Степан Иваныч Кулибко был оригинален во всем. Можно сказать, нетрадиционален. Нет-нет, что касается естества, то тут Степан Иваныч не погрешил. Он был женолюб, образцовый семьянин, любовниц не имел, поскольку жадничал и женщин боялся, а те маленькие шалости, что он себе позволял, мой читатель, не интересны ни мне, ни тебе.
Просто Степан Иванович не любил традиций. Бунтовал против них. Считал пережитком общества, атавизмом нации и геморроем души.
Он любил Восток, принимал душ Шарко, занимался гимнастикой Бобыря и даже дышал по Бутейко. И хотя его батя был православный хохол, а мать черноземной казачкой, учил принципы Дао и читал Госвами. Но и на старуху бывает проруха. На то и дырка, чтоб ввинтили шуруп.
Ещё Степан Иванович любил рыбалку. Спросите – и чего?! Любой мужик в силу половой принадлежности обязан её любить. Но и в этом Степан Иваныч дал маху. Он был рыболов-нетрадиционал. То есть на рыбалку ходил он один, никогда не пил водку и до кучи отпускал свою рыбу.
Каждое воскресенье, от деревни Дубки, где семейство Кулибок облюбовало дачу, Степан Иванович брал велосипед и «ехал до водоёму». Водоёмов было три, и на каждом имелся мосток. Мостки Степан Иваныч смастерил сам из приобретенных за пузырь пиломатериалов, что немного противоречило Дао, и ревностно охранял. Потому, когда зыбким июльским утром на одном из мостков обозначился силуэт, Степан Иваныч испытал негодование, переходящее в злость.
По мере приближения к пруду силуэт на мостке концентрировался, прояснялся и обретал типично женские черты. Стояла баба. Сочная деревенская молодуха в молочно-белом платке. И… с удочкой в пухлых руках.
Под тирольской шапочкой Степан Иваныча взмокло, и ярость слегка улеглась. Он слез с велосипеда, важно посмотрел вдаль и отстегнул с багажника стульчик. Стульчик он установил невдалеке, расчехлил удочки и тяжко присел, нарочито изображая досаду. Он надеялся, что незнакомка испытает стыд за причиненные ему неудобства и уберётся с мостка.
Но стыда аборигенка не испытала, напротив, улыбнулась Степан Иванычу широко и открыто. Ловя шаловливые взгляды, Степан Иваныч хмурился, морщил лоб и серьёзно разглядывал поплавки. Наживки были импортные, купленные на Птичьем Рынке, но почему-то игнорировались рыбой. Степан Иваныч злился. Стульчик по глине сползал, кусались комары. До кучи у наглой захватчицы клевало бойко и часто. Снимая очередного карася, молодка бросала его в ведро, нагибалась и мыла руки. Женственно и мучительно долго.
Так продолжалось пару часов, пока клёв не иссяк. Незнакомка подхватила ведро, вылила лишки воды и - Степан Иваныч побледнел - направилась прямо к нему.
- Как рыбалка? - простодушно спросила она.
Степан Иваныч хотел резко и прямолинейно объяснить, что «никак» в виду неких объективных причин и…
- А я Оленька.
- Степан Иванович, - только выдавил он.
- Степан Иваныч! Как приятно! Клюёт?
Кулибко ощутил, как новая волна раздражения подкатила под острый кадык.
- Что-то сегодня не то, - сквозь зубы процедил он.
Но Оленька обворожительно улыбнулась и заглянула Степан Иванычу через плечо.
- А на что ловишь, соколик?
Сквозь одежду Степан Иваныч почувствовал, что в лопатку, словно вражеский штык, упёрся упругий сосок.
Между тем Оленька снова нагнулась, пошарила в рюкзаке и извлекла бойлы:
- Ого! С банановым вкусом?!
Степан Иваныч покраснел, и в глубине мозжечка мелькнуло, что презервативов у него нет. От того, что собственное подсознание выдает мысли, шедшие вразрез Госвами, Степан Иваныч смутился еще больше.
- Это для карпов, - ответил он и отер шапочкой лоб.
- А это, стало быть, для плотвы?!
На беду Степан Иваныча пакетик с приманкой венчала надпись «Волшебные палочки для плотвы».
- И как на них ловят?
Кулибко почувствовал, как вспотел копчик, и стало тесно спине.
- Да, ла-адно, - Оленька подмигнула: - Рыбалка – дело любовное.
Потом она посерьёзнела и поскребла в баночке для червей:
- Где ж ты задохликов брал? Так не пойдет. На хлеб сейчас ловят.
Она покровительственно оглядела Степан Иваныча и серьёзно изрекла:
- Степан Иванович, нехорошо обратно пустым. Пойдемте, навозных дам. Рядышком, у самого пруда.
Заполучить навозных червей взамен дождевых звучало заманчиво. Слишком. Степан Иванович опасливо оглядел Оленьку, но она, казалось, уже забыла о нём. Сноровисто смотала удочку и равнодушно кивнула. Степан Иванович нерешительно поднялся, потоптался, волнуясь за стульчик и снасти, потом махнул рукой, подхватил велосипед и безропотно засеменил следом.
Оленькин дом оказался крайним, окнами на пруд, и стульчик был виден, потому Степан Иванович успокоился и осмелел.
Утробно сопел поросенок, гудели шмели над клумбой, пупырчатые огурчики уютно теснились в тазу.
