Был в тут селе. Ну, в смысле прям вот совсем в селе - в селе. Ибо в селе я и так живу всё время, и подобное для меня не экзотика, но наше село достаточно близко от благ цивилизации, и ежели к примеру влезть мне на крышу – то очень даже хорошо и отчётливо от туда будет видать далёкие девятиэтажки, а вот в том селе, котором я был намедни – там на какую крышу не влезай, ничего кроме безжизненной степи да не менее жизнерадостного леса смешанного типа – не видать.
Развлечений в селе не много. Поначалу я улаживал тяжбы, из-за которых собственно и изволил прибыть, лаялся с местным дьячком да приказчиком, грозил расправой и намекал на некие свои могущественные связи. Потом, как это часто со мной бывает, менял радикально гнев на милость, тряс мошной, щедро одаривал служилых людей ассигнациями и сулил всяческое своё содействие в любом вопросе, включая и дела государевой важности. Одним словом уладил предприятие и наследство должно отойти ко мне, в обход иных претендентов.
Далее – скромно развлекался и отдыхал. Поскольку я человек примерной семейности, то никаких селянок я на сеновалах не щипал и не охаживал, да и холодно уже на сеновале то, да и селянки, справедливости ради нужно отметить – уж больно страшны да малоопрятны. Ну их.
Ходил степенно в баню и хлестал себя там веником совершенно иступлённым образом до полного своего изумления. Выбегал голый красный и гладкий на улицу, и в виду отсутствия снежных бурунов и мягких сугробов – бегал по мерзким холодным лужам, неприятно при этом хохоча и легкомысленно размахивая гениталью.
Опять же, в силу известных уже многим традиций – пил потом исключительно разнообразные чаи, соответственно тоже - неспешно, чинно и из блюдца.
Гулял и общался с селянами. А поскольку во младенчестве родители мои частенько ссылали меня в оное имение, то и селянам местным я весьма широко известен и они подходили ко мне не боясь, брали хлеб с руки и разговаривали со мной смело и вольно.
С их слов, равно как и со своих глаз, я узнал, что работы в бывшем совхозе-миллионере нет. Что все фермы, некогда переполненные коровами и свиньями, стоят теперь совершенно разбитые и пустые, что всю землю распродали «городским» а те ничего теперь там не сеют, ибо толи поубивали их, толи просто забыли они про своё новое приобретение, что те кто поумнее – переехали давно в город, а остальные живут либо на бюджетные зарплаты, либо на пенсии, либо ездят на заработки на севера.
Бросилось в глаза малое количество скота и заброшенные огороды подле домов, на что селяне охотно подтвердили, что держать скотину и сажать картошку на всю зиму боле ни к чему. Ибо, во-первых всё есть в магазине, а во вторых, в виду отсутствия посевов – скотину нечем кормить, так как ни зерна, ни соломы более нету.
И я действительно вспомнил, что в сытые и изобильные советские годы, при мудром и великом брежневе, отродясь не видал я в местном магазине ни овощей, ни фруктов, и что видимо это само собой подразумевало, что каждый колхозник должен был обеспечивать себя ими сам, в свободное от работы время, разумеется.
Ходил по кладбищу тракторов и прочих сеялок, и лишь природная моя нелюбовь к фотографированию всего подряд не дала мне наделать около тысячи стильных апокалипсических фотоснимков возрождающейся и стающей с колен разрухи. Так что верьте на слово – прорастающая через кабину навсегда вставшего комбайна «колос» молодая и безнадёжно кривоногая берёзка с остатками последней, оранжевой листвы – это очень трогательно и символизирует многое.
Ходил по кладбищу людей. Там есть целая аллея памятников, различного уровня зажиточности, на каждом из которых – неизменно такая же фамилия, как и у меня в паспорте. Имеется такая, знаете ли, традиция – свозить своих мертвецов и прикапывать их тут союзно в одном месте. Вспомнил, как некоторое количество лет, стояли там с дедом, и он, со свойственной ему хладнокровной прагматичностью указывал дымящей сигаретой, куда, в случае чего его надо будет положить. Я же, как человек пытливого ума и любитель упорядоченности, поинтересовался у старика, куда надлежит будет определить мой хладный труп в случае возникновения оного. Дед прищурил дьявольский свой глаз и указал достойное место.
Жизнь, как это часто бывает, расположила всех совершенно в других позициях и дедово место нагло занял его младший брат, а моё – ещё чёрт знает какой двоюродный дядька из Хабаровска. Самого же деда положили так, что выйди он сейчас со мной на спиритический сеанс – никаких букв не хватило бы передать тот астральный мат, которым он охарактеризовал бы выбор безутешной родни. А может и нет, и возможно он теперь, с головой уйдя в бытовые нужды Ада и познав иллюзорность всего сущего, крайне далёк от таких суетных вещей, как местно на кладбище.
А вообще русская затухающая деревня в конце осени, доложу я вам, – это квинтэссенция смерти и временная петля, в которой серые, покосившиеся избы вот-вот казалось бы уже готовые развалиться, остаются такими же по прошествии тридцати с лишним лет, и останутся такими ещё на долгие-долгие годы. Или навсегда. И ничего не меняется, и лишь осень сменит зима, такая же тоскливая и непроглядная, а вспыхнувшая в вековечном сумраке спичка весны, стремительно догорит до лета, больно обожжёт пальцы и вновь наступит бесконечная, сумеречная осень. И только лёгкий, исчезающий запах горелой серы и дерева, витающий в абсолютной тьме, будет какое-то время ещё напоминать, но что он будет напоминать, и кому напоминать – уже совсем не понятно, да оно, наверно, и к лучшему. Потому как чувствовать того, кто вечно силиться поймать ускользающее воспоминание о никогда не существовавшем – не самое приятное дело.
Доклад окончен.
soba4ki
