- Миленькый, подскажи бабушке, какие коробочки под розетки мне надо купить домой? Электрик наказал приобресть, а я не разбираюсь! – старенькая бабушка в платочке, шамкая, допрашивала меня возле стенда с монтажными коробками.
- А какие у вас стены-то, бабулечка, бетонные, кирпичные или гипрочные? – спрашиваю я.
- Непрочные, ой, милок, непрочные!
«За что это всё мне? – думал я, глядя на глуховатую бабушку. – Вроде жил как все: бухал, курил, ебался, прогуливал учёбу. Куча стараний, усилий и что в итоге? Условно средненькая жизнь от зарплаты к зарплате. А люди создают бизнесы, снимаются в кино, пиздаболят по телевизору, делают всякие великие вещи, творят шедевры! А вот что я, госпади, сотворил такого великого? Нихуя…»
Но тут, разверзлись небеса, точнее потолок магазина, и раздался голос всевышнего: «Что сотворил великого, спрашиваешь? Ты, Гагач, в двухтысячном году, осенью, яйца себе Финалгоном намазал. Я патсталом неделю валялся. Тебе в раю, Петросян с Дроботенко и Региной Дубовицкой, когда представятся, ночной горшок менять будут посменно. Ибо ты долбоёб искренний, а они лисы хитрые, у нас таких не любят».
«Хуя-се меня накрыло, - подумал я, - качественная шмаль». Однако история имела место быть.
В двухтысячном году я приехал учиться в Питер из своего захолустного городка. Городок располагался на отдалённой периферии – три часа езды на электричке. Поэтому, администрация учебного заведения мудро решила, что я особо не нуждаюсь в государственной студенческой жилплощади, и послала меня нахуй.
«Ломоносов из Хабаровска дошёл!» – сказала мне распределяторша за надменными дверьми администрации. «Из Архангелогородской губернии, вообще-то, это раз; общагу ему дали, это два!» - возразил я. «Ты, Гагач, не Ломоносов нихуя! Поэтому песдуй отседова и не забудь первого сентября явиться на сборы. Поедем на месяц в колхоз, собирать картошку!»
Ага, практиковался ещё в некоторых учебных заведениях такой атавизм, но уже типа на коммерческой основе. За работу таки заплатили, и мне хватило денег сразу на три месяца аренды ссаной комнатушки, в не менее ссаной питерской коммуналке с тараканами и дыркой в полу общей кухни. «Жопа кухни», так мы её называли. Не было недели, чтобы из "жопы" не извлекали кого-либо из моих соседей, угодивших туда по пьянке.
Контингент коммунальной квартиры составляла интеллигентная часть питерского алкотреш-бомонда, и прибившиеся к ним дамы - «профуры карамчуги»; необходимые алкашне для сексуальных утех, они являлись постоянным поводом для ёблобития на почве ревности. Весь этот пёстрый люд слегка разбавляла подающая надежды на ниве борьбы с наличием алкоголя на магазинных полках молодёжь.
Молодёжь эта, в виде девки Юльки и местного хулигана Бориса, собиралась поженится. На свадьбу в ресторане денег не было, поэтому торжества они готовились провести в квартире. Меня эти приготовления мало заботили, волновало другое – после месяца работы в колхозе, видимо от холода, царящего по ночам в деревянных бараках, у меня стали ныть яйца.
Не то чтобы нестерпимо болели, просто противно и тревожно ныли. Профилактика онанизмом никак не повлияла на это нытьё, и я не на шутку испугался. Остаток денег с колхоза потратил на платную клинику, где мне, первый раз в жизни, выписали пивную провокацию, а потом вставили в хуй палку с ёршиком, типа как барбекю из хрена.
Не буду пиздеть, какую-то жизнь там нашли, но не ту, от которой яйца могут болеть. «Нужны более глубокие и детальные обследования» - сказал доктор. Я, представив, что мне засовывают в хуй ершик ещё «глубже и детальней» чем в первый раз, вежливо отказался. Но яйца таки ныли, и я решил заняться самостоятельным поиском решения сложившейся проблемы.
В колхозе, один наркоман, которого потом изгнали за воровство, шибко мёрз и, выходя в поле, мазал пятки Финалгоном. Это такая согревающая мазь. Он наносил её на специальную пластиковую платформу (это только потом я узнал, что платформа нужна, чтобы руками эту ядерную субстанцию не трогать во избежание эксцессов), наяривал ею пятки, одевал шерстяные носки и резиновые сапоги. Бодро прыгая на колхозном поле, он кричал в сторону женской бригады:
- Девчо-о-о-онки! А у вас пёзды-то, пёзды есть?
