Это летнее утро мало чем отличалось от любого другого пятничного утра. Разница состояла лишь в том, что настроение моё было изрядно испорчено: затяжная ссора по поводу намерений отправиться в выходные на рыбалку, вчера завершилась логичным скандалом. Зинка орала, как потерпевшая:
- Проку от твоей рыбалки никакого! Лишь бы не делать ничего! Только водку жрать и на жаб пялиться!
- А то я на вашей даче что-то другое делаю.
Зинка, в девичестве носившая фамилию Болотная, зашлась визгом, швырнула в меня кухонным полотенцем, а потом зачем-то вытащила из холодильника контейнер с приготовленным мне на работу обедом и выкинула его в мусорное ведро. Сплюнув в сердцах, я переобулся в прихожей и пошёл во двор, просто для того, чтобы не сорваться и не надавать супруге оплеух.
Утром обнаружилось, что денег на маршрутку у меня нет и придётся идти на работу пешком, поскольку с карты не рассчитаться, а банкоматов поблизости нет. И теперь я уныло брёл по пригороду в промзону, морщась от звона в ушах и урчания пустого желудка: ужин вчера не состоялся, а считать завтраком стакан чаю из пакетика, выпитый перед уходом — смешно. В пригороде стоял небольшой туман, я ёжился в своей лёгкой курточке, радуясь уже тому, что хоть спину прикрывает полупустой рюкзачок.
Последние дома проводили меня равнодушным взглядом окон и я ступил на тропку, ведущую к глубокому логу, отделяющему город от промзоны. Над речкой-говнотечкой, протекающей внизу, туман был много плотнее и я, спустившись шагов на десять, уже не видел противоположного склона лога, где располагались крохотные дачки горожан. Жители частных домов пригорода здесь если и ходили, то лишь те, что работали в промзоне, тропу эту протоптали дачники, владельцы квартир в многоэтажках, да вот такие же бедолаги, как я.
От мыслей, что мне ещё взбираться после мостика на такой же высокий склон, стало грустно, а перспектива работы до обеда натощак и вовсе привела в уныние. И ладно, если сегодня поставят на внутренние крышки, к ним требования по качеству минимальны, а вдруг на корпуса? Там хрен расслабишься! А не жравши таскать мешки с гранулой со склада… Лишь часов через пять у меня появится возможность вырваться и добежать до магазинчика Сурена, где можно будет купить беляшей, самсы или ещё какой-нибудь продукции бродячего собаководства.
«Зинка-Зинка, — думалось мне, — что же с тобой стало такое? Восемнадцать лет вместе, а ты так и не поняла, что мама твоя мне никак родня, а возиться на вашей даче для меня — хуже каторги?»
Тропка становилась всё круче, туман всё гуще, а самочувствие моё всё хуже: в ушах звенело, желудок сжался в комок, а в глазах мельтешили подозрительные чёрные пятнышки. В какой-то момент от речки пахнуло совсем уж отвратительной вонью и мне пришлось остановиться, чтобы не упасть в обморок.
- Господи, что за миазмы?
Постояв с минутку, я продолжил спуск, осторожно переставляя ноги. Навернуться и скатиться вниз, рискуя промазать мимо сваренного из металлолома мостика, угодить в смрадный поток, в который дачники какого только дерьма и помоев ни сливали — так себе перспективка.
Кое-как добредя до моста, я почувствовал себя совсем плохо. Стало невыносимо душно и жарко, вонь от говнотечки сделалась совершенно нестерпимой. Шагая по ржавой стали и держась за перила, я пытался вспомнить, как на карте обозначен этот зловонный поток.
- Трясинка? Триаска? Херяска? Тьфу, пропастинда.
Рванув поводок молнии, я распахнул курточку и склонился над водой, держась за перила обеими руками. Желудок рванулся вверх, но чай покидать организм отказался. Меня ещё дважды скрутило рвотным спазмом, но лишь пара капель слюны достигла журчащего мутного потока. Проводив их взглядом, я кое-как перевёл дыхание и почему-то подумал, что здесь и жаб-то нет, наверное.
Почувствовав небольшое облегчение, я выпрямился и посмотрел чуть вниз по течению. И тут же из-под воды высунулась огромная, величиной с лошадиную жопу, жабья башка. Тварь вытаращила на меня свои буркалы, приоткрыла усаженную острыми зубами пасть и глухо квакнула.
- Здрасьте, Виолетта Павловна! — поприветствовал я галлюцинацию, помахав ей пятернёй.
«Тёща» моргнула и двинулась к берегу, а я смотрел на всё это и почему-то пытался вспомнить, как оно называлось в учебнике биологии. Стегоцефал же, суча лапами и водя хвостом, принялся выбираться на сушу.
- А вот хуюшки, Виолетта Павловна! — крикнул я «тёще». — Сегодня пятница и я иду на работу! А завтра мы с Колькой и Санькой поедем на рыбалку! Так то звоните Зинке и с ней в своём говне ковыряйтесь!
Повернувшись спиной к твари, я устремился по склону вверх со всей доступной прытью. Лишь удалившись шагов на тридцать, остановился перевести дух и обернулся. «Тёща» представилась мне во всей красе: огромная тварь, помесь жабы и крокодила, лежала на мостике и таращилась мне вослед, свесив хвост в мутный поток. Голая, мокрая и отвратительная бурая туша раскрыла пасть и громко, раскатисто рыгнула.
- И вам не хворать, Виолетта Павловна!
Сплюнув под ноги, я отдал по-армейски честь стегоцефалу, развернулся и рванул по узкому проходу между заборов дач, с каждым шагом ощущая облегчение, несмотря на то, что поднимался вверх по склону.
«Триаска? Трясинка? — перебирал я на бегу. — И благоверная у меня Болотная… Зинка-трясинка!»
***
На рыбалку, надо сказать, я так и не поехал. Как и на тёщину дачу, впрочем: собачатина в суреновских беляшах оказалась пятой категории, а она, как всем известно, рубится вместе с будкой. Все выходные я провёл в тронном зале, пристраиваясь к белому другу то входной стороной своего организма, то выходной. Зинка, вернувшаяся с дачи в воскресенье вечером, беззаботно щебетала про говно-навозные новости, готовя мне обед на работу на понедельник. В какой-то момент она заглянула в гостиную, где я лежал на диване, мысленно следя за перемещением останков беляшей из Шарика по организму и спросила:
- А где твой рюкзачок? Мама сказала, что у тебя на нём ручка оторвалась, на нитках болтается. Давай я пришью!
Rumer ©
