Я бы не сказала, что мечтала стать патологоанатомом, просто были склонность к медицине и примеры перед глазами: моя двоюродная бабушка — врач, муж, с которым мы знакомы с детства, — военный медик.
Училась на медицинском факультете СПбГУ — там нас водили в морг, это обязательная практика. Мы все готовились к этому, больше всего боялись опозориться. Мне старшекурсники сказали не есть весь день перед тем, как идти в первый раз в морг, и взять с собой бумажные пакеты. Не уверена, что испытала какое-то потрясение, всё прошло спокойно.
После университета я работала на скорой помощи токсикологом и реаниматологом, а затем вернулась к семье в родной городок. Переезд из Питера был стрессовым, да и работа нервная, хотелось чего-то поспокойнее. А вакансии в морге, как правило, есть всегда — там не хватает рабочих рук. Плюс меня всегда интересовала гистология [наука о строении тканей], а наша работа — это не только вскрытия: часто нам на исследование направляют материалы биопсии [процедура, при которой из организма берётся раздел ткани для исследования], например, при подозрении на рак, чтобы мы исследовали их и подтвердили или опровергли диагноз.
График работы стандартный: пять дней работаю, два отдыхаю, плюс периодически выезжаю на работу бальзаматором, но о последнем — чуть позже.
Основы вскрытия
Тому, что именно нужно делать, я училась уже в морге, но базовые знания были и до того: основы вскрытия преподавали в университете. Кроме того, когда я работала врачом скорой помощи, у нас были коллективные вскрытия. Их проводят, когда есть вопросы по смерти пациента, когда подозревают, что виноват медперсонал. В таком случае собирается коллектив, который имеет к этому отношение, патологоанатом делает вскрытие, чтобы установить точную причину смерти. Если оказывается, что работник допустил ошибку, ему делают выговор и отправляют учить то, что он не доучил.
К нам не поступают тела жертв преступлений, мы работаем с теми, кто умер в стационарах, погиб в ДТП, умер дома, и подозрений на уголовное дело нет. Если подозревают преступление, я отправляю труп на судмедэкспертизу. Один раз такое было — оказалось, что человека задушили, а потом повесили, чтобы сымитировать самоубийство.
В обязанности патологоанатома входит обязательное вскрытие, чтобы установить или подтвердить причины смерти: когда ко мне направляют покойника, у него уже, как правило, есть диагноз. Ещё бывают случаи, когда смерть наступает внезапно, и тут только я могу выяснить, почему человек умер — врач же не видел его живым. Я не вскрываю тела только в очевидных случаях, например когда у человека было онкологическое заболевание.
Вскрытие проходит следующим образом: сначала делаем разрез на коже от шеи до лобка, раздвигаем кожу, специальными щипцами-пилой по периметру «откусываем» грудную клетку и снимаем её. Бывает, что извлекаем отдельные органы — тогда грудную клетку не трогаем. Пострадавшие органы изымаются, чтобы их можно было осмотреть, исследовать, что в них изменилось и к чему эти изменения привели. Потом всё собираем и зашиваем, на место извлечённых органов ставим специальные материалы, чтобы живот не проваливался и не прилипал к позвоночнику. Картинка никак меня не беспокоит, а вот пахнет спёкшаяся трупная кровь отвратительно. Не помогут ни духи, ни что-либо ещё — нужно либо пользоваться респиратором, либо «принюхаться», то есть привыкнуть.
Самый странный случай, с которым я сталкивалась в практике: молодой парень перелезал через забор, спрыгнул с небольшой высоты, встал, посмеялся, а потом упал и умер. Пришлось очень серьёзно поразмышлять. Оказалось, причина в вилочковой железе, или тимусе, — этот орган отвечает за выработку гормонов, а после подросткового возраста постепенно начинает иссыхать. Парню удалили эту железу после какого-то заболевания — когда он прыгал с забора, «скакнули» гормоны, и сердце у него просто не выдержало.
Морально сложно, когда к нам поступают дети с лейкозом. А неприятно бывает, когда поступают несвежие трупы, так называемые медицинские мумии, а ещё утопленники или люди, которые повесились. Те, кто так покончил с собой, выглядят очень неприятно. Я до сих пор не могу привыкнуть, это не для слабонервных: у них определённое выражение лица, вылезшие из орбит глаза, борозды от верёвки, акт дефекации, пена изо рта, вываленный язык. Когда работаешь с ними, нет-нет да и задашься вопросами о жизни и смерти: «Что ж тебе не жилось, что ж такое?»