- Вон там, у закуты, - бесстрастно указала Оленька и скрылась в просторных сенях.
Степан Иваныч приставил велосипед к забору, радостно потёр руки и вгрызся в душистый субстрат. Разумеется, совком. Темно-красные ползучие твари прыснули из жирных комков, и Степан Иваныч так увлекся охотой, что не заметил как Оленька нарисовалася снова. От неожиданности он вздрогнул и выронил червей.
- Ну что же, Вы, Степан Иванович, - заботливо проворковала Оленька, одной рукой подхватывая баночку, а другой обнимая Кулибко.
Степан Иваныч занервничал, но баночку взял.
- Голубчик, пойдемте есть.
Надо сказать, Степан Иваныч поесть любил, а в виду принятого вегетарианства был голоден постоянно. Он ясно ощутил дразнящий запах картошки и даже прочувствовал, как она скворчит на плите. А упомянутая боязнь женщин мешала ответить отказом. Малость помявшись для приличия, Степан Иваныч вошёл в дом.
На столе значилась не только картошка, но селёдочка и грибы. Малосольные огурчики зеленели в укропе, золотился в масле лучок. Венчал натюрморт большой пузырь самогона и пара стаканов пред ним.
- Я-я… не пью! Эт-то зло! – чуть не вскрикнул Степан Иваныч и устыдился своей правоты.
- Отчего же, голубчик? – удивилась Оленька, тем не менее, откручивая пузырь: - Ты что, у нас, не мужик?
Ударило сивухою в нос. Степан Иваныч поморщился, но гены, доставшиеся от отца, дали знать, и ноздри затрепетали:
- Ну, если только одну.
- За рыбалку!
- Понимаете, Ольга, - строго сказал он, скривясь и закусив огурцом: - Шри Шримад Прабхупада…
Он осёкся, но Оленька смотрела с таким вниманием и восторгом, что Степан Иваныча захлестнуло желание спасти, вырвать из круговерти сансары еще одну заблудшую душу и он с жаром продолжил:
- Спиртное, секс и чеснок…
Он рассказывал Оленьке про гуны зла и добра, санскрит и проклятие кармы, а хозяйка послушно кивала. И подливала ещё.
- У меня мужик на зоне, - вдруг просто сказала она: - Вот и вою волчицей тамбовской.
Что-то бесконечно белое и теплое вдруг накрыло Степан Иваныча и потянуло к себе. Из этой пелены вынырнули горячие мокрые губы, и Кулибко потерял отчёт.
Проснулся, когда было темно. В окна светила луна, надрывался в траве коростель, и какая-то тварь стрекотала за печкой. Чей-то волос щекотал лоб, а рука совсем онемела. В висках чеканили молотки, и рассыпалися искры. Степан Иваныч жалобно застонал.
- Проснулся? – пропело над ухом.
Кулибко подскочил, но, обнаружив пропажу штанов, заскулил и опустился обратно.
- А, ну, голубок, похмелись!
В лунном свете граненый стакан сиял колдовским ореолом. Резанул знакомый дух, и самогон потек в глотку.
- От, и славно, соколик!
Степан Иваныч покорно икнул и свалился в подушку. В тот же миг тяжелые груди всколыхнулись над ним, и понеслось-полетело.
В бесконечном дурманящем сне Кулибко представлялась сансара. Он умирал и рождался вновь, только чья-то рука безжалостно запихивала его в предыдущее тело. Вновь и вновь он рождался в избе у пруда, и молоком был стакан самогона. Потом кастаньедовской бабочкой нависали груди вразлет, и все качалось и пело. Раз за разом Оленька умертвляла и снова рожала его.
Очнулся Степан Иваныч на третий день. Глаза слепил свет, и в окошко стучали. Кто-то в сапогах и погонах.
- Вставай, соколик, вставай, - тормошила его хозяйка: - За тобою пришли. Козлы!
Степан Иваныч только что в очередной раз появился на свет и потому испугался:
- Чего же я натворил?
Но Оленька сунула ему куртку, штаны и зашептала на ухо:
- На чердак, в сенях, полезай!
Кулибко нещадно штормило. От вида лестницы рвотный позыв подпёр и застрял где-то в горле. Наш герой захотел возразить, но Оля его подстегнула:
- Там жена! Полезай, дурачок!
На чердак Степан Иваныч взвился белкой, оступился и обнял трубу. Лестница за спиной скрипнула и скрылась из виду. Степан Иваныч прильнул к мутному в точках стеклу и осмотрелся. Удочки и распотрошенный рюкзак все еще валялись на берегу, а стульчик, похоже, украли. Стоял УАЗик ментов, а рядом - Степан Иванычу стало стыдно - металась родная жена. Кулибко всхлипнул и нехорошо подумал об Оле. Потом он вернулся к краю чердака, осмотрел сверху сени и загрустил. Лестницы не было видно. Степан Иваныч зажмурил глаза, ухватился за брус и ящеркой сполз на пузе. Ослабевшие руки разжались, и он грузно шлёпнулся вниз.
Замяукал котенок. Кулибко вновь застонал, поднялся и рванул в огороды.
Жене он потом соврал, что зашел по грибы, заблудился и очнулся в овраге. Для убедительности вздохнул и показал синяки.
С тех пор к рыбалке наш герой поостыл. И к восточным мудростям тоже. Зато действительно собирает грибы. Жарит и с удовольствием ест - традиционно под водку, по-русски.
Ночная Кобыла
