Мобильник запищал в начале седьмого.
Продрав глаза, несколько секунд я тупо смотрел в угол комнаты. Оттуда, с письменного стола, и заливался трелями «Турецкого марша» мой верный Siemens.
Похмелье полоскало меня, словно тряпку в ведре.
Наконец, со скрипом и щелчком, мыслительный орган заработал.
Юлька! Это же она звонит!! Из роддома, бля!!!
Утро - перескакивая через ворох сваленной на пол одежды – я успел заметить – было ясное, солнечное, тревожно-радостное...
Кеглями разлетелись и покатились по паркету в разные стороны пустые пивные бутылки.
- Не спишь?.. – голос жены прерывался помехами.
- Алё! Ну как ты?! Что там, а?!- трубка выпрыгивала из моих пальцев.
Треск и шипение.
- Алё! Слышишь меня?..
- Слышу, слышу, - донёсся наконец измученный голос. – Тут я долго не могу говорить… В общем, я тебе Катьку родила. Три семьсот, пятьдесят три.
В кино, я часто видел, новоиспечённый отец кричит «вау!», прыгает, как подорванный, а успокоившись, сидит, блаженный, с лицом мальчика-дауна, получившего похвалу от воспитателя.
- Круто! – только и сумел сказать я. – Ты-то как? Жива?
Юлька вздохнула:
- Три часа голова не выходила… Порвали и порезали меня от сих и до сих… А так ничего…
В трубке раздался, гулко и издалека словно, грубоватый женский голос: «Ты мужа-то не пугай! Потом страсти-мордасти рассказывать будешь!..»
- Ну всё, слышишь, потом перезвоню, - заторопилась жена. – Ты моим и своим позвони, скажи им там… Давай, целую тебя!
- Я люблю тебя! – прокричал я отключившейся мембране Siemens-а.
«Конец разговора с Julia» - сообщил дисплей.
НУЖНО ВЫПИТЬ. В половине седьмого утра. Сегодня это не во вред.
Бог есть.
Это с необыкновенной ясностью я осознал, дойдя до палатки у соседнего дома.
Палатка работала.
Голова раскалывалась, как у Троцкого.
Отстояв небольшую очередь из таких же бедолаг, просунул в амбразуру окошка мятые червонцы. Получил в ответ две тёплые, вспученные слегка и тоже мятые банки очаковского «джин-тоника». Почему-то у меня сегодня такое всё – деньги, одежда, рожа, ещё недавно бывшая лицом… Бухло вот теперь – тоже мятое.
Не гладко начинается день, не гладко.
Тут же, у палатки, высадил под сигарету одну из банок. Хининовый ёршик газированного спирта жёстко прошёлся по пищеводу.
Под ногами, дёргая головой, шлялись жирные голуби – неопрятные городские курочки. С автобусной остановки раздавалось шарканье сотен ног.
Народ волочился на работу – на другой стороне Каширки распахнулись ворота стройрынка. Снисходительно улыбаясь, я прошёл сквозь угрюмую толпу, открывая на ходу вторую банку.
Самочувствие явно разглаживалось.
Не так уж плохо всё.
Я стал отцом.
Уже вторую неделю нахожусь в отпуске. Впереди - ещё два месяца. В профессии преподавателя, при всех её минусах, есть и большой плюс.
Каникулы. Двухмесячные летние каникулы.
Жизнь хороша.
Я присел на скамейку возле собственного подъезда.
Выудил из кармана чёрное тельце Siemens-а и разослал друзьям sms-ку: ”ya stal papoi!!!”. А то и забыл почти, что за день сегодня.
Воздух прогрелся. Утро сдавало вахту.
В ветвях густого куста, справа от скамейки, возились, громко чирикая, воробьи. Я зашвырнул пустую банку в куст. Из него шумно выпорхнула серо-коричневая стая и уселась на ближайших проводах. С минуту воробьи разглядывали потревожившего их сукиного сына. Затем, по одиночке и парами, начали возвращаться в свой куст. “Мухами там, что ли, у них намазано?” - говорил в таких случаях мой ротный.
Siemens затренькал сигналами поступающих sms-ок. Народ поздравлял, интересуясь, кто родился. Про вес и рост спрашивали. Блин, забыл, в самом деле, сообщить.
Набирая на ходу ответ, добрёл опять до палатки. Теперь решил вдарить по пивку. Деньги, вытащенные из заднего кармана, на этот раз оказались сложенными пополам и влажноватыми.
