...Легко ли быть беременной, пряча живот под тремя кофтами Тайваньского производства, ежедневно топая с тяжелой тележкой , похрустывая по весеннему напрягшимся настом серого снега? Легко ли скрывать от родителей округлившийся живот под естественной полнотой, когда тебе тридцать восемь лет и у тебя вторая группа инвалидности? Легко ли, проживая третий год на вещевом рынке, просить соседку по месту Таньку посмотреть за товаром, и опрометью бросаться за ближайший био туалет - горько выблевывать ненавистный токсикоз вперемешку со страхом за свое будущее?...
Он был китайцем. Рынок делился на три государства - китайцы, кавказцы - современные дети гор, четко усвоившие безумные законы коммерции, и русские...Жители государств практически не контактировали, пересекаясь только по необходимости. Зойка слышала, что китайцы прижимисты и не охотно сбавляют цену, покупать у них не любят - плохо по русски говорят да и раскосые глазенки больно хитрые. Кавказцы же чересчур прилепучие - зайди к ним в палатку и обязательно что-то втюхают, будь то турецкие джинсы за триста рублей, или вьетнамский спортивный костюм, который "так на тибе сидит, дарагой! бери, дарагой!"... А к русским примкнули родственные народы - хохлы и беларусы, хоть продавцы и суетливые, но держаться всегда с достоинством - насильно навязывать свой товар никому не станут, белорусы так вообще уверены, что лучшим трикотажем торгуют...
Он был китайцем. Так случиось, что склады у них были рядом, хотя так случалось крайне редко, но Зойке везло всегда, с самого детства. Одна единственная из четырех детей, она привозила домой вшей из пионерского лагеря. Купаясь в озере с детворой, она единственная умудрялась подхватить воспаление легких. И уйти в семнадцать лет из дому к местному алкашу, который избил ее до полу смерти, благодаря чему она и получила вторую группу, посчастливилось только ей. Но вскоре благополучно вернулась - он допился до белой горячки и тихо умер прохладной сентябрьской ночью.
Он был китайцем. Вещевой рынок - это целый мир со своими законами и порядками - есть правящая власть, есть электорат, и даже сенат есть. Однажды Зойка что-то не поделила с коллегами по цеху и ночью кто-то поджег ее контейнер. Сгорело не много, но даже то, что сгорело Зойке пришлось отрабатывать горбом долгих пять месяцев, хозяйка "поставила" ее на проценты, и выплатить пришлось чуть ли не в три раза больше. И Зойка пахала - днем торговала на рынке, ночью помогала мужикам разгружать тяжелые тюки с дешевым трикотажем и джинсой с кривыми швами, на которой гордо красовалась надпись D&G. А однажды вечером просто не выдержала, плавно осела по металлической двери склада и жалобно завыла, просто, по бабьи... Чувствовала горячие крупные слезы на рыхлых щеках, и жалела себя, первый, да и, наверное, последний раз в жизни...Жалела до оскомины, до сжатых кулаков и тяжело мечущегося сердца... Рыдала, зажмурившись, бездумно ковыряя пальцами чуть отмерзшую землю... Услышала шум - кто-то подешел и присел на корточки рядом с ней. Открыла глаза - удивленный раскосый взгляд и матовая желтоватая кожа в мелких морщинках.
- На! - он резво всунул в ее руку бутылочку с жидкостью, на которой был нарисован апельсин и написано что-то ихими иероглифами, ничего не разобрать. Через минуту она уже благодарно улыбалась, посасывая апельсиновый сок, и сок этот казался ей вкуснее всего на свете, потому что впервые кто-то дал ей то, за что не надо платить. Впервые кто-то просто ее пожалел. Кто-то, кто даже бы не понял, о чем она говорит, если бы она принялась сейчас рассказывать ему о своей жизни. Мужчина.
- Сяо - представился он, слегка кивнув круглой головой.
- Зоя, - тихо улыбаясь ответила она.
- Зуй, - послушно повторил он, и, немного помедлив, улыбнулся в ответ.
"Зуй" и Сяо стали общаться - общаться в условиях рынка, все равно что дружить в обычной жизни. Сяо молча помогал своей "Зуй" таскать тяжелые тюки из контейнера и обратно, носил ей горячую рисовую лапшу под насмешливые взгляды и колкие языки хохлушек, кормил вкусными азиатскими сладостями, которые совсем не нравились Зое, но она с благоговением и благодарностью тщательно прожевывала каждую крошечку. Общались они преимущественно жествами да словами "харасё" и "пилёха", но им и не нужны были слова. По крайней мере, они были не нужны Зойке, которая впервые за несколько лет стала красить губы по утрам, спеша в гнилую, пропахшую ядом, рыночную жизнь.
