Тело было невероятно тяжелым. Смэдж никогда прежде не знал, что такой тщедушный парнишка может столько весить, лишь только его удивительная душа перестанет наполнять собою оболочку. Оказывается, души – они вроде газа, что в воздушных шарах на ярмарке…
Смэдж остановился, поудобнее перехватывая труп и неловко утирая плечом пот:
— Ничего, — пробормотал он, — погоди, пацан. Все по чести сделаю, вот тебе крест. Сиди себе в раю, лепи снежки из облаков и ни о чем не тревожься. Ты не пожалеешь…
Над лесом всходило тусклое солнце.
***
(тремя часами ранее)
Асфальт кувырнулся и с размаху впечатался Смэджу в скулу, вбивая в мозг россыпь раскаленных игл.
— Твою мать… — прохрипел беглец. В голове мерно вибрировал камертон, боль ослепляла, но лай собак уже слышался позади.
— Вста… вай… вста… вай, — бормотал он, поднимаясь на трясущиеся ноги. Лес уже темнел в сотне футов впереди, и нужно было добраться до него, даже держа собственную голову под мышкой.
Скатившись по откосу, Смэдж захромал к опушке. Ноги вязли в рыхлом красноземе, оставляя четкие следы, а земля дурнотно пахла весной, влагой и жизнью.
Собаки… Господи, как лают… Он же всегда любил собак… Что они делают с ними, сучьи твари, что лопоухие щенки превращаются в монстров с безумными глазами?..
Еще ярд, еще один… Озябший весенний лес сомкнулся вокруг, и разом стало тихо, даже собачий лай остался где-то вдалеке. Смэдж соскользнул в овраг, обдирая локти, и обессиленно рухнул в волглую прошлогоднюю траву. Несколько секунд он лежал, рвано дыша, словно роженица в схватке. Потом медленно открыл глаза, нащупывая расползающиеся границы сознания… и вскочил, припадая к каскаду выполосканных дождями корней на стене оврага.
Прямо перед ним у противоположной стены сидел худой паренек с тлеющей сигаретой в пальцах. Сидел так спокойно, словно это не ему на голову только что свалился оборванный грязный тип, смердящий сивухой и прелым сеном.
Смэдж еще озирался, ища то ли укрытие, то ли сук потолще, а паренек затушил сигарету и кивнул:
— Паршивая ночь, друг.
— Уж куда хуже, — пробормотал Смэдж, прикидывая, похож ли парень на рейнджера.
А тот смотрел ему прямо в глаза, и Смэдж с почти испуганным изумлением ощутил, что до звона натянутые нервы расслабляются, и на него сходит подобие… покоя.
— Это за тобой? – мягко спросил парень, кивнув в сторону отдаленного собачьего лая.
— Да, — с вызовом огрызнулся Смэдж, усилием ища в себе злость. Но парень только покачал головой:
— Не беспокойся, сейчас еще побегают и угомонятся.
— Ты не знаешь этих зверюг, — хмыкнул Смэдж, а парень усмехнулся:
— Да брось. Они уже потеряли след. Ты же невиновен.
Смэдж застыл. Сглотнул, вжимаясь в стенку оврага так, что корни затрещали и впились в лопатки.
— Ты… откуда ты меня знаешь? И ту… историю…
— Я тебя не знаю, — пожал плечами парень, — понятия не имею, что там тебе вменяют.
— Но… тогда откуда ты знаешь, что я не убивал Кэти? Меня же прямо у тела взяли… Судья и слушать не захотел.
Парень вытащил новую сигарету и чиркнул зажигалкой:
— Не знаю, о чем ты, я не здешний. Я просто знаю, когда человек виноват. Я вижу грех. С детства такой.
Смэдж медленно осел на землю.
— Ты что… пророк?
— Я псих и стукач, — невесело усмехнулся парень, — так меня в школе называли. Но что я могу сделать… Я такой. Этот чертов дар в карман не спрячешь.
— То есть… — у Смэджа кружилась голова, и он едва соображал, что перед ним обыкновенный сумасшедший, с которым он травит лясы вместо того, чтоб бежать дальше, — ты видишь виновных? Тебя можно привести в тюрьму, и ты с ходу скажешь, кто там за дело, а кто зазря парится?
Парень промолчал, только челюсть обрисовалась жесткими углами, и Смэдж ощутил легкую дрожь: сейчас он почти готов был поверить этому юродивому…
— А как… как ты это? Почему? – забормотал он.
Парень затянулся и медленно выпустил дым, глядя, как сизые кольца уходят в путаницу голых ветвей.