Становилось откровенно жарко.
Три “клинского” будет в самый раз для начала. То, что это только начало, я уже понял, разглядев слипшийся комок купюр. “Я рукой нащупал свой карман, Он мне намекнул, что я буду пьян...” - пел когда-то солист “Сектора” Юра Хой. Ну что ж, держись, братан...
Шуму и гари на Каширке прибавилось - в обе стороны машины пёрли сплошным потоком.
С окрестных тополей слетали целые тучи пуха.
От привкуса хинина во рту начинался сушняк.
До скамейки у подъезда дошёл уже только с двумя бутылками – с одной закрытой и второй ополовиненной. Третью, то есть первую, пустую, скромным обелиском воздвиг посреди тротуара. Поскромничал, четыре, а лучше пяточек брать надо было.
С удовольствием, врастяжечку, допил пиво под пару сигарет. Мочевой пузырь дал понять, что переполнился. Зашёл в подъезд. Лифт, сволочь, как всегда в таких случаях, находился где-то наверху. Сомкнув колени и стиснув зубы, я едва дожидался его. Влетел в квартиру. В комнате надрывался телефон. Пробежал в ванную, открыл кран над раковиной и любуясь собой в зеркале, пустил тугую струю.
Дома я всегда писаю в раковину. Стараюсь делать это и в гостях. Удобно и гигиенично. Ничего хуже, чем заставить мужчину мочится в расположенный на уровне его колен фаянсовый горшок, изобрести не могли. Мало того, что поднятый стульчак норовит упасть под струю, так ещё сотни, тысячи мельчайших брызг неизбежно попадает на ноги. Рассмотрите внимательно ваши домашние треники возле растянутых пузырей колен, и вы поймёте...
Телефон не умолкал.
- Это ты?
Звонила тёща. Минут пять мы поздравляли друг друга, обсуждали рост, вес, и наш изменившийся статус.
- Вот вы и бабушка, Елена Ивановна!
- А ты-то... Ты - отец теперь! Ты уж давай, не особенно пей-то там... Квартиру-то убрал? Юльку когда выписывают, не узнал?
Прикидываться трезвым по телефону у меня выходит гораздо лучше, чем визави. Но в случае с женой и тёщей номер не проходит никогда. Получив наказ не шляться, лечь поспать и потом заняться уборкой, я положил трубку и направился на кухню.
Как я мог забыть?!
Отнеся такой непростительный провал в памяти только к охватившим меня отцовским чувствам, я решительно распахнул дверку холодильника.
Приветливо звякнув, мне подмигнула полная почти на треть поллитровка “Флагмана”.
Наскоро соорудил бутерброд.
Водку выпил залпом. Холодная, она почти отрезвила меня. Вышибла хмельную тяжесть пива. Прояснила взор.
Я зашёл в пустую ещё - лишь кроватка у стены - детскую.
Скоро, через несколько дней, здесь будут жить.
Провёл пальцами по перилам кроватки. Нагнувшись, погладил упругий, набитый кокосовой стружкой матрас.
Сегодня у меня родилась дочь. Моя жена, моя хрупкая и нежная Юлька подарила мне крохотного - 3кг 700г; 53см - человечка. Моя жизнь пойдёт теперь иначе. Я перестану много пить, устроюсь на вторую работу. Наведу порядок в квартире. По ночам, затаив дыхание, буду подходить к кроватке, вдыхая молочный аромат маленького тельца... Помогать менять распашонки. Купать по вечерам в ванночке... Моё жильё пропахнет мочой и какашками… На кухне и в ванной будут висеть мокрые пелёнки…
...Пересчитав наличность, я сходил к палатке.
Какое-то странное, онегинское почти беспокойство вдруг овладело мной.
Захотелось куда-нибудь съездить.
Двухлитровая баклажка “Оболони” вызвалась скрасить мой путь. Только я успел подойти к трамвайной остановке, как по заказу, подкатила “трёшка”. Трамвай - огромный дребезжащий утюг, был почти пуст, лишь старухи с лицами из мятого пергамента ехали куда-то по своим старушачьим делам.
Заскочив в салон, я сделал несколько больших глотков.
Сел на свободное место у двери и уставился в окно, избегая встречаться взглядом с замшелыми пассажирками.
