— Дезинфекцию проводим от коронавируса! Из сан-пидем-станции, — последнее слово парень в маске протянул нарочито медленно, чтобы не запнуться, но все равно неправильно.
Егор Трофимович всматривался в мутный глазок и молчал.
— Ау, слышите меня? Обязательная процедура, открывайте, — повторили за дверью.
Щелкнули замки. Старик отошел, впуская пришедших. С подозрением их осмотрел: оба молодые, коротко стриженные, в медицинских масках и, почему-то, спортивных костюмах, явно китайской кройки но с брендовыми полосками. Оба в перчатках.
— Дезинфицируете, значит?
— Угу, — кивнул тот, что повыше. Протянул хозяину мятую пачку. — Маски. Гуманитарная помощь.
— Вот это спасибо.
Парень ниже ростом, более щуплый с виду, уже успел закрыть за собой дверь и даже щеколду задвинул. Повел плечами, будто не отогрелся с улицы, скользнул взглядом по прихожей, ни к чему особо не присматриваясь.
— Карантин соблюдаете? — первый дезинфектор не разуваясь прошел в единственную комнату.
— А то как же! — Егор Трофимыч плелся следом.
— Один живете?
— Один-один, — кивал старик.
Парень осмотрелся, не вынимая рук из карманов: в просторной комнате достаточно дневного света, мебели немного, вся еще Советской эпохи, но в хорошем состоянии; старенький телевизор примостился в углу, рядом не менее древнее радио топорщится антенной в сторону аккуратно заправленной кровати, уютный балкончик за стеклом…
— Родственники часто навещают? Дети, внуки?
— Так нет у меня никого, — старик пожевал губами, грустно хмыкнул. — Так и помру дураком, один… А вы как дезинфицировать-то будете?
Высокий на него не смотрел, коротко кивнул товарищу, что остался стоять в проеме.
Егор Трофимович почувствовал, как потяжелело тело, обшарпанный ламинат разом приблизился к лицу. Хорошо, что падал боком, иначе разбитого носа не избежать. Боль пришла с секундной задержкой, трещиной прошлась по затылку, спустилась к шее, обожгла спину.
— Что ж вы… — прохрипел старик, задыхаясь.
Пелена перед глазами разошлась, и он увидел щуплого с короткой дубинкой в руке.
— Заткнись, да? — тот дергался, не в силах устоять на месте, крутил свое оружие, будто не зная, что с ним делать дальше. —Тихо давай, понял? Не то я не посмотрю, что ты ветеран, понятно? Где ордена, падла?
— Какой ветеран, дурашка… — Егор Трофимыч приподнялся на локте, свободной рукой аккуратно потрогал голову. Пальцы стали липкими, окрасились в красное. — Мне семьдесят три.
— И че? — от мыслительной деятельности парень замер на мгновение, даже пританцовывать перестал.
— Не все старики ветераны, — похлопал его по плечу высокий напарник. — Давай, начинай.
Главный, а Егор Трофимыч не сомневался, какая роль в этой паре у широкоплечего, навис над стариком.
— Только без глупостей, дед. Ты нам быстро рассказываешь, что у тебя здесь ценного, мы уходим, и всё чики-пуки. Шуметь не надо, геройствовать тоже, лады?
Напарник за его спиной уже выворачивал полки из шкафа, гремел дверцами, швырял белье на пол, топтался по одежде.
Егор Трофимыч не отрываясь смотрел на короткий нож, зависший всего в каком-то метре над ним. Хороший ножик, финочка… Вот только держит его бестолочь: слишком уж руку отводит, вцепился, словно собака в кость, никакой легкости. Из такого положения кисть просто вывернуть, направить клинок в грудь держащему. Но откуда то знать парнишке, который пересмотрел американских фильмов?
В былые годы трюк с ножиком занял бы у Егор Трофимыча секунду… Но нет, нельзя. Тело уже не то. Сейчас бы с пола подняться, чтобы в глазах не потемнело, и ладно.
— Сверху, на шкафу. Шкатулка там, без табурета не достанешь, — сказал он слабым голосом.
Шкатулку нашли быстро, быстро пересчитали и мятые купюры.
— Сто тыщ? Всё?
— Чем богат.
— Подумай, дед, может еще чего ценного найдется? Побрякушки? Антиквариат? Можете награды редкие есть всё-таки?
Старик покачал головой. Награды были, конечно. Но не здесь и не те, что выставляют за стеклом или вешают на грудь. И вообще, сорок лет службы отставного подполковника Павлова Егора Трофимовича остались где-то там, на глубине, в казематах, о которых нынче мало кто вспомнит, за грифами “особо секретно” и под печатями генсека из далекой эпохи.
— Дуй на кухню, — скомандовал худому главный. — Старики хитрые, где только добра не ныкают. В крупах, за вытяжкой, даже в сральнике!