И довольно хохотал. Раз наркоман был доволен и алкал размножаться, логично было предположить, что и мне данная мазь не помешает.
Когда я пришёл домой, сжимая в руках коробочку с заветным средством, алко-свадьба уже во всю набирала обороты. Громко играла музыка, смеялись гости, по длинному коридору коммуналки деловито сновали тётки, бабки, неся с кухни блюда с закусками, проходили на перекур мужики, непривычно наряженные в старые советские костюмы.
Я прошмыгнул в свою комнату, переоделся в домашнее: спортивки и футболку с Куртом Кобейном, спустил штаны и густо намазал яйца чудо-снадобьем. Дурное дело – не хитрое.
Эффект долго себя ждать не заставил. Буквально через десять секунд, кокосы начали гореть адским пламенем, сжавшись до состояния грецких орехов и приняв радикально бордовый колёр. Мало того, они начали интенсивно шевелиться. Я такой пиздец никогда не видел. Короче, яйца хотели сохранит генофонд и активно пытались съебстись, пока хозяин-идиот их не уничтожил столь варварским методом.
Как же это было больно! Я повалился на пол и начал тихонечко выть, пытаясь сообразить, что же мне следует предпринять. Бежать в ванную? Там, сука, столько народу, что увидят, засмеют, тем более, дверь в ванную плохо запиралась и зияла широкой щелью в филёнке, которая (щель) обычно служила яблоком раздора в коммуналке. Пиздилка начиналась с того момента, как правообладатель моющейся в ванной профуры, обнаруживал конкурента, подглядывающего процесс омовения через щель и недвусмысленно мнущего через штаны своё хозяйство. Выбегавшая голышом из ванны на шум драки самка, как правило доставалась победителю.
Прошли секунды, которые мне показались целой вечностью, и я понял - придётся идти, прорываться. Какой тут впизду стыд, когда яйца были зажаты раскалёнными тисками, и невидимый экзекутор потихонечку их подкручивал, усиливая и без того нихуёвые страдания.
Я напялил штаны и ломанулся на выход. Удача подвела и тут. В коридоре меня подхватила и понесла в комнату, где проходило основное празднество, весёлая толпа вернувшихся с перекура друзей жениха, во главе с самим женихом.
- Лёха, ты чё, не уважаешь меня!? – орал пьяный Борис, - Женюсь, я, понимаешь? Женюсь!
Толпа гопников вынесла меня к столу, где тут же вручили полную до краёв рюмку.
- Тихо! Ща студент скажет тост! – скомандовал жених.
Наступила тишина. Соседи и куча других незнакомых людей внимательно смотрели на меня, взяв стопки в руки. Тут раскалённые тиски сжали яйца ещё на один оборот. От боли брызнули слёзы из глаз. Вместе со мною, приняв мои слёзы за милое проявление сентиментальности, прослезилось ещё пол комнаты. Плакали бабушки, дедушки, дядья и тётки, соседи и жених. Только невесты не было на месте. Что же это за добрый парень Алексей, который так любит новобрачных? Что же он сейчас скажет?
Ничего не скажет! В этот момент безумие нахлобучило меня по полной программе. Отбросив стопку в сторону, я резко спустил штаны, схватил тарелку с крабовым салатом и надел её на промежность. Всё произошло за одно мгновение.
- А-а-а-а-а! – заорал я от удовольствия. Прохладный майонезный салат основательно притушил разгоревшийся пожар, вызвав ни с чем не сравнимые ощущения. Какой тут нахуй оргазм. У меня подкосились ноги, остановилось время, салат флегматично падал в спущенные штаны.
Посыпались как град на тело удары, боли от которых я не ощущал. Это отошли от культурного шока, опешившие поначалу гопники.
- Борька, бросай студента! – вбежал в комнату папаша жениха, - Там твою невесту в ванной ябут!
Комната возмущённо взревела, взорвалась и мигом опустела. Я поднялся, надел устряпанные крабовыми палочками штаны, и тихо пробрался в свою комнату. Весь оставшийся вечер я прислушивался к доносившимся из-за дверей звукам побоища и обильно смазывал яйца майонезом. «Ведь я только что на свадьбе, при всех, выебал, суканах, салат! – думал я. – Никогда бы не мог подумать о себе что-то подобное. Я же Пикуля читаю военно-исторические романы, да… Пикуль о таком не писал. Вряд-ли даже помысливал». А потом я заснул, и лишь с неба доносился еле слышный хохот. То распахивала мне свои объятия вечность, которую я проведу в обществе Петросяна, Дроботенко и Регины Дубовицкой.