В какое бы время, куда бы вы не ехали, вас будут сопровождать эти скорбные вестники смерти. Старухи - мой больной пункт. Старухами забиты рынки, магазины, поликлиники, улицы, транспорт.
Трамвай, постепенно заполняясь, волочился вдоль задымленного Варшавского шоссе.
Солнце жарило мне спину сквозь пыльное стекло.
Старухи сгоняют таких, как я, с мест. Вообще, их становится с каждым годом всё больше и больше. Они не умирают. Они угрожающе размножаются, как агент Смит из третьей “Матрицы”.
Старина Хармс предлагал волочить старух в центральную яму. И там, кажется, порубать топором....
...Едва не проехал нужную мне остановку.
Вывалился из вагона. С удивлением уставился на обилие животастых девок, деловитыми кряквами снующих туда и сюда. Зачем-то я приехал на детскую ярмарку у метро “Тульская”.
Неправильный опохмел давно уже привёл к повторному опьянению. На дне моей баклажки бултыхались остатки пива.
Опять нестерпимо захотелось ссать.
Туалет мне найти не удалось. Затравленным зверем, рассталкивая прохожих, я метнулся во дворы. Каждый шаг отдавался жуткой резью внизу живота. Спасительные гаражи виднелись в другом конце тихого дворика.
Делая вид, что прогуливаюсь, я приставными шагами поскакал через детскую площадку, едва не наебнувшись о сломанную карусель.
Сил у меня хватило лишь подбежать к гаражам сбоку, выхватить из ширинки член, застонать и опереться рукой о жестяную стену.
Напор не ослабевал, мне показалось, несколько минут. Под моими кроссовками скопилась пенистая лужа, но мне было наплевать. Нассать в прямом смысле слова. Наконец струя иссякла. Я осторожно, не касаясь члена руками, а используя резинку трусов, потряс и поболтал его, наслаждаясь жизнью.
- Ты что ж, гад, делаешь, а? - раздался за моей спиной голос.
То, что гад - это я, меня огорчило. Но порадовало, что в контакт со мной вошли сейчас, а не минутой раньше. Застегнув джинсы, я обернулся.
В двух шагах от меня, сжимая монтировку, стоял невысокий мужичок во фланелевой рубашке и грязных трениках. Мужичок гневно топорщил усы. Хозяин обоссаного гаража, предположил я.
- Ну, извини, - я развёл руками. - Сын у меня родился. Серёгой назвал.
Я сам задумался над произнесённым.
Слова мои буквально взбесили мужичка. Он резко вскрикнул и сделал выпад вперёд. Монтировка - я почувствовал лёгкий ветерок - прошла в миллиметре от моего лица.
Надо собраться.
- Мужик, не бей! - я примиряюще выставил вперёд ладони. - Ну, прости, брат... Давай замнём, лады?..
Во время своей тирады, дружелюбно кивая, мне удалось сделать несколько мелких шагов в его сторону.
Мужичок пятился, выставив левую руку. Правую, с монтировкой, опустил и чуть отвёл назад. В какой-то миг он оглянулся по сторонам.
Я подал корпус вперёд.
Пять ударов основаниями ладоней в лицо. Один за одним.
Монтировка упала мне под ноги.
Мужичок ошеломлённо затряс головой.
Я добавил уже кулаком ему в ухо и корпус, но спьяну промахнулся, удары вышли скользящие. Однако хватило и этого.
Мужичок побежал в сторону пятиэтажек. Из окон ближайшей что-то орали.
Поборов соблазн пуститься в погоню, я припустил в сторону рынка.
На пропечённой солнцем асфальтовой площади перед рынком я начал обильно потеть. Пуловер прилипал к телу. Пот стекал по лбу и застревал в бровях.
Брови впитывали влагу, как губки, и тяжелели.
Мне реально было необходимо догнаться.
Стычка взбодрила ненадолго. Ноги сделались какими-то ватными, в рот словно запихнули рулон наждака. В ушах шумело и колотило.
В кафе у вьетнашек, ругая их цены, я за пару минут выпил подряд три светлых “Балтики”. Вьетнашки таращили глаза и что-то лопотали по-своему. Громко, не стесняясь, рыгнул. Закурил.
Гады все. Гады и гондоны, думал я, разглядывая рыночных посетителей. Мало того, что поссать негде, так ещё за это тебе голову разнести норовят.
