Незнайкой его прозвала мать, еще в первом классе. На равнодушные вопросы уставшей от беспросветной жизни, скукоженной женщины: о школе, приятелях он блекло отвечал: «Не знаю, ма.»
И ведь вправду – не знал. Веселье и игры бойких детей, равнодушных в своей сытой, насыщенной любовь обоих родителей жизни, проходили мимо. А Незнайка вечерами помогал скоблить пивные и с жалостью – лимонадные этикеты с бутылок, которые мать не брезговала подбирать украдкой – зарплаты санитарки – только с голоду не помереть.
В двадцать, Незнайка остался геометрически - идеально - круглым сиротой и хозяином однокомнатной московской квартиры окнами во двор - колодец, который летом заливала зелень старых тополей. В двадцать шесть его сократили с завода. Семьей не обзавелся, а к тридцати, – и думать про это забыл.
Перебивался грязной работой, сторожем два на два, день через день, ночным. Сходство с литературным Незнайкой ему придавала прическа, вернее просто волосы – вечно не стриженные, они превращались спросонья в маслянисто отливающий ирокез, который он закидывал пятерней назад, а тот настырно топорщился сквозь весь день.
Само собой, - Незнайка пил, но ровно в меру своих слабых денежных возможностей, потому присутствовала даже и обстановка: бессистемно и нервно вибрирующий холодильник, телевизор, диван и кое - чего в кухне. Другой бы от такой жизни пропился в дым – да иди она прахом! – но, не он. «Не воровать же, и тем более не вкалывать на пропой.» – думал Незнайка.
Еще он был аккуратен, как это нередко бывает с опускающимися людьми. Они находят в чистоте отголосок прошлой жизни и хватаются за нее, как утопающий за огрызок доски. Настойчиво брился каждый день и чистил щеткой бессмертные брюки и пиджак из чего-то блестящего и черного, как антрацит.
Так бы он и жил, пока не нашлись добрые люди и не помогли … водкой. Очень скоро, он уже подписывал у нерусского нотариуса с безобразным золотым перстнем бумагу, - по которой залихватски сменил столицу на безукоризненно - русскую глухомань с роскошным, завораживающим названием Дурниха. Водка тут же кончилась, зато образовались на лице синяки. Дали по зубам и несколько дней на сборы, пока готовятся документы. Все, привет!
Незнайка очнулся. Завтра вечером приедут и отвезут на вокзал! Хорошо если не прибьют.
В ужасе от содеянного, он не находил места в квартире и второй день бродил по центру выбритый, с затравленным взглядом, ожесточенно засадив руки в карманы брюк. В карманах пусто и даже нет обыкновенного мусора: соринок, крошек табаку. Раз в час он останавливался и оторопь прокатывалась внутри и снаружи - волосы шевелились от полного осознания своего положения и тут же возвращалось тупое, свинцовое безразличие. Про милицию нечего было думать. Верная могила, – объяснили.
Вот за густые волосы судьба его и ухватила в обеденный перерыв для работящих людей, в Нижнем Сусальном переулке.
Женский голос окликнул: «Мужчина!» – и заспешили за спиной: быстрее-быстрее к нему каблучки. Он не слышал – словно и не мужик. Хотя чего там - вся интимность свелась к отстраненно-презрительным взглядам продавщиц вино - водочных отделов.
– Мужчина! Я Вам кричу. – цепко придержали его за локоть.
Незнайка испуганно обернулся. Женщина. Высокая, красивая, быстро облизала толстые губы – только из кафе.
– Чего? – недовольно спросил он и мягко высвободил из когтистой руки локоть.
– Да не пугайтесь. – чутко уловила она нервный настрой. – У Вас густая шевелюра.
– Ну?
Оказалось: завтра, в одиннадцать, в секции № __ГУМа – конкурс экспромт - причесок. Нужны головы с волосами, с густыми и пышными. Чтобы безумцы с ножницами могли изуродовать их на свой вкус. Еще и заплатят.
– А сегодня нельзя? – с надеждой спросил Незнайка. Он готов был отдаться под ножницы немедля, лишь бы не бродить, маясь страшной неизвестностью по отвратительно-солнечным улицам.
– Нет, завтра. – отрезала женщина и приказала. – Голову обязательно вымыть, побриться.
Окинула костюм и пристально взглянула в глаза:
– Да Вы, не пьете ли?
– Пью. – честно признался Незнайка. Хотя о водке не помышлял третий день кряду.
– Отлично. Завтра в одиннадцать! И чтоб, как штык!
Негромкая, лилась музыка. За огромную, туго натянутую клеенчатую ширму, отделявшую шоу-зону от «подсобки» цирюльни, долетали оживленные голоса и волнующие, женские запахи.
Жирный и вертлявый иностранец с подведенными веками, вздрюченными волосами, обряженный в малиновые шаровары и расползающуюся по женоподобному торсу майку, схватил Незнайку за морду, как щенка и оглядел густо заросшие виски. Довольно хмыкнул и приказал: «Переодеть!»
