«Как же просто оказалось изменить всю жизнь!» - думала Марина. Она уже и думать не хотела, что еще несколько минут назад входила в это кафе с по-настоящему разбитым сердцем. Вот, значит, как знакомятся с молодыми людьми! Ведь на самом-то деле это - проще не бывает! Надо всего-то зайти в кафе и подманить - да-да! - именно подманить к себе понравившегося красавчика. Главное, чувствовать себя уверенно. Этакой Екатериной Второй, а не всеми этими робкими и не приспособленными к жизни Сонечками, Лизаньками и Настеньками, коих так много в классической русской литературе.
И вот, как результат, сейчас она сидела за столиком с красавцем-мужчиной, пускай тот и был несколько младше. Его звали Колей. Он учился на юридическом. С этим факультетом у Марины не было ничего общего. Что, несомненно, и к лучшему.
Они весело трепались о какой-то чепухе. И вот настал момент сказать горькую правду. После ее произнесения все молодые люди обыкновенно или начинали терять к Марине интерес, или (что еще гнуснее) принимались выискивать способы извлечь из полученной информации выгоду.
- А ты на каком факе учишься? - спрашивал Коля.
Марине польстило это «учишься». Значит, для своих двадцати девяти она весьма и весьма неплохо сохранилась!
- На филологическом, - выкладывала она правду по частям. Все надеялась, что Коле наскучит слушать, ну, а она, так и быть, не станет продолжать. Но Коля слушал. И приходилось продолжать. - Я там преподаю… Доцент я… Кандидат наук…
И случилось то, чего она уже давно и привычно боялась. Повисла пауза. Долгая, гнетущая, безнадежная. Марина знала, что Коля сейчас прочистит горло, срочно куда-нибудь заспешит. До недавних пор ни один, даже самый умный на вид студент не воспринимал эту информацию адекватно и без страха.
Но Коля вроде бы никуда не спешил.
- Ты… вы… не врешь? - спросил он. И вдруг улыбнулся. Да так широко, по-доброму.
В душу Марины вдруг словно впрыснули инъекцию чистого меда. Росла радость, переходила в ликование. Коля не испугался ее ученой степени! Он сумел увидеть то, что все это ебаное кандидатство наук заслоняло своей монументальной тенью: живую человеческую душу и чистую женскую красоту.
Они еще долго бродили по улицам. Попали под дождик. И целовались, целовались… Стоило лишь запоздавшим прохожим исчезнуть из вида, как Коля бросался на нее. А Марина жадно, с дрожью растворялась в этих поцелуях. Она чувствовала себя идиоткой. Но как же это было хорошо!
- Про что твоя диссертация? - вдруг спросил Коля, когда они вошли в парк.
- Эсхатологические мотивы поэтики Гиппиус-Мережковского, - сказала она.
- Что это за люди? - спросил Коля.
Конечно, можно было бы ему объяснить. Но разве понять величие этих гигантских фигур вне контекста всего Серебряного века? А их связь с Андреем Белым - тем еще эсхатологом? А Северянин с Мандельштамом? Куда ж без них? Это ж сколько надо будет Коле рассказать!
Она открыла рот, но сказала вовсе не то, что хотела.
- О, милый, тебе еще предстоит ими восхититься!
А потом Коля повалил ее на лавку. Что? Неужели это произойдет с ней? Марина опять почувствовала себя полной идиоткой. Но Колю было не остановить. Марина оказалась распластана на скамейке, ее юбка задрана, трусики - сдвинуты набок. Прежде, чем войти в ее трепещущее лоно, Коля провел пальцами по Марининой попке. В этом чувствовалось благоговение. А она все не знала, как сообщить ему, что сейчас, в двадцать девять лет, она все еще является беспросветной и, кажется, безнадежной девственницей. Как бы сказать об этом, чтобы не засмеял?