Он спрятал нож и спокойно продолжал осматривать комнату. Поверил, видимо, что хозяин будет лежать смирно.
— О! А это че у нас? — широкоплечий нагнулся и вытащил из-под кровати потертый чемоданчик. Попробовал просунуть лезвие в зазор. — Ля, не поддается. Дед, какой код?
— Там ничего интересного.
— Давай не зли меня, а?
Егор Трофимыч последние годы начинал жаловаться на память, но те восемь цифр он не забудет никогда, в этом был уверен. Восемь — потому что замок открывало две комбинации.
— Шесть, четыре, восемь, один, — выдохнул старик.
Тихий щелчок и едва слышимый хруст битого стекла.
Егор Трофимыч вспоминал, как часами сжимал ручку из грубого пластика вспотевшими ладонями. Как коричневая кожа не давала спать по ночам, а от мыслей о содержимом сводило живот. Ожидание за железным кордоном давалось особенно тяжело, и память об этих муках отставной подполковник собирался забрать с собой в могилу.
Стороны большого конфликта решали очередной вопрос, что называется, “на берегу”, и в задачу тогда еще молодого Павлова входило ждать отмашку, чтобы передать чемоданчик одному из сенаторов. И от исхода переговоров зависело, какой шифр замка ему назвать.
Но что-то в очередной раз пошло не так, Егору дали приказ сидеть тихо и не высовываться. Про чемоданчик ничего не сказали. Павлов пробыл в чужой стране почти два года, пока его, наконец, не вызвали на Родину.
По возвращении оказалось, что отчитываться за чемоданчик не перед кем, отдел расформировали и засекретили. Да и не было по бумагам никакого чемоданчика. В начале девяностых у страны нарисовалось слишком много внутренних проблем, чтобы думать о холодной войне.
— Хрень какая-то, — широкоплечий перебирал пыльные бумаги. — На пиндосском все написано.
— В молодости при посольстве работал. Говорил же, ничего ценного.
— Я-ясно, — разочарованно протянул главный и почесал глаз пальцем в перчатке.
— Смотри, что надыбал! — вернулся второй с двумя рулонами туалетной бумаги. — Там еще греча есть, берем?
— Дурак? Нормальное нашел что-нить?
— Не.
Высокий подошел к старику.
— Ну тогда мы пошли. Не серчай, дед, мы ж не со зла.
Щуплый уже склонился над чемоданчиком, копошась в документах.
— Это че?
Ему никто не ответил. Егор Трофимыч смотрел на главного.
— Стариков лупите не со зла? Лидия Ивановна, между прочим, не пережила визита вашего.
— Гонишь! — щуплый оторвался от бумаг и замер с пальцем в носу.
— Размахались дубинами-ножичками… Тьфу! — старик отвернулся.
— Откуда знаешь? — даже за маской стало заметно, как изменился главный в лице.
— Участковый у нас хороший, вчера по старикам обход делал.
— И всё равно открыл, дурень старый?
Павлов не ответил.
— Валим, быстро! — высокий повернулся к напарнику.
— Так я реально ту бабку завалил, чтоли?
— Потом обсудим, на выход давай!
Уже в дверях он обернулся.
— Тяжелые времена, дед. Рубль этот, вирус опять же. Кто знает, сколько осталось. Пожить хочется.
— В вашем случае, недолго, — пробубнил Егор Трофимыч, но его уже не услышали. Хлопнула дверь.
Старик дотянулся до трости в углу, опираясь на нее поднялся. Дождался, пока утихнет шум в голове, почувствовал, как трещит над поясницей.
Лидия Ивановна жила через дом. Хорошая была женщина, никогда не унывала, к старости относилась легко. Когда Егор Трофимович узнал о ее смерти, впервые за двадцать лет выпил водки. А потом полез на антресоли доставать забытый чемоданчик — так и хранил его все эти годы, сколько раз намеревался утопить, сжечь, избавится, но каждый раз опускались руки. Пригодился.
Старик спрятал его под кровать, недалеко, чтобы нашелся без труда, и стал ждать. Ждать он теперь умел. Благо, пришлось недолго.
Сейчас следует выпить еще и позвонить участковому, сказать, что никого искать не надо. Сами объявятся через несколько часов, в крайнем случае, завтра.
Егор Трофимович сделал пару шагов и потянулся тростью, закрывая чемоданчик.
Две комбинации на замке. Первая открывает без последствий. Вводишь вторую, и хитрый механизм давит спрятанную капсулу с коричневым порошком, легким, как пудра.
Зараза не передается от человека к человеку, и Егор Трофимович не волновался, что пострадают невинные. Активный возбудитель живет в ампуле до шестидесяти пяти лет.
— Вируса они боятся, блять, — усмехнулся старик.
И ударом ноги отправил обратно под кровать чемоданчик с сибирской язвой.