Он был китайцем. Там, в далеком, почти неправдоподобном Китае, у Сяо была семья - маленькая плоскогрудая жена и крошечная пухлая дочь. Но Зойку это не волновало. Китай был так далеко, а Сяо - так близко. Их общение было таким естественным, таким добрым, и так вот, по доброму и естественно Зойка и Сяо стали спать вместе. Зойка летала - все спорилось, она стала бойче расхваливать свой товар, стала смешливее и искорки в ее блекло-зеленоватых глазах делали ее почти красивой. Она не думала о том, что будет завтра, ей было радостно пребывать в этом сегодня, дышать этим сегодня и жить в нем. Было только сегодня...А до недавнего времени - не было ничего.
Он был китайцем. Ему настало время уезжать. Иммиграционная служба, окончившийся товар, далекая родина, семья - Сяо просто не мог остаться. Он уехал внезапно, Зойка пришла как обычно, на работу, и жгучей болью отозвались в сердце опустевшие китайские ряды. Он не попрощался - не смог ли, не успел ли, не хотел ли - ей было не важно. Он просто не попрощался. И ее сказка закончилась.
Примерно через месяц после его отъезда Зойку впервые стошнило, прямо на свой собственный прилавок, благо вещей на нем было не так много. Зойка сразу поняла, что значил этот каприз желудка, и заплакала - от радости и от страха. Ей было тридцать восемь, у нее была вторая группа инвалидности, она жила в старой хрущевке с пенсионерами-родителями... И ей до коликов хотелось ребенка. Потому что одиночество ночами било под дых и не давало дышать, да и к тому же маячило зловещей перспективой.
Он был китайцем. Она почти не вспоминала его, потому что с головой окунулась в свои проблемы, кутала в безразмерные кофты свое большое тело и съежившись юркала в свою комнату, ограждаясь от надоедливых расспросов матери и беспробудного пьянства отца. Но тайное всегда становится явным, беременность можно скрывать только до поры до времени, так случилось и с ней. Наливая чай после трудового будня на тесной кухоньке она наткнулась на удивленно-возмущенный взгляд в минуту протрезвевшего отца:
- Зойка...Да ты никак забрюхатила!
Замерла на миг, ссутулилась, спрятала голову в плечи и...не ответила ничего. Да что тут ответишь. Отец бушевал всю ночь. Его тяжелые кулаки обрушились градом на Зойку, она давно перестала чувствовать боль, только прикрывала шершавыми мозолистыми руками округлившийся живот. Досталось и матери, пытавшейся успокоить бушующего отца.
-Грешница! Потаскуха! Дрянь! - оскорбления отца градом сыпались на склоненную голову Зойки, отец не так давно, обезумев от пьянства, глухо ударился в религию, трактуя ее по своему.
К утру страсти поулеглись, семья собралась на кухне, дабы вынести свой вердикт не путевой дочери. Отец сидел насупившись, мать причитала и всхлипывала, Зойка упрямо глотала тяжелые слезы, глядя на родителей исподлобья, как молодой, упрямый бычок.
- Аборт пусть делает - высказался наконец отец.
- Да уж поздно, гляди, пузо какое - тихо сказала мать - Сколько месяцев?
- Пять - глухо ответила Зойка, и чуть помедлив, добавила - Аборт делать не буду.
- А уже и не надо - мать повысила голос - Заливку делать будем.
- Это что такое? - Зойка холодея подняла голову.
- Что такое, что такое... - проворчала мать - В брюхе ублюдка топят, и мертвый рождается...
Зойка хватала воздух, от возмущения, негодования и злобы она не могла выдавить из себя и слова.
- Убийство - грех! - ударил по столу кулаком отец. - Пущщай рожает...В роддоме оставит.
На том и порешили.
Он был китайцем. У Зойки не осталось даже его фотокарточки, черты его китайского лица день за днем таяли в тяжелых буднях. Работать становилось все сложнее, ребенок часто шевелился, будто рвался на волю. "Сиди тама тихо - думала Зойка - Тут ты с мамкой, тепло тебе и сытно... А как родишься - неизвестно, что с тобой станет."
Роды прошли стремительно, ребенок и правда стремился на волю. "Мальчик" - сказал врач и положил Зойке на грудь сморщеного младенца с желтоватой кожей и раскосыми глазками. "Сереженька" - прошептала Зойка и заплакала. Она поняла, что никогда и никому его не отдаст. На пороге роддома Зойка видела счастливых мужчин и женщин, с цветами и фотоаппаратами. Ее же не встречал никто. Взяв покрепче белое одеяльце с младенцем, Зойка побрела к метро...
