В сером плаще с чёрным подбоем, твёрдой походкой человека, которому уже нечего терять, четырнадцатой зари весеннего месяца айриэра на улицу Ершалаэля из неприметного низенького домика вышел первосвященник Понтий.
Небо истекало закатной кровью — редкие облака прятались от лучей распухшего багрового солнца. Свет неприятно резал глаза, пробиваясь сквозь дымку, висящую над старым городом.
Первосвященник окинул туманным взглядом охрану: три меченосца, один антимаг. Больше незачем. Всё равно Миротворца даже целой центурией Старой Империи не остановишь. Снова вспыхнули непрошенные мысли — сюда бы Двенадцатый Молниеносный, да ещё бы Третий Серебряный легион… Тогда… А что тогда? Десять легионов не смогли остановить продвижение к столице всего лишь пяти тысяч Миротворцев.
В закатных лучах играла искорками пыль. Вездесущие едкие частицы с ароматом лесных цветов. Понтий ненавидел этот запах. Он перетекал через стены, проникал в малейшую щель. В городе, где находился хоть один эльф, запах священных цветов жил в каждом глотке воздуха.
Порыв ветра взметнул целое облако пыли — Понтий, поморщившись, прикрыл глаза краем плаща…
Внезапно пыль опала, и первосвященник увидел бродягу. Удивление, смешанное с ужасом, отдалось горячей кровью в висках. Нет, то, что он увидел бродягу на улицах Ершалаэля, не тронуло Понтия. Первосвященника испугала одежда бродяги. Её цвет. Обильно запачканный пылью, но от этого не менее яркий… Белый цвет. Запрещённый.
Чеканные строчки “Закона о разделении цветов в мирской жизни и государственной” зазвучали холодным хрусталём эльфийской речи. “Народу, запятнавшему себя в войне, положены в одежде и обиходе цвета смирения: коричневый, серый, чёрный. На государственной символике допускается тёмно-красный цвет — цвет невинно пролитой крови… Особо запретны цвета белый — цвет чистоты мыслей и мира, и цвет алый — цвет крови Высшего Народа... Все те, кто пренебрёг этим и другими законами Эльфийской Демократической Империи, подлежат смерти, как отголоски прошлого. А прошлое мертво”.
Повелительно махнув охране, Понтий подошёл к бродяге:
— Как тебя зовут, безумец?
Человек недоумённо посмотрел на него:
— Почему ты считаешь меня безумным, первосвященник?
— Ты знаешь меня, — удивился Понтий. — Откуда?
— Как можно не знать человека, объединившего стольких людей под знаменем Веры. Жаль, что ты сам не веришь…
Первосвященник дёрнул щекой:
— Это не важно. Моя задача не в том. Я даже не стану спрашивать, откуда ты знаешь, что я не верю…
— Ты не прав, первосвященник, — прервал его бродяга. — То, что вы смогли создать вооружённые силы под прикрытием храма, — мелочь по сравнению с тем, что вы объединили людей верой в Непришедшего.
Понтий помолчал, но всё же удержался от приказа охране:
— Ты очень много знаешь, бродяга. Непозволительно много. С такими знаниями долго не живут.
— Не стоит меня бояться, — обезоруживающе улыбнулся собеседник. — Эльфы не узнают этого от меня. И у тебя нет причин меня убивать…
— Потому что раньше тебя убьют эльфы, безумец, — резко сказал Понтий. — Цвет твоей одежды запрещён.
— Почему же…Разве этот мир не свободен, разве эльфы не дали свободу слова, веры, передвижения каждому живому существу?
Первосвященник долго смотрел на бродягу, прежде чем с сожалением сказал:
— И всё-таки ты безумен. Жаль. Так редко можно встретить человека, не склонившегося пред Перворождёнными. Жаль…
И крикнул уже охране:
— Марк, пойдём. Нам пора.
Понтий, отвернувшись от бродяги, продолжил путь.
Вдруг в спину ударило:
— До свидания, всадник Понтий Пилат. Жаль, не смогли мы поговорить. В следующий раз нам тоже вряд ли удастся.
Первосвященник развернулся одним движением, точным, заученным. Так когда-то он разворачивался на поле при Идиставизо. Тогда несколько десятков Миротворцев зашли в тыл его легиона и почти разорвали строй пополам. Почти. Если бы не яростная атака двух десятков антимагов и первой центурии.
— Кто ты? — выдохнул Понтий. — Никто уже десять лет не называл меня так. В Законе “О именах и титулах” запрещены названия рода в именах, как и титулы... Для народов, познавших войну.