Добавил сотку явно палёной “гжелки”. Докурил. Как-то отлегло немного. Хоть вы и гондоны, а день у меня сегодня особенный. Поэтому всех вас люблю.
Прихватив с собой ещё одну пива, благостный и расслабленный, отправился бродить по детским секциям. Что я собирался купить, я не знал.
Опьянение достигло стадии впадения в детство. Лицо моё, я чувствовал, отекло. Всё происходящее казалось мне сном. Я беспомощно, словно потерявшийся в толпе спиногрыз, толокся среди обстоятельных и деловых будущих и настоящих мамаш.
Долго рассматривал бельё для беременных.
Хотел угнать синюю, с хромированными колёсиками коляску, но продавец вежливо и настойчиво попросил меня уйти.
В крохотном закутке (в Штатах такие магазины метко называются hole in the wall) стояли две корзины, до отвалу заполненные мягкими игрушками. Делать мне на рынке было нечего. Я уже начел жалеть, что припёрся сюда. Но с пустыми руками уезжать казалось мне глупым. Поэтому втиснулся в магазинчик и принялся рыться в корзинах. Тётенька-продавец за кассой недоверчиво меня разглядывала.
Я где-то читал или слышал, что мягкие игрушки в Китае шьют заключённые. Оттого-то, мол, у всех этих зайчиков, мишек, обезьянок, жирафов и собачек такие грустные мордочки. Такие равнодушные и пустые глаза. Мягкие, безропотные и слабые, эти зверюшки совершенно безразличны к своей судьбе. Годами они кочуют со склада на склад, из магазина в магазин. Когда-нибудь кого-нибудь из них купят. Но шанс, что именно тебя - ничтожен. Трудолюбивые (может ли заключённый быть трудолюбивым?) китаёзы нашили миллиарды зверушек.
Остаётся лишь грустно смотреть в никуда.
Хотел было поделиться наблюдением с продавцом, как выудил со дна корзины маленького, не больше ладони, белого зверька с чёрными пятнами. Зверёк при рассмотрении оказался пандой с умненькими, блестящими глазками.
Его мордочка улыбалась!
Светилась нахальством, довольством, любопытством.
Мне даже показалось, зверёк подмигнул мне!
То ли он был подтверждающим правило исключением, то ли я уже видел всё в изрядном преломлении... Но своей весёлостью китайский мишка мне понравился. Я заплатил. Выйдя из магазинчика, запихнул панду в передний карман джинсов. Голова не влезла и осталась торчать снаружи, разглядывая прохожих.
Откуда-то раздалась смутно знакомая мелодия.
Трам-пара-ра-рара-рам! Трам-пара-ра-рам!
Мелодия пиликала из другого кармана.
Julia - сообщил дисплей вытащенного Siemens-а.
- Привет, зая! - я готов был расцеловать округлую жопку телефона. - Как там наша дочка? Ты сама как?
Голос у жены был бодрее, чем утром:
- Да мы-то в порядке. То есть Катьку сразу забрали, ещё пока не приносили. А я лежу, анестетиками обкололи всю. Пока терпимо. Нас тут два человека в палате. У соседки мальчик. Никак не зовут ещё. Всё с мужем не могут решить, как назвать...
- Да чёрт с ними, ты-то как? Надо чего привезти? Я тут тебе подарок купил... - мне стало неловко перед самим собой. - То есть не купил ещё... выбираю пока... Это...
- Ты там, похоже, не скучаешь, - заметила жена. - Деньги смотри не все спусти. Ещё ж на выписку надо дать будет.
- Малыш, ты ведь знаешь, я аккуратно, - в этот момент я сам себе поверил.
- В том-то и дело, что знаю, - Юлька усмехнулась в трубку. - Ой, обход идёт! Всё, пока! Позвоню потом.
Связь отрубилась. Не сразу я понял, кто такой обход и куда он идёт. “Мороз-воевода дозором / Обходит владенья свои...” - запрыгали в голове дурацкие по июньской жаре строчки.
Я направился к выходу.
Попетляв по лабиринту торговых рядов, почти добрался до распахнутых настежь дверей, как вдруг остановился у здоровенной витрины секции игрушек.
Прямо на меня с витрины смотрела только что купленная мной панда. Только огромного, почти в человеческий рост, размера. Точная копия моей крошки. Я даже вытащил из кармана свою покупку, чтобы разглядеть и убедиться в идентичности.