-Это еще что такое! - отец привстал со стула, глядя на вошедшую в квартиру Зойку - Мы же договорились, что ты ублюдка в роддоме оставишь!
- Это сын мой, Сережа - устало сказала Зойка, разматывая с шеи пуховый платок.
- Грешница! - брызжа слюной не унимался отец - Мало, что сама опозорилась, так и нам ублюдка своего принесла! Грешница!
Тяжелый толчок натруженной Зойкиной руки вернул его на место. Отец тяжело упал на стул и удивленно притих.
- Это не ублюдок. Это сын мой, Сереженька, ваш внук. И он будет жить тут. - Зойка положила сверток на топчан и стала медленно его разворачивать. Мать помогала. Электрический свет резанул по глазкам, младенец сожмурился и заурчал.
- Батюшки святы... Так он же монгол! - мать всплеснула руками.
- Китаец - поправила Зойка. И впервые за несколько месяцев улыбнулась крошечному комочку, тянущемуся к ней тонкими слабыми ручонками.
Было тяжело. Мать мало помогала Зойке, отец же в открытую бойкотировал существование китайского внука. Он не называл Зойку иначе, как "Грешница", и вечерами бубнил проклятия, запивая свое возмущение паленой водкой. Малыш был на удивление спокойным. Он редко плакал, понимая, что его прибывание в доме напрямую зависит от настроения окружающих, а его плач ужасно раздражал деда и нервировал бабушку. Зойка крутилась, как белка в колесе. Появлялась на рынке ни свет ни заря, практически падала в ноги любому покупателю, и ему было просто не удобно пройти мимо, не купив ничего у молящей женщины. Уговаривала мать остаться с Сереженькой, совала измятые сотки в карман ее засаленного халата, но мать, хоть и кормила внука исправно, забывала менять ему пеленки и особой любви к внуку не испытывала. Отца Зойка боялась. Боялась, что в бреду своей белой горячки, он поддастся темной стороне своей души, своей злобе, и попросту изувечит малыша, или выбросит его с балкона. Поэтому отца постоянно приходилось запугивать милицией и психушкой. Отец хорохорился, грозился извести ублюдка, когда дома никого не будет, но побаивался, и к внуку не подходил.
Однажды, в самый разгар рабочего дня, к Зойке на рынок прилетела перепуганная соседка.
- Зой, маму твою скорая забрала - инсульт! - резануло по сердцу. И одна мысль в голове :"Сереженька!". Один. С отцом. А ну как расплачется, а ну как раскричится - у отца разговор короткий. Зойка наскоро собрала товар, мольбами задобрила недовольную хозяйку и летела, летела домой, нашептывая молитвы, переходящие в крик. "Сумасшедшая " - недовольно ворчали люди, глядя в след обезумевшей женщине в драповом пальто нараспашку, которая стремительно неслась сквозь людской водоворот. Летела и молилась - грешница, грешница...
Домой она добиралась два часа - огромный город, пробки, неприветливые вагоны метро...Подбегая к дому поняла, что почти сошла с ума, что настолько давила на нее эта неизвестность, в отражении стекла на доске у подьезда отразились почти обезумевшие глаза...Три лестничных пролета - в миг. Дрожащими руками вставила ключ в замочную скважину и неслышно вошла. В квартире было подозрительно тихо - только ходики в кухне мерно отсчитывали жизнь, как всегда. Зойка на ватных ногах прошла в комнату и остановилась в дверях. Спиной к ней, у окна, стоял отец. На руках у него был Сереженька.
- Ну что ты, что ты, маленький - тихо и спокойной говорил отец - Все, успокойся, скоро, скоро мамка твоя придет... И с бабушкой все хорошо будет..Нууу? Улыбаешься... - Зойка давно не слышала такой теплоты в отцовском голосе - Китайский Летчик Лао Дзи - отец мягко засмеялся - Сейчас мы с тобой пеленку сменим и спать, да, Сереженька? То то же....
Он был китайцем. Его лицо давно стерлось из памяти. Но осталась благодарность. Благодарность за счастье, которое сейчас, именно в эту минуту коснулось своей рукой Зойкиного вспаленного лба... Она стояла обутая на пороге комнаты и глупо улыбалась...Снег на ее войлочных сапожках медленно таял, образуя грязноватые лужицы на линолеуме...
Калябяська
