Ровно десять лет назад, 23-го июня 2010-го года, я вернулся домой, отдав свой долг Родине. Я бы и не вспомнил об этом, если бы случайно не услышал одну мелодию, которая с первых нот напомнила мне об одном, совершенно нетипичном для разухабистых армейских историй, лирическом инциденте. Но обо всем по порядку.
***
Под самый дембель, весной, нашему отдельному батальону командование решило вручить собственное знамя. Понятия не имею, как мы жили до этого момента без знамени, но отказываться от таких подарков в армии не принято, поэтому подготовка к этому торжественному мероприятию началась с характерными усердием и тщательностью.
Пока одна группа «добровольцев», которым выпала честь нести знамя, умирала на плацу, облачившись в парадную форму, которую все с удивлением рассматривали, увидев ее впервые под конец службы, другая группа ползала по части в поисках декоративного гвоздика с древка знамени, который умудрилась потерять первая группа во время генеральной репетиции прохождения со знаменем.
Я же, с тремя товарищами - Саней, Максом и Лехой, был зачислен в третью «добровольческую» группу и отправлен в актовый зал штаба бригады, в котором, собственно, и должно было состояться торжественное вручение знамени нашему славному батальону. Нашей задачей была подготовка зала к мероприятию - расстановка кресел, расстилание длинных красных ковров, а также вынос старого пианино, которое стояло на сцене и совершенно не соответствовало камерности мероприятия.
У дверей актового зала нас встретил мой знакомый - бурят по имени Дондок, который служил в должности библиотекаря и в обязанности которого, в том числе, входило поддержание порядка в зале. Дондок был замечательным парнем с чувством юмора, который снабжал меня книгами и, к слову, познакомил с творчеством Бредбери и Джека Лондона. Напоив нас чаем, бурят сориентровал нас на предмет того, что и где лежит, что и куда выносить, а также - что и куда заносить.
По старой армейской традиции, мы приступили к выполнению задачи, максимально растягивая удовольствие, дабы не пострадать от своего усердия и, слишком рьянно взявшись за работу, не попасть на выполнение следующего задания. Благо, офицеров с нами не было и никто нас не подгонял. После того как мы вынесли из подсобного помещения два ряда кресел, и установили их напротив сцены, было принято совместное решение увалиться в них и немного отдохнуть от изматывающего и тяжелого труда. Именно так все и поступили, кроме Лехи, который бродил по залу, явно чем-то обеспокоенный. Что, впрочем, было его обычным состоянием.
Леха был, как это тогда называлось - «на движениях». Он всегда знал - что, где и как можно достать. Не знаю, где он этого понахватался в свои двадцать с лишним лет, но во время разговора он всегда понижал голос и активно жестикулировал «распальцовкой», машинально отводя мизинец и указательный палец. Походка его была такой же «приблатненной» - при ходьбе он широко расставлял ступни, немного сутулился, но при этом высоко задирал вверх подбородок и разводил руки в стороны. Ни дать ни взять - малолетний бандит.
Пройдясь несколько раз по залу, он остановился у окна и, сунув руки в карманы, стал рассматривать происходящее снаружи, нервно отбивая носком сапога какой-то ритм. Но хватило его ненадолго. Резко развернувшись, он уставился на пианино, стоявшее на сцене. Было видно, что он чем-то крайне озадачен. Бросив на нас оценивающий взгляд, он снова посмотрел в окно, а затем, вытащив руки из карманов, решительно зашагал к сцене.
Леха подошел к пианино, сел на стул и, откинув крышку, замер, рассматривая ряд черно-белых клавиш.
- Интересно, он раньше знал, что под крышкой кнопки есть? - усмехнулся Саня, скептически посматривая в сторону Лехи.
- Глянь, на педали смотрит. Не поймет - которая из них газ, - хмыкнул Макс.
Бурят же, быстро сообразив, что музыкальный инструмент сейчас может пострадать от рук вандала, а достанется за это ему, бросив всё, ринулся к сцене, размахивая руками и всячески выражая свое недовольство. В том числе и нецензурно.
Но Леха уже протянул свои грязные ручонки к инструменту и опустил пальцы на клавиши...
Тогда мне показалось, что время замедлилось, а может, и вовсе остановилось. Зал наполнился музыкой. Настолько прекрасной и обволакивающей, что все присутствующие застыли там, где стояли, повернув голову к источнику этих чарующих звуков. Леха сидел на стуле, выпрямившись, как струна и покачиваясь в такт мелодии, которая заполняла пространство, вытесняя из него всё остальное - лишнее, ненужное, обрыдлое, наносное. Насколько прекрасна была эта музыка, настолько и удивителен был контраст между ней и ее исполнителем, от которого никто из нас никак не ожидал такого поворота.