— Случайно, — спокойно пояснил он, — когда ребенком был, человека на улице нашел. Умирающего. Ножом кто-то пырнул. Пока сам вопил, пока на помощь знал – он отошел уже. Только за руку меня схватил, да и шепнул: «Прими с благословением».
Парень запнулся, на миг прикусывая губу.
— С тех пор я такой, — закончил он, — удружил, бедняга.
Смэдж пару секунд ошеломленно смотрел на психа, а потом издал то ли смешок, то ли всхлип.
— Черт… Да ты же святой! – его вдруг охватил дурацкий эйфорический восторг, — тебя же нужно на все облавы брать! И это… во, в парламент тебя сводить, в суд, в прокуратуру! Там же говнюков – через одного! Это ж сколько паскудни можно повычистить с таким-то даром! Слушай, тут иди не верь в Бога, а? Я дурной человек, слова не скажу! Бухаю, как скот, и дрался, и подворовывать бывало, но я не душегуб! И ты… ты-то мне на пути и попался! Вот что это, как не судьба?
Парень помолчал, глядя в раскрасневшееся лицо Смэджа с рваной ссадиной на скуле, в горячечно блестящие глаза. А потом улыбнулся, светло и открыто.
— Это не судьба, брат. Это полицейская операция.
С этими невообразимыми словами он перевел глаза куда-то за плечо Смэджа, и тот заполошно обернулся. У края оврага стоял шериф Коллинз с карабином, направленным… в него, в этого странного святого психа.
— Я чувствую таких, как ты, — мягко пояснил псих, — а вы чувствуете меня. Ты бежал ко мне, ища защиты. Это тоже свойство моего дара. Полагаю, тебе специально дали сбежать. Верно, шериф?
Коллинз хмуро сплюнул:
— Ишь ты, догадливый, сучонок. Все верно, иисусик. Я знал, что этот ошкварок ту девку не гробил. Вот и пустил его, знал, что его на твой нимб поганый поведет.
А псих снова улыбнулся:
— Вы убийца, Коллинз. Серийная тварь. И я оставил дома письмо о вас. Его уже нашли. Не знаю, поверят ли… Что ж, давайте. Ваша взяла.
На шее шерифа нитями натянулись жилы. Перехватив карабин, он секунду смотрел психу прямо в глаза, а потом зарычал и нажал на спуск. Грохот разодрал ночную тишину, тщедушное тело психа отшвырнуло назад, голова ударилась оземь, и челюсть дернулась, сминая сигарету, все еще тлевшую во рту.
Онемевший Смэдж перевел глаза на шерифа, хладнокровно перезаряжавшего карабин.
— Ты свидетель, — спокойно пояснил тот, снова вскидывая оружие.
Смэдж тупо посмотрел в черный зрачок карабина… и ничком рухнул наземь. Выстрел грянул через долю секунды, и что-то горячее чиркнуло Смэджа по темени, но он уже ничего не чувствовал, не рассуждал, не колебался, вскидываясь с земли и взрывая подметками грязь.
Ухватил раскаленный ствол карабина и рванул на себя, и шериф, не разжавший рук, повалился на дно оврага.
— Тварь… — рычал Смэдж, вдавливая Коллинза в гнилые листья, — тварь паскудная… Да таких как ты… Я тебя сейчас… Тварь…
Ослепленный яростью, Смэдж не понимал, что шериф уже мертв. Он терзал бездыханное тело, матерясь и рыдая, изнемогая от осознания, что в его судьбе только что едва не произошло чудо. Одно единственное, первое и последнее за всю его поганую, неудавшуюся жизнь.
Сзади послышался стон, и Смэдж замер. Оттолкнул тело Коллинза и рванулся к психу. Господи, идиот… он возился с этим мешком помоев, даже не подумав, что псих мог быть жив!
Раненный лежал, неподвижно распростершись в грязи, дыша короткими рывками. Кровь из простреленной груди пропитала куртку и стекала наземь, равнодушно уходя в мокрую путаницу бурой травы.
Смэдж упал на колени, сдирая с себя рубашку и пытаясь зажать рану, но псих медленно покачал головой:
— Не надо, — прошелестел он, накрывая влажной ладонью руку Смэджа, — ухожу… Прими с благословением…
Ладонь дрогнула, и глаза остекленели. А Смэдж стоял на коленах, шепча «Отче Наш» пополам с бранью и зная, отчего-то точно зная, что именно принял в этот миг.
Час спустя, бросив труп Коллинза в овраге, Смэдж шагал по лесу, неся с собой тело психа. Он не мог позволить ему гнить там, рядом с костями этой твари. Он понятия не имел, что делать дальше, но почему-то знал – он справится.
Нина Ягольницер
