродливая. И еще знаешь. В Одессе почти все памятники страшные. Тот же Пушкин – вот уж пошлость.
Он набрал воздух, покраснел, но принесли заказ и он проглотил слова, даже не подавившись.
– Впрочем, Сема, я действительно считаю, что ты нацист. Но совсем не из-за маршей, меня скорее твои последние посты к этой мысли подтолкнули.
– Да пошел ты, – только и сказал он.
Сема и девушка ели молча. Девушка-Рита только молча бросала на нас какие-то непонятные взгляды, но я старался не обращать на это внимание, а Кавун ел с христианской нежностью и сосредоточенностью, кромсая свою отбивную и нанизывая картошку фри. Так вот. Попытался начать свою творческую деятельность он с аналитических статей. К его большому горю, но для них оказались необходимы еще и знания, какая-то база. Даже если это и всего лишь политика. Я обхохатывался, когда читал, как его ловят на путанице в фамилиях, годах и каких-то фактов. Особенно там старался один пользователь, с ником Колдыбин, он вылезал, как черт из виртуальной табакерки, и изводил Сему ссылками. Вот сейчас вы против такого-о закона? Но так ваши же голосовали за него и тыц – ссылка. Справедливости ради надо сказать, что Колдыбин был не прав в том плане, что у Семы не было своей политической силы. Он их ненавидел всех, но сильнее всего, конечно, Януковича. Закончилось это тем, что «Колдыбин» был забанен навсегда, а сам Кавун перестал писать аналитику. Его статьи превратились в хронику биения небезразличного сердца.
Ему было больно! Тем более что болезненных точек у разумного украинца должно быть много. Болела газовая труба. Ее, оказывается, проложили трудолюбивые украинцы прямо из далекой Сибири в любимую Европу. Проложили по своим костям и соединяя трубы слезами и потом. Естественно москали не смогли удержаться и отобрали такую цацу, чтобы качать свой газ. И только в упорной борьбе за независимость Украина смогла вернуть хотя бы часть этой Трубы, но рашка так и не смогла этого простить, смотрит она на эту няшку и облизывается. Я не шучу, это просто краткий пересказ статьи, включая цацу и няшку. В отличие от аналитики, болеть за неньку ему удавалось больше. Он сделал следующий шаг в своей карьере. Оказалось, что вокруг него живет огромное количество людей, у которых болит те же самые точки…
Впрочем, все это оставалось бы на уровне невнятных сайтов и полуживых газеток, но тут на украинские СМИ хлынул поток бабок. Собственно, мне уже тогда надо было обо всем догадаться. Никто никогда не платит журналистам, блогерам и прочей нечисти просто так. Человек, который пишет, зависит от другого человека. От того, кто за все это заплатит. Сам по себе автор – абсолютно бесполезное и никому ненужное существо. Авторский стиль, мастерство слога, умение проникать в глубину человеческой психики… Все это не делает его суперменом. Смешно читать посмертные разоблачения жадных до сенсаций публицистов. Боже мой, Толстой был бабник, Достоевский был антисемитом, а какой-то Вася Пупкин и вовсе педофилом. Все это частности, которые совсем не имеют никакого отношения к тому, что они написали. Боже мой, люди зачастую пишут не совсем то, что думают на самом деле! Иногда фантазируют, иногда обманывает, иногда просто плывут по течению. Некоторые даже начинают доверять бумаги свои сокровенные мысли, но затем перечитывают второй том и вместе со всеми мертвыми и живыми душами бросают его в огонь. Писатель, журналист, блогер – это всего лишь поле возможностей/матка, оплодотворить или засеять которую должен издатель, спонсор, меценат или заказчик. Конечно, не все так просто. Существуют еще и читатели, критики, коллеги-соперники. Безусловно, есть и гении. Но и последним приходится как-то существовать в условиях, когда все продается и покупается. И долго, упорно пробиваться в посмертное издание, если их не находит инвестор. Человек слова оказался в капитализме раньше, чем человечество его выдумало. Первая транснациональная корпорация в современном понимании – это не Ганзейский союз, а Вальтер Скотт.