Тут же, под взглядами взволнованных пышноволосых дур, спешащих обкорнаться постраховитей и пары отрешенных мужчин, Незнайка краснея от стыда накинул поношенный, но добротный костюм.
Спустя десять минут, под вспышками камер кучки ротозеев, с его головы веером полетели клочья. Задорный иностранец, пританцовывая и подбадривая себя вскриками, с жуткой болью (аж слезы набежали) повыдергал ему за пять минут пол головы, сдернул покрывало и развернул ошарашенного Незнайку навстречу аплодисментам и смешкам набежавших на музыку бездельников. Грубо подтолкнул прочь с кресла и потребовал следующего барана.
За ширмой его повертели, поохал, поахали и вернулись смотреть из-за ширмы и волноваться за свою голову. Униженный кособокой, вздорной прической, Незнайка растерянно постоял - постоял и, не дожидаясь платы, в отместку унес на себе костюм и прихватил рюкзак, который приметил заранее.
Вылетев из ГУМа, заспешил с напряженным затылком (страшась обернуться) в толпу туристов, слоняющихся по Красной площади. Запустил руку в рюкзак – так и есть, камера – тяжелая, с большим объективом. Радостный он не замечал, как на него оглядываются и улыбаются вслед русские туристы и ноль внимания: вальяжные, неспешно фиксирующие звезды и разноцветные купола Блаженного интуристы.
Он спешил убраться прочь, как вдруг его сильно толкнули и невежливый, коренастый гражданин обогнал его и зашагал впереди. Незнайка обидеться не успел, как у нахала, неуловимо и тяжеловесно выпала на брусчатку пачка денег. Замирая вспомнил, как давным-давно, воровато и жадно щупал в подъезде пьяную, едва знакомую бабу, а та лениво сопротивлялась, - так же вдруг стало сладко-тревожно.
Туристы всегда глазеют по сторонам, вверх, но не под ноги. Незнайка мигом отметил, что никто не в курсе и устремился к цели, невзначай присел и подхватил пачку. Тут же подскочил радостный паренек:
– Эх, я первый увидел! – смеясь глазами, с досадой выпалил он.
Незнайка растерялся.
– Вон он! – указал парень на удаляющегося богача. – Давай быстрее! Может денег даст!
Незнайка прилип к брусчатке и не знал, куда деть глаза.
– Эх! – парень сокрушенно потащил его за руку как тряпичного, приговаривая. – Такая пачка! Он тебе много даст если не жмот, а ты мне чутка. – и окликнул коренастого.
Тот как по команде обернулся и смотрел спокойно и выжидающе.
– Вы потеряли. – залепетал Незнайка под уверенным, с веселыми искрами взглядом. – А мы вот…
– Оо! – вытаращился мужчина и похлопал по карманам. – Как же это! Спасибо! – горячо благодарил он. – Я Ваш должник. Секундочку, секундочку!
Он сдернул с пачки резинку и вдруг врезал в лоб:
– А где деньги?! Здесь не все! Э!
Парень бросился в толпу, а Незнайка был схвачен железной рукой и поведен к васильевскому спуску. Он и не думал сопротивляться. Потеря жилья, дурацкая прическа, и вот теперь это – сломили его. Он покорился. Мужчина звонил кому-то.
В конце спуска уже ждала машина. Не церемонясь, втолкнули внутрь.
– Откуда приехал? Турист? – взял его за шкирку коренастый словно приобнял. Он нависал, давил, заглядывал в глаза. Он заполнил собой все. Незнайка даже не удивился, что и машиной управляет он – с заднего сиденья, – так был напуган.
– Местный.
– Бля! – вырвалось у него с досадой. – Как возвращать будешь, ворюга? Тачка какая? Ты дружку своему успел скинуть… – тут он озвучил такую сумму, что Незнайка потек с сиденья.
– Нет машины, ничего нет. – всхлипывал он.
– Один живешь? Паспорт свой давай! – не спеша, по-домашнему шарил по карманам коренастый.
– Нету. Потерял.
– Где живешь? Квартира твоя? Родственники… – не давал он опомниться и встряхивал за ворот ворованного пиджака. Через пять минут он знал о нем все, а еще через шесть, машина въезжала под липы родного двора.
В квартире бандит осмотрелся, поуспокоился и миролюбиво спросил:
– Как зовут-то тебя, прыщ?
– Незнай…ка. – заикнулся тот. – Валентин.
– Хы-хы. Слышь, Пончик? Это судьба. – обратился он к приятелю.
Низкорослый, сумрачный Пончик открыл в улыбке на треть золотые, а на две трети порыжелые зубы.
У Незнайки впервые в жизни отчетливо заболело слева, за грудиной. Сама акула-жизнь показала в пасти Пончика свои жуткие, обнаженные по самые корни зубы.