Перевёл взгляд на витрину и вздрогнул.
Большая панда шевелилась!
Я был пьян, но не настолько же! Панда тяжело ворочалась в явно тесном для неё пространстве витрины. Пыталась вылезти оттуда и побежать ко мне, понял я. Вернее, к увиденному в моих руках своему детёнышу.
Я кинулся к ней навстречу.
Сверхъестественное закончилось, как только я вбежал в магазин.
Продавец - миниатюрная девушка в бриджах и топике - стягивала, пыхтя и дуя на чёлку, панду с витрины.
Покупатели - колхозного вида мужик и грушеподобная тётка в цветастом сарафане - молча наблюдали за её действиями.
- Последняя. Витринный экземпляр. Так что со скидкой могу вам уступить, - продавец стянула, наконец, панду с полки.
Колхозник и колхозница хищно набросились на добычу. Грубо мяли, тискали, ворочали и даже пытались подбросить вверх. Лица их плотоядно исказились.
Умоляюще-жалобно насилуемый зверь смотрел на меня.
Я стыдливо опустил глаза. В моей руке по-прежнему был зажат её детёныш.
Торопясь и сбиваясь, оттого ещё более заплетаясь языком, я начал что-то говорить. Стесняясь говорить правду - про найденных мать и дитя, я понёс околесицу о больной племяннице и ещё бог знает о чём, периодически делая попытки завладеть пандой. Колхозники молча буравили меня недобрыми глазками. Отрицательно мотали головами и прятали добычу за спины.
От их неприступности я впал в отчаяние. Я клянчил и умолял. На лицах моих врагов отражалась смесь отвращения с наслаждением.
Наконец, я снисходительно был послан проспаться.
Панду расторопная продавщица уже успела завернуть в полиэтилен.
- Я заплачу на пятьсот больше, чем они! - зажав детёныша панды под мышкой, я принялся рыться по карманам.
Задыхающегося в прозрачной обёртке зверя колхозник, прижав к животу, выносил из магазина.
Всё было кончено.
Самец макаки-резуса в подобной ситуации оскаливает ужасающие клыки, и, подрагивая мелко дрожащим кончиком хвоста, бросается на обидчика в жажде реванша. Я же, никчёмный homo sapiens, покинув рынок, горестно пил пиво у трамвайной остановки. Детёныш плакал в моём кармане. Бутылка “Клинского” казалась липкой. Само пиво было тёплым и мерзким.
Мне хотелось поскорее убраться отсюда.
Домой.
Нужной мне “трёшки”, как назло, всё не было. Ёбаное пиво не лезло в горло, зато активно просилось наружу снизу.
Решил поймать тачку. Уже было поднял руку, как тут же опустил, не поверив своим глазам.
В десятке метров от меня та самая пара колхозников, сгрудив у бордюра кучу сумок и пакетов, торговалась, отклячив необъятные задницы, с водителем “жигулей”. Моя панда ничком лежала поверх их пакетов.
Я побежал. Как в замедленной съёмке я видел лицо согласно кивающего водилы, видел, как разворачивают свои корпуса гости столицы, и как раскрываются их рты, когда я на полном ходу подхватил радостно взмахнувшего лапами зверя.
Панда, несмотря на размер, оказалась совсем не тяжёлой, и мне удалось даже надбавить ходу, преодолев небольшой подъём по Варшавке. Сзади что-то кричали, но я слышал лишь собственные топот и дыхание.
Панду я обеими руками прижимал к левому боку. Лёгкие мои хрипели и выворачивались. С трудом выбрасывая вперёд ставшие вдруг свинцовыми ноги, я добежал до железнодорожного моста.
Понял, что окончательно сдох, и остановился. Погони за мной не было.
Пот, особенно в местах, где прижимался ко мне пакет, тёк с меня ручьями.
Удивительно, но сзади, погромыхивая, подгребала к остановке моя «трёшка». Ещё у меня мелькнула мысль, а не настигли ли меня колхозники на трамвае. Но «трёха» была забита почти под завязку, я смело и настырно ввинтился в пассажиров. В толпе я неуязвим.
Мысли о неуязвимости меня посещают при превышении средней степени опьянения, поэтому, без приключений доехав до дома, я решил тормознуться.
В квартире я с наслаждением облегчился. Насвистывая, освободил панду из целлофанового плена. Усадил её на диван. Между больших чёрных лап поместил детёныша. Отошёл на шаг и полюбовался.