Но никаких слов не понадобилось. Возбудилась Марина, оказывается, даже сверх всякой меры. Колин хуй (Марина отметила, что форма его несколько причудлива) проскользнул в нее не встретив даже видимости сопротивления. «Вдруг кто увидит?» - подумала на. Стало стыдно. Но это был - приятный стыд.
И их действительно видели. На соседней аллейке на них показывали пальцами и ржали какие-то трусоватые гопники. Подходить, впрочем, не решались. Коля, впрочем, не обращал на свидетелей никакого внимания.
А Марине было стыдно. Настолько нестерпим и так чудовищно приятен был этот стыд, что она задрожала и с трудом сдержала рвущийся сквозь зубы вопль торжества. Когда же она кончила во второй раз, то осознала, что стыдиться тут, в общем-то, и нечего. Что она - наконец-то счастлива, и что отныне в ее жизни все будет очень-очень хорошо!
Потом они опять целовались. Если влюбленная Марина и могла о чем-нибудь думать, так разве о том, как бы и где бы им встретиться еще раз. Коля жил в общаге. Заходить туда и становиться объектом сплетен для Марины было немыслимо. Сама же она жила вместе с мамой и бабушкой. Тоже не вариант. «Думай! - подстегивала она себя. - Думай!» Надо было измыслить какой-то вариант.
И он возник.
- А приходи завтра вечером в университет! - сказала она.
Пришлось объяснять, как найти в его лабиринтах Маринину кафедру. На кафедре имелся диван. Ключи у Марины были. И чисто теоретически там было можно провести незабываемую ночь.
- Я приду! - пообещал Коля.
***
А потом, уже дома, был скандал. О том, что уже два часа ночи, что маме и бабушке пришлось обзванивать чуть ли не морги, что обе выпили месячный запас таблеток.
Но Марина была непрошибаемо счастлива.
- Я и завтра, возможно, задержусь, - сообщила она.
И заперлась у себя в комнате.
Заснуть не могла долго. Все думала о жизни. И действительно, если с научной карьерой у Марины все обстояло просто прекрасно, то в личной жизни была - полная катастрофа. Годы учебы она по-дурацки посвятила именно учебе, не поиску мужа (как следовало бы). А потом вокруг нее мужики перевелись просто начисто. И возможность заполучить не то, что мужа, но даже секс-партнера стала совершенно иллюзорной. Студенты к ней и не приближались. Тех же, что знакомились сами (бывало и так), она отшивала, подозревая провокацию. Кстати, коллектив их факультета был интриганский, инсинуации были возможны. Поиск же по сайтам знакомств неизбежно выводил Марину на каких-то хитроватых и совершенно неприглядных мужичков, ни бельмеса не знавших даже о Цветаевой. А ведь Марина находила в себе немало черт душевного сходства с великой поэтессой.
На кафедре же было только два мужика: 70-летний профессор Василий Климыч и доцент Олег Николаевич. Профессор, завкафедрой, иногда и намекал о чем-то эротическом. Но куда уж ему? И все его намеки Марина без труда нейтрализовывала, переводя беседу на бахтинскую эстетику карнавала, которая находилась в прямой связи с раблезианским культом телесного низа. Профессор успокаивался, жмурил глаза и начинал рассказывать о Бахтине, которого знавал и лично.
А вот Олег Николаевич был настоящим врагом. Если разобраться, он и на человека-то мало походил. Был вечно всклокочен, неопрятен. Иногда от него попахивало немытым телом. Его можно было бы извинить, будь Олег Николаевич гением. Но нет. Не был. Он представлял из себя скорее зануду-эрудита. В ученых кругах он занимал неустойчивую позицию между кандидатской и докторской. Ему надо было отыграться на слабом. На ком? На Марине. Как он крушил ее реплики на ученых советах, иногда даже высмеивал! Масштабами его эрудиции. способностью цитировать научные тексты по памяти - всем этим Марина восхищалась. Но как человек Олег Николаевич был ей совершенно отвратителен.