Может вы уже замечали, что писатели стали резко в России вымирать. Старики перестают радовать новыми романами, молодежь пишет такую невозможную муть, что их аудитория сама собой съеживается до нескольких десятков тысяч духовно близких мутантов. В Украине все намного хуже. Тут речь может идти вообще о тысячах. Кто-то, правда, напечатался довольно большим тиражом. Андрухович, насколько я помню. Но с ним не все так просто, уж очень вовремя он вылез из жопы безвестности. Почему все так? Нет инвесторов, нет людей, которые готовы вложить большие деньги в поиск писателей. Ведь, чтобы найти среди пишущих подходящий по качеству и техданным драгоценный камень, надо перебрать тонны пустой породы. При СССР государство готово было в это инвестировать. И даже откровенный шлак не сразу в отвалы сбрасывало. Сейчас все иначе.
Авторы нужны только в политике. Нужны не романы, а статьи, эссе, посты в социальных сетях и хлесткие комментарии последних событий. Вот и получается, что чей-то блог читать интересней, чем книгу лауреата Русского Букера. Сема уже попадал в струю, которая вынесла его в Москву, но там ему по большей части приходилось барахтаться самостоятельно. Меценаты были скупы, потому что сами находились у кого-то на содержание и были не готовы делиться своим счастьем. По капельки выдавливали из себя благополучие, исключительно ради творческого тонуса. Вернувшись, припав к родному информационному соску, он буквально расцвел. Его нашел заказчик. Не знаю, кто это был, но вот тогда обычный парень с русским именем и «шырым» украинским сердцем почувствовал, что такое настоящая струя, поток, тренд или как там сейчас модно. Он даже в Италию несколько раз слетал, при этом смог получить многократный шенген, без работы и порванных жил.
– На самом деле, – начал я, но меня перебила девушка.
– Я… Я сейчас… простите, – встала из стола и убежала в туалет.
– На самом деле я не понимаю тебя, – продолжил я.
– Да ну?
– Действительно не понимаю, – сказать хотелось многое, говорил бы и говорил, но вот не время сейчас для монологов.
Сейчас монолог как-то неизбежно скатывается на блог, лекцию или пьяный бред. А ведь когда-то это были своеобразные исповеди, маленькие молитвы. Не всегда Богу, не всегда высшим силам. Обществу, родным, близким, иногда просто случайному человеку или даже самому себе. Сейчас все ушло. Никаких тебе молитв, никакого откровения. Даже из пьес их выдрали, не говоря уже о книгах. Читаешь какую-то классику и вдруг неожиданно нарываешься на медленное и размеренное проговаривание своих мыслей, страницы этак на пять. Приятно так ностальгируешь… А вот современные авторы боятся их как огня. Но если в литературе монологи хотя смогли отступить, затеряться в дебрях маргинального джунглей, то в реальной жизни… Как уже говорил: в бред, в блог, в школу.
– Что молчишь? – спросил Сема.
– Что тут сказать, – я допил последнее пиво и начинаю соображать, не ударит ли еще бокал по моим финансам. – Мы с тобой вместе росли. Почти рядом. Я читал книги из твоей библиотеки, ты из моей. Мы смотрели одни и те же мультики, потом у нас, по сути, был общий видеозал. У нас деды воевали на одной и той же войне, при этом оба за СССР. Мы не одинаковые, конечно. Но мы должны быть хот как-то похожими друг на друга. Но, блядь, ты просто как инопланетянин. Вот зачем я тебе сейчас понадобился?
– Вот только не надо про дедов, которые воевали с немцами, вспоминать. Бандера тоже с немцами воевал, а дедов просто обманули.
– Да я не об этом, Сема. Совершено не об этом. У нас даже моральные установки разные. Коктейли Молотова, убийства, революции. Ну, ты и сам все понимаешь. Ладно, это бесполезный разговор.
– Он бесполезен для тебя только потому, что народ победил, – и чуть не лопнул он гордости. – Народ смог подняться и сбросить режим Януковича. Ты никогда не верил в народ, вот теперь и нудишь.