Зверята благодарно улыбались
Теперь можно ещё разок сходить к палатке, и на этом всё.
***
«Арсенальное светлое», по пять бутылок в каждой руке, я еле доволок до дома. По дороге вспомнился анекдот. Девочка лет десяти покупает восемь бутылок портвейна. Продавец интересуется: «А ты унесёшь столько?» Девочка, задумчиво: «Вот и я думаю… может, пару штук прямо здесь въебать?..»
Дома я тупо сидел на диване и пил пиво одно за другим.
Всё.
Я разогнался. Надвигался запой, грозной и тревожной тучей наползал он на моё семейное счастье.
А ведь через несколько дней моих девчонок выпишут.
Неужели, в волнах перегара я появлюсь в роддоме опухший и стеклянный?.. Жена будет кусать губы и плакать… Дома, вместо посильной помощи я буду отпиваться пивом, тяжело ворочаясь на диване…
Мне до того стало жаль себя, жену, дочку Катюху, до того неловко и стыдно сделалось мне, что я уткнулся в мягкий живот сидящей рядом панды и зарыдал.
Панда пахла складом и синтепоном. Мне было хорошо.
Умиротворённый, я дотянулся до тумбочки и подцепил маникюрные ножницы. Распахнул их остренький клювик и, орудуя одним из лезвий, ловко, по шву, распорол старшей панде низ живота. Показалась белая набивка. Я выстриг углубление длинной в ладонь между её задних лап. Комки синтепона разбросал по полу. Детёныша, по всем правилам, вниз головой – затылочное предлежание – поместил внутрь.
Зашивать мне было лень, да я и не знал, где у жены хранятся иголки и нитки.
Беременная панда.
Как моя Юлька ещё сегодня ночью.
Пива осталось три бутылки. К раковине я бегал теперь каждые пять минут.
Писая, держался за вешалку для полотенца.
Звонил телефон, определялись какие-то номера, но я уже плотно ушёл в сумеречную зону.
Я был горд своим одиночеством.
Если сегодня я вынесу всё и не сдохну, всё будет хорошо. Да и права помирать у меня нет. Я молодой отец. И я выдержу свой первый день.
Сегодня, кстати, он самый длинный. Завтра по минуте, по две, он пойдёт на убыль. Так и лето, бля, пройдёт…
Чтобы не затосковать, решил подрочить.
Расстегнул джинсы и лёг поудобнее.
Член не хотел подниматься. Я пытался представить себе что-нибудь. Вспомнил, как за пару дней до роддома брил, присев на корточки в ванной, Юльке лобок. Смывая «жиллетовскую» пену с чёрными вкраплениями жёстких волосиков, я щекотал жену кончиком языка. Юлька забавно стеснялась. Над трогательной, по-детски припухлой щёлкой её нависал огромный яйцевидный живот. От секса тогда осторожная жена отказалась…
Член слегка напрягся и опал снова. Потискав и помучив его несколько минут, понял, что нужна наглядность.
Пару кассет с порнухой я мог, в принципе, отыскать в завале своего стола… Но… Вялая она какая-то, неживая, что ли…
Случайно перевёл взгляд на примостившуюся рядышком беременную панду.
Приподнялся и раздвинул ей лапы. Показалась макушка детки.
Моё лицо приняло серьёзный врачебный вид.
Под плюшевый зад зверька я подложил подушку.
Я принимал роды.
Заставлял панду тужиться и правильно дышать. Уговаривал потерпеть.
Роды прошли успешно. Шлепнув детёныша по попке, положил его на живот разродившейся. Пожалел, что не догадался соорудить пуповину. Было бы достовернее.
Член мой неожиданно напрягся, подрагивая. Несколько раз я провел по нему ладонью. Отчётливо ощущал набухшие вены.
Навалился на панду всем телом и погрузил член в мягкое синтепоновое лоно. Головку непривычно щекотало. Уткнувшись в подбородок панды, я начал двигаться, убыстряясь и начиная порыкивать.
Через пару минут я взорвался горячим потоком.
Сотни, тысячи, миллионы и миллиарды белых брызжущих искр вспыхнули и угасли под закрытыми веками моих глаз.
День всё не заканчивался никак.
Мне было плевать.
Усталый, счастливый, опустошённый, я спал крепким сном.
Сном молодого отца.