— Ты считаешь, что эльфы никогда не знали, что такое война? — чуть насмешливо улыбнулся бродяга. — Как же тогда они вас победили? Может, пройдёмся немного, всадник? До Храма. Нам есть о чём поговорить…Вряд у нас ещё найдётся время.
— Пойдём… — Понтий направился к центральной площади, охрана почтительно отстала на двадцать шагов, чтобы не мешать разговору. — И всё же… как твоё имя?
— К чему тебе моё имя? В этом мире у меня его нет. В другом будет…
— В другом? — первосвященник удивился. — В своём ли ты уме, бродяга?
— А ты, всадник? Кто из тебя настоящий? Тот, кто говорит о любви к ближнему своему и смирении? Или тот, кто собирает и готовит за стенами храма профессиональных воинов? Кто настоящий? Всадник Понтий Пилат, несмирившийся, несломленный? Или первосвященник Понтий, сотрудничающий с эльфами, радушно принимаемый при дворе Светлого Наместника? Не потерялся ли ты в именах и целях?
— Мы все потерялись, — глухо ответил Понтий. — Когда эльфы разбили наши легионы, когда мы потеряли право решать…И ты, как мне кажется, прекрасно знаешь, что единственным выходом было создать религию, сеть храмов, мощную организацию. И этим спасти то немногое, что осталось после прихода Миротворцев. Слава Непришедшему, что эльфы так трепетно относятся к вере.
— Относятся ли? — печально улыбнулся бродяга. — Или собирают вас всех в одно место, чтобы покончить одним ударом?
Понтий не ответил. Они вышли на центральную площадь Ершалаэля. Перед бывшим дворцом царя Ирода Великого, ныне резиденцией Светлого Наместника.
На площади пронзительно тонко возвышался древесный шпиль, удерживая в небе светлый шёлк флага Эльфийской Демократической Империи. Бело-алые полосы, тёмно-синее поле с пятьюдесятью звёздочками — по количеству священных рощ.
Понтий сплюнул — во рту всегда просыпалась горечь при виде ненавистных цветов. Этот мир был наш… До тех пор, пока изящные силуэты эльфийских кораблей не появились в гаванях всех людских государств. Варвары не продержались и месяца… Персия и Египет склонились через полгода. Рим ещё через год. Магия людей не могла соперничать с древним искусством эльфов. Римская Империя продержалась только лишь потому, что всегда предпочитала полагаться на клинки, придерживая особо магических соседей великолепно подготовленными антимагами — людьми, способными разрушить самое утончённое заклятие. Людское. Но не эльфийское… Порой удавалось ослабить удар, но свести на нет — никогда.
— Пойдём, первосвященник, — бродяга коснулся руки Понтия. — Каждому воздастся по делам его. Не ты ли это говорил?
— Я… Но вот почему-то не воздаётся. Вот уже десять лет.
— Воздастся, поверь. Голгофа ждёт за углом…
— Что? — Понтий удивлённо посмотрел на бродягу. — Порой мне кажется, что ты всё же безумен. При чём тут лысый холм на окраине?
— Холм ни при чём, игемон…
— Как ты меня назвал? — первосвященник всё больше и больше убеждался, что собеседник не дружит со здравым смыслом.
— Прости, первосвященник. Так я тебя назову потом. Не сейчас. И не здесь…А Голгофа... Она всех нас ждёт. Каждого по-своему. И каждый идёт к ней своим путём. Никто не откажется от поднесённой чаши и выпьет её до дна. Такова уж природа человека…
— Природа человека — это рабство, страх, подлость, — резко ответил Понтий. — За десять лет я убедился в этом. Люди отказались от всего: от названий городов, от своей истории, культуры, от имён. Даже месяцы теперь называются по-эльфийски. Я помню время, когда вместо “айриэра” мы говорили “нисан”, вместо Ершалаэля — Ершалаим. Но память так ненадёжна, иногда я просыпаюсь в холодном поту и боюсь забыть… себя, прошлое, как мы сдерживали Миротворцев целый месяц всего лишь одним Третьим легионом, как бились на подступах к Риму…
Не спеша, они пересекли площадь — люди торопливо расступались перед ними. Понтий презрительно заметил:
— Видишь, у них остался только страх. Передо мной, перед цветом твоего хитона. Лишь страх…
— И вера, — светло улыбнулся бродяга.