Я смотрел на Леху, на его кисти, парящие над клавишами в каком-то, только ему одному доступном и понятном танце, результатом которого была музыка, плывущая со сцены, проникающая под кожу, забирающаяся под душу. Я смотрел на Саню и Макса, в чьих глазах удивительно синхронно одна эмоция сменялась другой. На смену скептицизму пришло удивление, затем недоверие, после - с трудом сдерживаемый восторг.
Лица Дондока я не видел, так как он стоял у самой сцены ко мне спиной. Раскинутые в стороны руки, с которыми он бросился на спасение закрепленного за ним имущества, медленно опустились вниз. Сдвинув кепку на затылок, он стоял и, так же как и мы, впитывал в себя музыку. А она лилась, текла со сцены невидимыми, но вполне осязаемыми волнами, которые подхватывали и уносили нас куда-то далеко, каждого - в свои края и дали, к своим мечтам и надеждам, волшебным образом делая их как будто бы реальными и такими близкими.
Я посмотрел в окно. На деревьях, ровным армейским строем высаженных вдоль плаца, ярко-зеленым огнем разгоралась весна. Солнечные лучи, проникая сквозь молодую листву, играли на асфальте с воробьями, которые шумной крикливой стайкой обсуждали свои птичьи дела. По синему небу величественно, словно фрегаты, проплывали белые облака, то закрывая собою солнце, и делая этот мир не таким ослепительно ярким, то снова, как будто сжалившись, открывали солнце миру.
Я вдруг поймал себя на мысли о том, что уже почти год не смотрел на этот мир вот так - широко открытыми глазами, наслаждаясь его красотой и величественным спокойствием. Все это время я смотрел на небо, чтобы понять - будет сегодня дождь или жара, нужно ли, заступая в наряд, брать с собой флягу с водой или лучше совсем ее отцепить и оставить в тумбочке, чтобы она не болталась на поясе. Солнце интересовало меня лишь с точки зрения определения времени, а деревья - в качестве источника тени. Сейчас же я смотрел на мир, видел его красоту, которая проходила мимо меня в рутине одинаковых дней, и не мог отвести от нее глаз. И все это открылось мне лишь благодаря этой мелодии, которая звучала сейчас не только снаружи, но и, как мне казалось, где-то внутри меня.
Леха опустил пальцы на клавиши и, когда последние звуки мелодии стихли, аккуратно закрыл крышку старого пианино. Повернувшись к нам на стуле, он как-то виновато и стыдливо посмотрел на нас и тихо произнес:
- Девушке своей сочинил еще на гражданке.
И после этих слов, остановившееся время снова поползло вперед. Снаружи послышались окрики сержантов, гоняющих по плацу молодняк, где-то за дверями актового зала раздался кашель офицера, спускающегося по лестнице, а на КПП натужно заревел мотор Камаза, заезжающего на территорию части. Мир снова стал обычным, привычным и правильным. Волшебство исчезло, растворилось вместе с последними нотами этой прекрасной музыки, которая всего на несколько минут, но все же разбудила в каждом из нас что-то такое, что казалось здесь немыслимым, чуждым и даже, наверное, лишним. Чувство прекрасного.
Завершив все дела в зале, мы всей компанией направились в расположение. Обычно такие истории заканчивают пафосными фразами о том, что все шли молча и каждый думал о чем-то своем. Но нет, мы смеялись, довольно жестко подтрунивая над Лехой и его девушкой, сводя все шутки к одному, как это принято в этом возрасте; развивая пошлые темы о пальцах пианистов и задавая ему глупые вопросы о том, умеет ли его девушка играть на каких-нибудь инструментах. Иногда похлопывали его по плечу, произнося что-то вроде: «Да ладно, ох@$&тельно играешь, за@$&сь». Он же в ответ смущенно отмахивался и добродушно посылал нас на три буквы. Мы снова стали двадцатилетними пацанами, молодыми солдатами, среди которых любое проявление сентиментальности воспринималось как признак слабости.
В волшебство перестают верить ровно в тот момент, когда оно заканчивается. Так случилось и тогда. Но именно в тот день я понял и на всю жизнь запомнил, что есть в этом мире вещи, которые способны хоть на мгновение, но менять реальность, делать этот мир лучше, чище и прекраснее. Независимо от того, где ты и кто ты. Одной из этих вещей, несомненно, была и остается музыка. Волшебство, которое можно если не увидеть своими глазами, то уж точно можно услышать своими ушами.
***
Мелодию, которую играл Леха, я, конечно же, не помню. Но эта история тут же всплыла в моей памяти, как только сегодня в наушниках заиграла «Don't Go» Дениса Стельмаха. Наверное, та мелодия была на нее похожа.
© ЧеширКо
