Слова были правильные, но губы у Зелёнкина будто склеило. Не шло с языка объяснение с Нонной! На все его вздохи она улыбалась, блестя ровными зубками, и убегала – то на бережок лесного пруда с иссиня-прозрачной водой, то к зарослям крупной лесной смородины. Зелёнкин, отчаявшись, вздохнул: может, после ужина… когда наестся, прыгучесть уже не та.
– Ой, а я, кажется, купальник забыла! – взвизгнула Нонна и, опрокинув в траву рюкзак, принялась быстро, по-хомячьи, рыться в нём обеими лапками. Ничего не нашла – и тут же рванула к себе зелёнкинский потрёпанный вещмешок. Зелёнкин замычал протестующе, да куда там!.. Нонна с торжествующим визгом вытянула из вещмешка неуместно-розовый кулёчек ткани:
– Это я второпях к тебе сунула! Ой…
Следом за купальником на траву скользнула кобура с наградной зелёнкинской «береттой». Впрочем, о том, что она наградная, знали только комроты и старшина спецназа Зелёнкин… ну, да это всё в прошлом. Зелёнкин подхватился от костра, дымившего сырым валежником, и бросился к Нонне. Но та, с восторгом аборигена, умыкнувшего зеркальце в стане бледнолицых, уже вертела в руках «беретту»: о-о, совсем как настоящий!..
– Верни сейчас же! Он и вправду настоящий, – сказал Зелёнкин, стараясь придать голосу грозовые нотки.
– А давай постреляем! – сказала Нонна громким заговорщическим шёпотом.
Поупиравшись с минуту, Зелёнкин со вздохом перевёл оружие в состояние готовности к стрельбе, осмотрелся. Полусгнившую берёзовую лесину метрах в двадцати украшал небольшой тёмно-бурый нарост древесного гриба-чаги. Почти не целясь, Зелёнкин сделал два выстрела, разнеся чагу в мелкое крошево. Нонна закричала и захлопала в ладоши. Зелёнкин нехотя передал ей «беретту», и она, куражась в ковбойском стиле, от бедра, сделала несколько неприцельных выстрелов в глубь леса. Взлетело облачко коры и изрубленных листьев, и кто-то явственно вскрикнул в самой чащобе. Ничего не слыша от грохота стрельбы, Нонна продолжала смеяться и размахивать «береттой». Зелёнкин вырвал у неё оружие и быстрым шагом направился в сторону вскрика. Может, померещилось?..
Нет. Не померещилось: в глубине зарослей, шагах в двадцати от края поляны, лежал навзничь здоровенный мужик средних лет с сильно заросшим щетиной лицом. Он был без шапки, в застиранном тельнике и рваной фуфайке с торчащими клочьями ваты, в таких же ватных, замасленных штанах – и почему-то в новеньких китайских кроссовках.
Человек был без сознания, но дышал прерывисто, с хрипом.
Тракторист, что ли, местный, подумал Зелёнкин… кой чёрт занёс его на эти галеры? На девок полюбоваться?!
– О-ой… а давай его оставим и убежим, а, Витенька? Меня же посадят! – сказала с подвывом подошедшая следом Нонна. Зелёнкин молча сморщился: выбор и впрямь был небогат. Бросить раненого на верную смерть или тащить его на себе. Машина за Зелёнкиным и Нонной придёт только утром, а к утру раненого можно будет уже закапывать…
Тряхнув головой, невысокий, сухонький Зелёнкин преобразился: от его ленивых, скованных движений не осталось и следа. В пять-шесть рывков он выволок раненого на поляну, молча подтянул к себе ногой вещмешок и стал споро вытаскивать на траву металлические коробочки и пузатые пакетики. Затем внимательно осмотрел раненого: пуля прошила верхний край брюшины и застряла, немного не доберясь на вылет. Зелёнкин задумался: есть шанс достать пулю, со спины она вроде даже пальпируется… Через минуту на поляне была развернута маленькая полевая операционная, и Зелёнкин принялся за дело.
Оперировать в полевых условиях ему пока что не приходилось, но их и не только этому обучали. Ловко зашив оба разреза кривой иглой с суровой ниткой, Зелёнкин отбросил извлечённую из раны пулю подальше в заросли и обернулся на шум.
Нонна, не выдержав, всё-таки свалилась в обморок…
Состояние раненого пока что не внушало особенных опасений. Зелёнкин обработал и перевязал рану, затем, примерившись, связал раненому запястья широким вафельным полотенцем и перекинул получившуюся петлю через свои плечо и подмышку. Крякнув, старшина поднял и поволок своего пациента в сторону лесного просёлка.
Не получая ответов на свои растерянные реплики, Нонна, спотыкаясь, плелась сзади, таща оба рюкзака и оставшуюся неразобранной палатку. Костёр, вспомнил Зелёнкин и оборотился к огню, но огонь уже и сам догадливо потух.
Лес словно преобразился: прежде дружелюбный и приветливый, он теперь норовил подкинуть Зелёнкину под ноги выползший из земли корень или упавший сук, хвоя предательски скрипела и скользила под ногами… Наконец, они вышли к лесной просёлочной колее и принялись ждать.
Ждать, к счастью, пришлось недолго: переваливаясь, как селезень, вскоре показался ободранный жёлтый молоковоз.
В райбольнице врач коротко взглянул на Зелёнкина и кивнул старушке-регистраторше: зови участкового! Пришёл участковый, похожий на громадного, заросшего медведя, оторванного от куста с малиной. Зелёнкин коротко, по-военному доложил о происшедшем: во время тренировочной стрельбы мною был случайно задет неизвестный… оказана неотложная хирургическая помощь, пуля извлечена, рана обработана.
Пациент в операционной. Жду ваших указаний.
Участковый промычал что-то сочувственно и затопал разбитыми керзачами по коридору в операционную. Старушка-регистраторша подхватилась было следом: куда, куда.., но он только отмахнулся. Не было участкового минуты четыре. За это время Зелёнкин заметил, что непривычно молчаливую Нонну заметно бьёт крупной дрожью.
Сам он ощущал только грусть и непреходящую усталость от жизни.
Участковый вышел, и лицо его приняло загадочное выражение – так, наверно, выглядел бы человек, зачерпнувший в омуте сома резиновым сапогом…
– Опознал я твоего неизвестного, – сказал участковый, обращаясь к вставшему навытяжку Зелёнкину. – Это же Званцев, больше известный, как Звонница! Особо опасен. Объявлен в розыск. Три дня назад в райцентре бежал из-под стражи, вырвав часовому гортань… часовой умер на месте. Тебе же медаль надо давать, старшина! Нашёл, ёбамать, кого лечить! Я б его лучше сам… в общем, в другой раз бей прямо в глаз – не порти шкуру!
– Просьба имеется, – с трудом откашлявшись, хрипло произнёс Зелёнкин. – Укажите в рапорте, что это вы его нашли… раненным из неустановленного ствола. Оказали экстренную помощь и вместе с группой туристов доставили в райцентр. А я лучше пойду… насовсем.
Участковый с минуту помолчал. Сообразив, мотнул головой в сторону Нонны, и Зелёнкин кивнул утвердительно. Помолчали с минуту. Потом участковый пожал старшине руку, попрощался кивком с Нонной и бросился к телефону.
Спускаясь по ступеням райбольницы, Зелёнкин ощутил, что теперь мог бы без труда объясниться Нонне в любви. Жаль, что чувства, просившиеся наружу, куда-то уже стушевались…