Я встречаю очень много родственников, которые не верят в смерть близких. Не скажу, что реакция у кого-то в этом случае сильно отличается: трясут за руку, спрашивают, почему человек холодный. Некоторым кажется, что не мог человек умереть от давления или инсульта, это какая-то глупость, родного точно убили. С родителями умерших детей я, слава богу, не встречалась.
Бальзамирование и особые клиенты
Заняться бальзамированием [метод сохранения тел после смерти] я решила ещё и из уважения к мёртвым и их родственникам — хотела, чтобы человек после смерти выглядел лучше.
Родственники обращаются в морг и говорят: «Ну что же так, ну как же он будет? Мы не хотели закрытый гроб». Обычно приходит визажист и пытается вернуть покойнику привычный внешний вид, но у них другая специфика работы. Мне захотелось освоить именно искусство бальзамирования. Так как эта профессия не очень распространена, у нас всего одна школа бальзаматоров — в Санкт-Петербурге. Я не ходила на эти курсы, но сейчас готовлюсь пойти в их филиал, который скоро откроется в Мытищах.
Родственники приносят фото человека при жизни, и я стараюсь всеми возможными средствами создать ощущение, что он просто спит. Могу «исправить» деформации черепа с помощью специальной мастики. У умершего появляются трупные пятна, и я меняю цвет лица, подкрашиваю губы, обозначаю брови — тут покойники не сильно отличаются от живых.
Мы получаем около 18 тысяч рублей, поэтому бальзаматором я подрабатываю.
Кроме того, сильна традиция целовать покойника на прощание — и чтобы люди не падали в обморок, я пытаюсь сделать так, чтобы умерший в последний раз выглядел хорошо.
Однажды к нам поступил мужчина, разбившийся на мотоцикле, которого родные решили похоронить в открытом гробу. У покойника не было части черепа, короткая стрижка. Я мастикой пыталась восстановить ему голову — было очень тяжело, но вроде получилось.
У нас нет специального грима — мы просто используем самые стойкие тональные средства, делаем водостойкий макияж, то есть профессиональную косметику. Делаем аккуратный пастельный маникюр, а пожилым людям просто обрезной — всё-таки это не вечеринка. Обычно использую бесцветный или розоватый лак, чтобы было ощущение жизни в человеке.
Однажды был человек, о котором родственники сказали: «При жизни был готом, пусть таким и останется». Вот мы и красили ногти в чёрный, делали мрачный мейк.
Реакция людей и отношение к смерти
В моей семье всё так странно сложилось, что за столом всегда было место чёрному юмору. Я спрашивала родителей: «Ну неужели вы без этого поесть не можете?» Поэтому они, как и все близкие, с пониманием отнеслись к моему выбору.
От меня не веет могильным холодом, я не запугиваю друзей, что мы все умрём — они, наоборот, интересуются. Некоторые подруги говорят «Ужас! Как можно!», постоянно пытаются вытащить посмотреть комедии — думают, что у меня мрачная жизнь. А мужу, военному медику, такая работа кажется тихой и спокойной. Некоторые знакомые советовали отдыхать, а то вдруг что «с головой случится».
Среди медперсонала мало сексистов, тем более в морге. У нас много женщин и среди патологоанатомов, и среди фельдшеров, и среди лаборантов. В моём коллективе все более-менее обычные, никто пирожки из людей не делает — тихие, скромные ребята.
Очень часто врачи уходят работать в морг, когда хотят отдохнуть от живых.
Когда поступают люди с тяжёлыми травмами, после ДТП, мы стараемся шутить, чтобы разрядить обстановку. Подкалываем друг друга — кто-то захворал, а больничный брать не хочет, и мы говорим: «Давай-ка лечись, а то здесь окажешься уже не врачом».
Одна из моих любимых чёрных шуток: «Жизнь — это смертельное заболевание, передающееся половым путём».
Когда спрашивают, не страшно ли оставаться наедине с трупами, я вспоминаю двоюродную бабушку, тоже работавшую в морге. Как-то, когда я была совсем маленькой, я спросила у неё: «Эльза, тебе не страшно с трупами оставаться?» А она ответила: «Мне шестьдесят лет, я столько видела и боюсь живых людей. Чего мёртвых-то бояться?»
Я спокойно отношусь к смерти. Знаю, что очень тяжело достойно умереть, можно жить как угодно, но в смерти мы все равны. Зато уверена, что если погибну в этом городе, моё тело будет в надёжных руках.
После трёх лет работы в морге я меньше стала чего-то требовать и ожидать от людей. Когда у нас с мужем появятся дети, мы постараемся им мягко объяснить, что всякое бывает и мама готовит людей в последний путь. Но я думаю, что со временем вернусь на работу в скорую помощь. Хочется ещё живых поспасать — а мои пациенты в морге всегда дождутся, они уже никуда не спешат.