— Кому нужна вера? Спасёт она? Ответь, бродяга…
— Спасёт, всадник. И придёт Мессия, когда наступит конец мира и воздастся каждому по делам его. Кто верит в жизнь и любовь, тому будет спасение. Тот, кто не верит ни во что и несёт другим небытиё, сам исчезнет, как будто его и не было.
— Хватит, — грубо прервал первосвященник. — Я это произношу каждую неделю… В этих словах пустота. Они созданы мной и такими, как я. Это не откровение, всего лишь попытка удержать людей на краю бездны отчаяния…
— У вас получилось, всадник. И когда-нибудь Непришедший всё же придёт. Когда вы уже не будете ждать, когда наступят последние времена…
— Они уже наступили, бродяга. Нашего мира нет. Остались жалкие обломки. Где твой мессия?
Они вышли с площади на улицу, ведущую прямо к Храму. Тёмный камень мостовой под светом заходящего солнца казался залитым кровью. Но Понтий знал, что на этих улицах не пролилось и капли. Война завершилась далеко от Иудиэли. Великий город Ершалаэль грелся в закатных лучах, закутавшись в мантию остро пахнущей цветами едкой пыли…
Цветами?! Аромат уже драл горло… Где-то рядом Миротворец!
— Марк! — крикнул первосвященник.
Старший Храмовой стражи и первый телохранитель Марк подбежал к Понтию.
— Уходим. Быстро! — приказал первосвященник.
Марк поднял вверх изуродованное лицо — огненная магия Миротворцев пощадила из всей пятой когорты только его — принюхался, понимающе кивнул. Резко махнул рукой в сторону проулка.
— Но так же мы только отдалимся от Храма, — возразил Понтий.
Марк нетерпеливо дёрнул рукой, мол, нет времени спорить.
Они бежали минут пять. Но запах, казалось, становился всё сильнее…
— Ненавижу цветы, — пробормотал на бегу Понтий.
Минут через десять они, сделав огромный круг, выбежали к ограде Храма. Остановились, переводя дыхание.
— Зачем мы бежали? — поинтересовался бродяга.
Понтий зло глянул на него:
— А ты как думаешь, зачем? Из-за твоей одежды… За белый цвет кара следует незамедлительно. Скажи, ты вообще не понимаешь, что творится в этом мире? Откуда ты явился?
— Издалека, — светло улыбнулся бродяга.
— Всё, хватит. Пойдём в Храм. Там хоть одежду сменишь…
— А нельзя её просто снять?
— Тогда тебя тем более убьют. Без одежды живут только животные. А в черте города находиться животным запрещено. Место неразумным — вне городских стен.
— И каким же законом это диктуется?
— Законом “О разуме”. Всё, поспорили и хватит. Пойдём!
— Нет, игемон, — печально улыбнулся бродяга. — Мне пора.
— Куда? — опешил Понтий.
— Голгофа ждёт за углом… — вновь повторил странные слова человек в белом хитоне, и легко повернувшись, направился к ближайшему перекрёстку.
— Стой, дурак! — крикнул в бешенстве первосвященник. — Я прикажу страже остановить тебя силой.
— Нет, не прикажешь, — бросил бродяга через плечо. — Ты же чувствуешь… Жаль, игемон, не вышло у нас и сейчас поговорить. До встречи… Вот только ты меня вряд ли узнаешь.
И зашёл за угол.
Понтий не успел удивиться странному обращению к нему… Какой он игемон, если правят Перворождённые? Цветочный аромат накатился удушающей волной.
— Марк, — хрипло крикнул первосвященник, — центурию к оружию. И быстро, быстро!
Сам он кинулся к перекрёстку, даже не раздумывая, не просчитывая последствий. Задыхаясь, Понтий повернул за угол. Поздно. Всё…
Даже не понимая, что именно “всё”, первосвященник выхватил гладий и бросился к двум фигурам.
Эльф недоумённо глянул на бегущего человека с клинком в руке. Недовольно качнул жезлом. Волна зелёного пламени прокатилась по мостовой и расплескалась у ног Понтия — выдержали амулеты, не зря работали над ними два года. Эльф гневно крикнул:
— Стой, человек!
Первосвященник остановился около распростертого на камнях бродяги… Поздно, поздно…
— Ты не узнал меня, Арадриэль?
— Первосвященник? — эльф позволил себе показать удивление. — Что заставило такого уважаемого человека бегать с мечом в руках по улицам славного города Ершалаэля?
— Этот человек, — Понтий указал на бродягу. — Он мне нужен.