– Народ? А что будет, если поднимется другой народ?
– Кто? Кто поднимется?
– Юго-восток.
– Это быдло? Рабы, которые верно служили Партии Регионов? Бред. Единственное, что они могут сделать – это отсосать. Революцию сделали настоящие люди, а не это бессловесное стадо.
– Значит все-таки война…
– Кто будет воевать? Я же говорю – это быдло.
– Скоро узнаем, – только и пожал я плечами.
– Утрись! – посоветовал он. – Мы победили.
– Пока нет. Пойми. До этого момента с вами никто и не воевал. Все только начинается.
– Отсосут. Русское быдло сейчас молчит. Шумят только русские политические туристы. Навезли из кацапии отморозков…
Я только головой покачал.
– Я помню эту твою версию. Да и не только твою. Ты же сам был на Куликовом. Ты сам многих из них знаешь. Ну, какие там русские туристы? Какой спецназ ГРУ? О чем
– Мало ли, они просто не бросаются в глаза, но русский акцент…
– О боже, – только рукой махнул. – Кто вам этот бред пишет. Как можно говорить на русском с русским акцентом? Вот какой акцент сейчас у тебя.
– Вот чего ты хочешь добиться? – неожиданно устало спросил он. – Я так вижу ситуацию…
Вот тут он меня уел. Ненавижу, когда журналист начинает кричать: «Я так вижу ситуацию». «Я так вижу» – самый печальный провал человечества. Конечно, раньше автор был буквально связан по рукам и ногам, его окружили правила, обычаи, авторитеты. Кто-то думает, что началось все с христианства. Его обвиняют в том, что как-то вдруг с помощью массовой истерии, заражения мистикой и пронизывающей разум философии то захватило мир, опутало его своими чудесами и заставила думать одинаково. Громче всего кричат об этом представители других «храмов»: от протестантов до буддистов. На самом деле, религия проросла в тело цивилизации намного раньше. Дикари съедали тех, кто нарушал их дурацкие табу, Сократу принесли чашу с ядом за богохульство, в Риме в храм загоняли уколами гладиусов. Так было всегда. Единомыслие вот настоящий бог людей.
Вот только на любое единомыслие всегда найдется другое единомыслие. Нравится людям расслаиваться и противопоставлять. Вот такой вот интересный парадокс. Единомыслие приводит и разобщению. Раздор уж точно появился никак не позже веры и религии. Но за долгие века их совместного существования, человечество как-то выработало свою систему борьбы и дискуссии. Для победы в споре необходима была база, авторитет, который можно указать в списке источников. Прошлое, из которого можно было бы вырвать цитату. К сожалению, в этой схеме оказался один довольно существенный изъян. Знания накапливались, накапливались и вдруг весь этот багаж как-то случайно перерос в новые знания. Это был коллапс. Оказалось, что новое может рождаться практически из воздуха, из пустоты, без корней в могилы авторитетов и четкой пирамиды предшественников. Именно это стало первым шагом. Дальше вы знаете. Промышленная революция, научно-техническая, сексуальная…
Естественно, этому феномену надо найти хоть какое-то объяснение. И не только в нем дело. Строгая последовательность начала рушится, привычный мир трещал по всей своей клепке. Почему? Кто виноват? Как можно было, имея за спиной Конфуция, Гомера и Августина, оказаться в пустоте? Повиснуть в воздухе? Предков тоже можно было понять. И если наука еще пыталась как-то цепляться за прошлое, хотя бы из-за царившего в ней эксперимента. А вот что было делать людям, которые пишут? Литература оказалась в самом настоящем аду. Более того, как-то неожиданно выяснилось, что становиться на плечи гигантов прошлого оказалось пошлым. И вот тут-то какому-то гению пришла идея.