Всего этого хватало для того, чтобы Марина чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Хуже всего было то, что у Марины была очень большая попа. Она с такой родилась. «Эй. жирная жопа!» - кричали ей пацаны в школьном дворе. В мучениях и комплексах была проведена вся юность. Страдания дали неожиданный результат, подтолкнув Марину к научной карьере. И она почти уже забыла о личной жизни. Но то, что произошло сегодня, примирило Марину и с гигантскими параметрами своего телесного низа, и даже с научной карьерой.
***
Весь день прошел в волнениях. На семинарах Марина думала о немыслимой ранее чуши. Например, она решила купить на вечернее свидание духи - настоящие, французские. И еще, пожалуй, чулки. Чтобы с кружевным верхом. Вот Коля удивится, когда придет!
День тянулся и тянулся. Марина изнемогала. В восемь часов она надела коротенькую юбочку. Сверху, однако же, накинула строгий пиджак, натянула шпильки и побежала к выходу. В прихожей, конечно же, ее пытались остановить мама с бабушкой. Но куда им справиться с влюбленной женщиной!
Когда Марина проходила вахту, пожилой охранник долго вглядывался в ее лицо. Он, кажется, что-то подозревал. И Марина покраснела.
Часы показывали без пятнадцати девять. До прихода Коли оставалась целая вечность. Марина сидела на диване, чутко вслушиваясь в шаги по коридору. Вот прошаркала уборщица, лязгнула ведром, заелозила шваброй. Вот процокали каблуки. Уходила домой замдеканша (как всегда, позже всех). Без трех минут раздались и мужские шаги. Кто-то шел не торопясь, вперевалочку. Коля?
Марина замерла. Перехватило дух.
Шаги замерли у самой двери. Затем загрюкали вставляемые в замочную скважину ключи. Это означало одно - кто бы там ни пришел, это - не Коля! Марина вздрогнула. Сейчас ей придется объяснять, изворачиваться. А не лучше ли спрятаться? Например, вот в этом шкафу?
Шкаф на кафедре был. Ученые вешали туда плащи и пальто. Дверца шкафа была узка. Марина и не думала, что сможет туда протиснуться. Однако, то ли так велик был страх, то ли что еще, но Марина миновала эти узкие врата спасения с такой же легкостью, с какой Коля недавно лишил ее девственности.
Тот, кто ломился в дверь, похоже, понял, что она открыта. Раздалось хмыканье, бормотание. Шаги оказались совсем близко. В ноздри шибанул специфический запах, особая примета Олега Николаевича. Уже потом, по покашливанию, кряхтению, бормотанию она безошибочно идентифицировала своего недруга.
Что? Что могло ему здесь понадобиться, на ночь глядя? Неожиданно Марина поняла. Ее недруг пришел писать диссертацию. Дома у него не было для этого условий. Олег Николаевич славился своей работоспособностью. И Марина поняла, что в шкафу ей сидеть - до утра. Тут же невыносимо затекли ноги на шпильках.
Олег Николаевич бродил, шелестел какими-то страницами, закурил донельзя вонючую сигарету, шумно, никого не стесняясь, испортил воздух. Марину затрясло от омерзения. И этого жуткого человека, это чудовище когда-то прочили ей в женихи!
Опять шаги. Запах цветов. Розы? Орхидеи? Коля!
- Извините, я ищу Марину, - сказал он, невидимый.
- Молодой человек, вы ошиблись, - с малопонятным сарказмом заявил Олег Николаевич. - Здесь - научное заведение. И никаких Марин здесь нет, я вас уверяю.
Наша героиня в шкафу оледенела. Что делать? Выскочить? Броситься к Коле? Ведь она даже не знает, где его потом искать! Но что он будет потом о ней думать? Как она объяснит ему и этого чудовищного Олега Николаевича, да и то, что она делала в шкафу? И, кляня себя, за дурость, Марина продолжала тихо, как мышка, страдать в этом узилище.