— Невозможно, первосвященник, — лёд в голосе Перворождённого не давал повода усомниться в бесполезности спора. — Этот человек нарушил Закон. Подлежит казни. Приговор вынесен и будет приведён в исполнение немедленно.
Понтий за спиной услышал топот. Центурия пришла на выручку легату.
— Всё же я настаиваю, — оскалился Понтий, он уже и сам не понимал, что на него нашло. Рисковать всем ради бродяги… Не сошёл ли он сам с ума?
— Вы уверены в своих словах, первосвященник? — в голосе эльфа гневно зазвенело серебро.
— Я ещё никогда не был ни в чём так уверен, Миротворец, — прорычал Понтий. Он чувствовал за спиной почти забытую силу верных ему людей. С ним снова были его воины. Как тогда на Побережье, как тогда в Мессении, как тогда на подступах к Риму…
— Понтий, остановись! — внезапно раздался голос бродяги. — Всё так и должно быть.
— Вот именно, первосвященник, — насмешливо заметил эльф. — И тебе ещё придётся ответить за слова, сказанные сегодня.
Зелёная молния сорвалась из рук Арадриэля и ушла в землю.
— Будь ты проклят, — прошептал Понтий.
Эльф решил поиздеваться над ним и казнить странного незнакомца наиболее мучительным способом. Ломая камень мостовой, появились первые побеги. Тоненькие лианы опутали тело бродяги, выворачивая руки, вытягивая ноги. Незнакомец застыл в странной позе — руки широко раскинуты, ноги сведены вместе.
— Не так, — крикнул Понтий, — не мучай его. Убей быстро.
Эльф злорадно усмехнулся:
— Казнь определена… Изменению не подлежит.
— Центурия… — крикнул первосвященник, намереваясь броситься в бой.
— Нет, — резко сказал бродяга. — Всадник, остановись. Не вмешивайся. Каждому воздастся… Помнишь?
Арадриэль мелодично рассмеялся:
— Ваши глупые человеческие сказки о Боге и Непришедшем? Нет ничего в небе… А сила на земле только у нас, Истинного Народа.
Тонкие веточки проросли вокруг тела бродяги, царапая кожу острыми листочками. Но вот вспух бугорок на одной ладони, на второй, на стопе… Мгновение, и бугорки прорвались, расплёскивая алые фонтанчики. Из ран поблёскивая капельками крови проросли светло-зелёные веточки…
Незнакомец захрипел — веточки вонзились в спину и прокладывали путь к свету через плоть.
Понтий до боли сжал кулаки, понимая, что уже ничего не изменить. Не договорить, не понять, не спасти… В уголке рта бродяги показалась капелька крови. Помедлила… и скатилась по щеке. Бродяга посмотрел в глаза Понтию:
— Каждому воздастся… — он с трудом говорил — видно было, что каждое слово приносило нестерпимую боль, — по делам и вере… Кто верит в пустоту, уйдёт… в небытиё, — в груди у него забулькало, но он продолжил, — кто верит в истинный свет, будет спасён…
Хитон на груди окрасился кровью. Алое на белом — запрещённые цвета, как будто насмешка над палачом.
Бродяга приподнял голову, желая что-то сказать, но вместо слов изо рта вырвалась струя алой крови.
Взгляд его устремился в небо, только теперь Понтий заметил, что глаза у бродяги ярко-синие, невозможного небесного цвета. Откуда-то пришло иррациональное спокойствие, как будто всё так и должно было произойти…
— Господи, прими… душу мою… — прошептал бродяга… и затих.
Поднялся ветер, тучи пыли взметнулись над городом. Но запах цветов куда-то пропал. Впервые за много лет.
Резкие порывы бросали в лицо колкие песчинки, но Понтий не отворачивался. Он смотрел на лицо незнакомца — оно не было искажено страданием, ненавистью, болью… Нет… Первосвященник увидел только спокойствие и еле заметную печальную улыбку… Понтий стиснул рукоять меча и посмотрел на эльфа. Но на том месте, где только что стоял Перворождённый, клубилась пыль…
— Каждому воздастся… — устало прошептал Понтий.
Резко потемнело — закатное солнце не могло пробиться сквозь плотный полог пыли. И затухающим шёпотом ветра донеслось:
— Голгофа ждёт за углом…
Тьма опустилась на великий город.
В белом плаще с красным подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана на балкон дворца Ирода Великого вышел пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат.
© Д. Дзыговбродский