Зачем вся эта авторитетная шелупень вообще нужна? В конце концов, человек, который творит – это самодостаточный шар. Ему никто не нужен, чтобы писать, необходим только талант и вдохновение. Конечно, приходится немного поучиться, чтобы перо скрипело эффективней, но по большому счету можно обойтись без больших сложностей. И никаких претензий просто не может быть. Он так видит, они так ощущают, мы так чувствуем. И зашибись! В общем, представители всех творческих направлений вцепились в свою индивидуальность. Даже журналисты, профессии исключительно утилитарной и практичной. Но только получилось как-то не очень честно. Если бедные поэты источали из себя действительно личное, лишь изредка фальшивя конъюнктурной халтуркой, то все эти репортеры, обозреватели и прочая новостная нечисть писали, пишут и будут писать, отталкиваясь исключительно от зарплатной ведомости. «Вижу, думаю, чувствую» вытаскивается из сундука, только если их кто-то ловит на неточности, бреде или прямом обмане. Блин, да это просто превратилось в отмазку.
– Конечно, видишь. И именно так, – мне оставалось только пожать плечами.
– Знаешь, почему я ненавижу таких, как ты? – вдруг с какой-то спокойной, как будто холодной яростью выдавил Сема. – У вас в груди не бьется сердце настоящего украинца. У вас рабское сердце. Вы никогда не станете настоящими людьми. Людьми будущего, европейцами…
Нет, он еще что-то говорил, но я почти не слушал. Меня разобрал смех. Где-то на минуту. Он почти сразу замолчал, дождался, когда я остановлюсь и по слогам произнес:
– И я ненавижу именно тебя.
Он неожиданно встал, достал из заднего кармана толстую пачку денег, отслюнявил несколько купюр, последовательно смял несколько купюр и бросил их на тарелку. Потом развернулся, и бодрым шагом, чуть не сбив официантку, вышел из кафе.
– Сумасшедший, – пробормотала толстая официантка.
Я улыбнулся. Жест. Есть люди, которые оставляют после себя чувства. Не обязательно хорошее, иногда это ненависть, зависть или жалость. Вспоминая их, зачастую не могут даже с клещами вытащить из прошлого их слова, только невнятный гул эмоций. Другие оставляют память. Тут-то как раз все набито словами, иногда целыми историями, но сам человек остается всего лишь персонажем. И такая память может быть разной. От анекдота до поступка. Или самый бесполезный вариант – жест. Вот почему-то я вспомнил Чацкого. Вот уж человек-жест. Миллионы советских школьников, а может и современных, если пьесу не выкинули из программы, как исторически неактуальную, помнят о нем исключительно «Карету мне. Карету!». Но ведь и у других персонажей, оставшихся там, за кулисами, он останется только этим красивым жестом. В этот момент, мне почему-то захотелось, что Сема тоже навсегда ушел из моей жизни. Что останется после него и так понятно. Ничего кроме жестов он выдать и не смог бы.
– Ой, а где Сема? – услышал я голос Риты.
– Убежал, – честно признался я.
– А как же я? – выдавила она и как-то беспомощно рухнула на стул.
– А что такое?
– Он мне вписку в Одессе обещал. Мне просто идти некуда. Я и так ношусь за ним с чемоданом полдня. И вот…
Вечером я застелил Рите свою кровать, а сам устраивался на диванчик в гостиной. Она вернулась с пляжа, мы поужинали и она убежала в душ. Как она оказалась у меня в гостях, я так и не понял. Собственно даже не пытался, лежал на диванчике и читал очередную книгу из бабушкиного наследства. Только зачем-то телевизор включил. И вот-то и услышал какой-то смутно знакомый голос. Отвлекшись от какого-то заунывного и маловразумительного романа, выпущенного ее до революции пятого года, я бросил взгляд на экран. Утренний парень-журналист бодро докладывал миру, поочередно сверкая то забинтованной рукой, то разбитым лицом, то выбитым зубом, зажатым в ладошке.
– Вот именно здесь на меня напали титушки. Какие-то мелкие уголовники, нанятые прошлой властью или фэ-эс-бэ, чтобы отомстить нашему каналу за принципиальную позицию…
Ну и что тут прикажете делать? Я лег спать.
© Usachov
