1985 год, лето, я закончил третий курс МАИ, где учился на седьмом факультете: что именно там изучали - я не знаю до сих пор, потому что факультет был жуть как секретный. Я уже успел жениться и, что самое главное, уже успел развестись.
В июне отработал на практике на заводе, а на июль-август поехал в родную деревню - все равно больше делать было нечего, так как в строяк я тогда не попал: чертова тетка в поликлинике что-то там не оформила в моей медицинской карте. Впрочем, мне повезло: в то лето строяк был в Москве на чугунолитейном заводе имени Войкова, и мои однокурсники там серьезно подорвали здоровье, чего я счастливо избежал.
В деревне из пацанов никого не было: московские друзья разъехались кто куда, деревенские друзья кто сидел, а кого убили.
Впрочем, совершенно неожиданно обнаружилось, что в деревню вернулся Юра Михайлов - один из самых крутых местных пацанов. Он был года на два старше меня. К окончанию моего третьего курса Юра уже прошел свои университеты: отсидел за убийство, а потом еще и в ЛТП полгода отметился для порядка – страна активно боролась с пьянством.
В то лето Юра предавался легкой поэтической флегме: находился под следствием за очередное убийство и скоро должен был сесть уже надолго.
В детстве я с Юрой мало общался – ну, точнее, он со мной мало общался: он был, как я уже говорил, самым крутым парнем на деревне, а я был – какой-то задрипанный московский дачник, которых на деревне за людей не считали.
Однако этим летом кроме меня в деревне никого не было, и мы с Юриком как-то неожиданно сильно задружились. Он мне рассказывал о тюремном житье-бытье, а я ему рассказывал, что вообще в мире творится: кругозор Юрика по вполне понятным причинам был ограничен родной деревней Нью-Фетинино, ближайшим городком Кольчугино, владимирским централом, ветер северный, и владимирским же ЛТП. Но два раза в жизни Юра выезжал в сам стольный град Владимир и сохранил об этих поездках самые чудесные воспоминания.
Особенно Юрика интересовали заграничные фильмы, которые я ему пересказывал. Причем сцены из этих фильмов мы с ним потом разыгрывали. Самой любимой у нас была сцена из «Королей шутки» Клода Зиди: это где комик Гаэтан едет в маленький театр, находящийся в плохом районе, нарывается на местных хулиганов, глава хулиганов садится за руль роскошной машины Гаэтана, ведет ее к театру, вылезает из-за руля и говорит бархатным баритоном: «Твоя колымага – бле-е-еск».
Мы с Юриком разыгрывали эту сцену, приезжая потусоваться в поселок с поэтичным названием «49 километр», находящийся рядом с железнодорожной станцией: там летом было полно молодняка. Мы туда прибывали часов в 11 ночи на мотоцикле: у Юрика был крутой байк под названием «Минск», который в хорошую погоду мог разгоняться аж до 60 километров в час, и Юрик мне любезно разрешал водить это чудо природы. Мы приезжали к местному клубу, останавливались и наблюдали за тем, как куча молодняка при виде нас (прямо скажем, при виде Юрика, который был в огромном авторитете) резко замолкала. В гробовой тишине мы медленно слезали с мотоцикла и садились за пустующий стол, стоящий рядом с клубом. Тут же вся стайка с крыльца клуба перемещалась за стол, причем в гробовой тишине: все ждали, когда заговорит Юрик.
Юрик смотрел на меня, доставал папиросу, закуривал, медленно выпускал дым, а потом бархатным баритоном произносил: «Твоя колымага – бле-е-еск», и тут же все толпа угодливо начинала ржать, непонятно почему. Так, на всякий случай, раз Юрик соизволили заговорить.
Представление это не надоедало ни Юрику, ни молодняку – мы это проделывали раз десять, не меньше.
Мотоцикл «Минск» Юрик очень любил, несмотря на то, что даже в те времена «Минск» считался отстоем – тогда рулила «Ява». Но Юрик говорил, что «Минск» сам знает дорогу домой. Я все не понимал, о чем он, пока в один прекрасный день, ожидая Юрика у его дома, не увидел, как Юрик на мотоцикле приехал из города, куда он ездил по каким-то там делам. Ехал Юрик совершенно нормально: ровно, не виляя. Доехав до угла дома, Юрик заглушил движок и упал с мотоциклом на бок. Я подошел посмотреть, не случилось ли чего, и увидел, что Юрик пьян – ну просто в ноль. В дрова. Пришлось звать его брата, чтобы Юрика оттащить на кровать – он был в полной отключке. Как он доехал двенадцать километров по бездорожью из города – было совершенно непонятно. Вероятно, его «Минск» довез, за что Юрик мотоцикл и любил.
В один из дней мы в очередной раз собрались на поселок «49 километр» - хотелось побыть среди людей. Сели на мотоцикл – поехали. Я, как обычно, сидел за рулем. Было уже совсем темно: половина одинадцатого вечера, а на дворе стоял конец августа.
На околице деревни навстречу нам попался трактор, который возвращался на базу после трудового дня: он убирал пшеницу, рожь и всякое такое. У трактора ярко светили фары, которые меня совершенно ослепили. Однако дорога там была одна, и я знал, что мне просто нужно проехать справа где-то в метре от трактора, чтобы оставаться на дороге. Когда мотоцикл поравнялся с трактором, Юрик сидящий сзади, вдруг резко толкнул меня вбок, и мы с ним и мотоциклом упали набок в траву. И вдруг я увидел, как над тем местом, где только что находилась моя шея, проплывает жуткая на вид конструкция с огромными стальными зубьями: с помощью этой штуки трактор убирал пшеницу. По всем правилам по окончанию работы тракторист должен был поднять устройство вертикально, но этот прекрасный человек предпочел ехать по темноте, опустив зубья на уровень моей шеи – видать, ему тоже хотелось в тюрьму за непредумышленное убийство.
Юрик, лежа в траве, ржал, как конь: ему почему-то было очень смешно. Мне же это все смешным не показалось – уж непонятно, почему. Впрочем, я тогда долго размышлять над произошедшим не стал: ну, чуть не убился, ну, Юрик спас мне жизнь. Мы поднялись и поехали на поселок – в очередной раз разыгрывать твою колымагу блеск.
А слегка заколбасило меня только на следующий день: когда я понял, что имел все шансы вот так вот по-глупому закончить свое земное существование – из-за какого-то уродского тракториста.
Вот тогда я и осознал, что такое бренность бытия. Вот так живешь-живешь, а потом раз – и нету тебя. Впрочем, чего печалиться-то? Все же обошлось.
А Юрика потом опять посадили. Но ненадолго. Он вышел, вернулся в деревню. В какой-то момент во время очередной пьяной ссоры Юрика убили. Причем - и в этом не было никаких сомнений - Юрик сам нарвался: во хмелю он был страшен и буен. Его убийцу даже не посадили – посчитали, что это была самооборона (и это правда), ну и приняли во внимание его положительные характеристики с места работы.
Так что Юрика нашла его собственная бренность бытия. Хотя в данном случае это было совершенно неудивительно.
http://exler.ru/blog/item/16275/