Коля ушел. Душой Марины овладело отчаяние. Потекли томительные минуты. Тишину нарушали лишь отвратительные звуки, издаваемые Олегом Николаевичем. Он то и дело чесался, несколько раз перднул, потом и того хуже - стал что-то насвистывать.
Жуткие минуты сливались в часы. Затекшие ноги причиняли Марине немыслимые страдания. От однообразия можно было спастись, разве провалившись в сон, но Марина боялась потерять над собой контроль и как-то себя выдать.
В кабинете что-то забулькало. Поплыл резкий запах. Это был какой-то дешевый портвейн, и Олег Николаевич, судя по всему, пил его прямо из горла.
В какой-то момент он отрыгнул, пробормотал: «Уж мы того Мережковского!» - и направился к выходу.
Марина вдруг поняла, что это - ее шанс на спасение. Выбраться из шкафа, выскользнуть из кабинета. Мужской сортир - дальше по коридору, так что три минуты у нее, несомненно, есть.
Шаги удалялись. Но времени на раздумья не оставалось.
В шкафу Марина скрючилась попой к выходу. Марина толкнула дверцу ногой, и та стала открываться, громко и визгливо скрипя.
Марининому освобождению что-то мешало. Как-то чересчур узок стал вдруг выход из ее невольной темницы. Шкаф словно не хотел отпускать Марину.
Наша героиня поворачивалась и так и этак. Но попа, как ни крути, не хотела выходить наружу. «Как я втиснулась-то?» - запаниковала Марина. А время шло.
Большим усилием ей удалось пропихнуть наружу часть попы. Вот прошли в узкий дверной проем тазовые кости, и тут же с другого края в них врезались доски. Это значило, пожалуй, то, что назад хода не было. Но и вперед тоже.
- Ах ты, проклятая жопа! - бормотала Марина. Ее попытки выбраться из западни сейчас больше напоминали конвульсии.
И тут послышались шаги…
***
Наверное, способ по-человечески объясниться с Олегом Николаевичем, убедить его помочь выбраться, все же был. Но Марина его не видела. Она вдруг заплакала. Горько, как умеешь только в детстве. Этот плач - не остановишь. И говорить мешает.
Шаги становились ближе, ближе… Человек остановился сзади. Судя по всему, изучал ее жопу, открытую любому любопытствующему взгляду. Жопу с задравшейся юбкой. А также бедра, чулки с кружевными краями…
- Так-так, - пробормотал Олег Николаевич.
«Давай, вытаскивай меня, уебище!» - хотелось закричать Марине. Но вместо крика получалось только что-то нечленораздельное.
Неожиданно по нежной коже ее жопы прошелся его грубый палец. Марина задрожала, все еще не в силах справиться с дурацким плачем.
- Хм, - говорил Олег Николаевич. - Однако…
А потом случилось то, чего Марина ожидала меньше всего. Палец Олег Николаевича отодвинул в сторону никчемную, тоненькую перемычку ее трусиков, а в трепетную от стыда и беспомощности пизду вошел хуй. Тоже неожиданно мощный.
Марина визжала и билась. Ей было нестерпимо стыдно. Но этот стыд трансформировался в сладость, и рождал и в теле, и в душе незабываемые ощущения. Она рыдала, и кончала. Рыдала, и кончала…
***
Свадьбу сыграли через два месяца. Живут супруги пока что у Марининых мамы с бабушкой. Те-то, конечно, рады, что Мариночка нашла себе ровню.
По ночам Олег Николаевич (у нее все никак не получалось разучиться называть его не по отчеству) пишет докторскую. Делает это стоя, используя вместо стола кухонный холодильник.
Иногда лезет ебаться. Всякий раз Марине становится нестерпимо стыдно. Но при этом и сладко.
LoveWriter