– Ну что, Валентин? – коренастый, как о решенном хлопнул себя по коленкам. – Квартиру продаем, долг вычитаем, а все остальное тебе. По-честному. А господин Пончик, пока у тебя остановится, в институт - то он провалил, а в деревню стыдно вернуться. Пусть поживет до следующего захода, как ты?
– Пусть. Я ничего. – прошмыгал исподлобья Незнайка. – Только ко мне завтра троюродные братаны приезжают. Как быть-то?
– Откуда? Зачем?
– Так тоже, – абитуриенты. Деревенские. – устало вздохнул Незнайка.
– Это ничего. – сладко успокоил коренастый. – Я завтра приеду, все утрясем. Если всякий неуч вздумает у тебя селиться, то это наглость, косность и пережиток! Что им, гостиниц нету в Москве? Не переживай, Валя.
С этими словами он поднялся с дивана, радушно попрощался и предложил Пончику сопроводить гостеприимного хозяина в магазин за водкой и закуской – отметить встречу.
Незнайка пил водку и не хмелел. Сосредоточенно, без вкуса грыз огурец за огурцом, глотал не жуя дешевый сервелат, набивал рот кусками ватной булки. Потом сблевал в туалете и вернулся к истово выпивающему коньяк и флегматично закусывающему бисквитами и салом, молчаливому Пончику.
Завтра решалась его судьба.
Коренастый прибыл, как и обещал - в шесть. Со смешками выпил пару стопок коньяка и закусил лимоном. Вежливо уселся подле Пончика на диване, перед теликом – ждать деревенских олухов с соломой в волосах и фанерными чемоданами.
Незнайка стискивал челюсти, чтобы не клацать зубами и ушел на кухню. С минуты на минуту он ждал прихода Кукарямбы – переезжать в деревню: к парному молоку, коровам, речке. Кукарямба отпер дверь своим ключом. Обмирая, на цыпочках, Незнайка как балерина пропорхал в прихожую и застыл с собачьим взглядом.
Огромный Кукарямба был с похмелья, злой как черт. Бабы его не любили, а боялись до смерти, притом за его же деньги. Вот такая ухмылка судьбы. Еще он был агрессивно туп, или тупо агрессивен, потому занимался утилизацией говна вроде Незнайки.
– Кто там?! – на Незнайку удивленно уставились из-под шерстяного валика сросшихся бровей, красные глазки. Из комнаты донесся взрыв мужского смеха.
– Братаны троюродные. В институт, абитуриенты. Пока не поступят. – лепетал Незнайка и слегка парил в воздухе от страха.
– Чего!? У меня завтра покупатель! – задохнулся Кукарямба. – Да я тебя, бля!
Он отшвырнул с пути Незнайку, как котенка и кинулся в комнату.
– Вы хули тут?! – заорал он на братьев на диване и двинул ужасным ботинком по тумбочке сервированной коньяком и лимоном. – Пошли в колхоз, чернозем!
Кукарямба не мотал, но конечно мог опознать по вторичным признакам, что Пончик мотал за мокрое, да тот был в рубашке. А первичные признаки – взгляд: спокойный и бешеный и еще улыбку: узкую, ржавую щель тонкогубого рта, он – далекий от духовного, – проморгал.
Пончик схватил с пола бутылку и обезумев от ярости кинулся на Кукарямбу. Врезал по шишковатой, обритой голове.
Коренастый, оцепеневший на диване, подскочил от звона стекла. В нем не было духа Пончика и злобы Кукарямбы, насмерть сцепившихся на полу.
Кукарямба бил каменным кулаком в лицо подмятого Пончика, превращая его в отбивную. Как под обухом топора, жутко хрустели кости и брызгало. Скованный ужасом, коренастый диким взором наблюдал смерть товарища и никак не мог вытянуть непослушную руку из кармана.
Кинуться бежать мимо громилы с окровавленной башкой он даже и не думал, он бы скорее прыгнул в окно.
Пончик хлюпнул и затих. Кукарямба без промедления кинулся на завизжавшего коренастого и нарвался на нож. Он видимо и не почуял, что проткнут и распорот. Вцепился в горло коренастого и с хрустом сломал.
Ни жив, ни мертв, притаившийся Незнайка услышал, как грузно упало чье-то тело и все затихло. С безобразно прыгающей челюстью, белый как мел он в пол глаза заглянул в комнату. Три трупа троюродных братьев-абитуриентов застыли, живописно и жутко в бедной раме убого жилья. Они были на переднем плане.
Незнайка закрестился, закрестился, прерывисто и облегченно-слезливо вздохнул, и кинулся к соседке, – вызвать милицию.
– Срочно! – кричал он в трубку – Три трупа! Хотели квартиру у меня оттяпать! Да нет, не я! С ума сошли?! Сами! Жадные вот и перерезались! Кого? Меня? Незнай…Тьфу! Валентин!
© Алексей Болдырев
