День подходил к концу. Метель не прекращалась третьи сутки и сугробы доходили Папаше уже до пояса. Ноги окоченели и не слушались, но нужно было идти. Он шел не один – маленькая тощая фигурка, замотанная по глаза шарфом, молча следовала за ним. Папаша очень торопился – метель не собиралась прекращаться и необходимо было где-то укрыться от пронизывающего ветра, чтобы поесть и переночевать. Голод его беспокоил сейчас даже больше, чем отмерзшие ноги. Он привык голодать по несколько дней, но прошла уже неделя с того момента, когда он проглотил последний кусок пищи. Это был пирожок с мясом. В тот день местные попрошайки сильно избили его под церковью, не забыв отобрать те несчастные пару монет, что он успел выпросить. Только что закончилась служба и воодушевленные прихожане стремились делать добрые дела, подавая нищим милостыню. Он лежал под церковной стеной, побитый и окровавленный. Миловидная молодая женщина, не сильно скрывая, однако, своего презрения, протянула ему этот самый пирожок.
Папаша шел впереди, прокладывая своим телом дорогу малышу. Несмотря на теплый шарф и более добротную одежду, чем у отца, малыша всего трясло от холода.
– Сейчас, сейчас, потерпи, Павлик, мы совсем близко. Уже близко. – Он пытался отвлечь ребенка от мыслей о холоде, хотя сам чувствовал как понемногу превращается в ледышку.
Правильно ли они шли, Папаша не знал. Впереди ничего не было видно. Им нужно было попасть на свалку и в эту метель ему оставалось полагаться только на собственную интуицию.
Полуразвалившийся дом, в подвале которого он жил с сыном, ночью кто-то поджег и они еле успели спастись. Подвал был одним из немногочисленных мест, где они могли чувствовать себя в безопасности. Никто не знал, что они там жили. Или все-таки кто-то знал? Еще одним безопасным местом, как считал Папаша, была свалка. Она служила им, как он выражался, летней резиденцией.
Под ногами хрустнуло и Папаша почувствовал, что в его промерзшую ступню что-то вонзилось. Боли он не ощутил никакой.
– Кажется, пришли.
Глаза над шарфом просияли. В последнее время это бывало так редко, что на секунду Папаша забыл и про метель, и про мороз, и про раненую ногу. Эти глаза для него – целый мир, смысл его жизни.
– Павлик, ты так похож на маму. Она тебя очень любила.
Ребенок смотрел на него и молчал. Его трусило от холода.
– Мы сейчас придем домой, согреемся, поедим. Только не замерзай, – отец задеревеневшими пальцами расстегнул молнию своей потрепанной куртки. – Вот так-то лучше, – он закутал в куртку малыша и взял на руки.
«Летняя резиденция» – покореженный и проржавленный контейнер. Его, как и все вокруг, наглухо занесло снегом. Папаша принялся разгребать снег руками, чтобы можно было хотя бы немного приоткрыть дверь. Скоро руки замерзли окончательно и он перестал их чувствовать. Малыш, как мог, помогал отцу, загребая снег своими маленькими ладошками.
Приблизительно через полчаса им удалось разгрести снег настолько, чтобы внутрь пробрался сын. За ним, приложив к двери значительное усилие, протиснулся в дверь и отец. Здесь было тихо и чуть теплее, чем на улице. Папаша, с грохотом перевернув что-то в темноте, чиркнул спичкой и, улыбнувшись малышу сквозь бороду, поднес ее к огарку свечи.
– Вот мы и дома, – он не стал снимать с сына куртку и завернул его в хоть и засаленное, но от этого не ставшее менее теплым, верблюжье одеяло. Взяв мальчика на руки, он отнес его на кровать. Кто-то прошлым летом выбросил на свалку вполне приличную двуспальную кровать без матраса. Через пару дней появился и матрас. Он был в кровавых, плохо замытых пятнах, что Папашу сильно смутило, но подумав, что лучше такой, чем никакого, матрас он все-таки забрал.
Он уложил малыша и сам лег рядом, тесно к нему прижавшись. Ребенок понемногу согревался. Спустя какое-то время отец услышал мерное посапывание и понял, что Павлик уснул. К самому Папаше сон не шел.
Обняв сына, он вспоминал свою жизнь. Вот он в огороде нашел длиннющего дождевого червя и принес его бабушке. Бабушка погладила внука по голове и сказала, что это полезный червяк и его нужно отнести обратно. Вот за руку с бабушкой он идет первый раз в первый класс. Это было для него настоящим праздником: новая форма, новый, еще пахнущий фабрикой, ранец, огромный букет цветов для первой учительницы. Как быстро пронеслись школьные годы! Следующее, что он вспомнил, – выпускной бал, на котором он напился, как говорится, вусмерть, облевал все углы и праздничное платье первой красавицы школы Наташи Ракитиной. Картины воспоминаний быстро сменяли одна другую. И вот он гуляет на собственной свадьбе. Его жена – Наташа. Та самая. Она смотрит ему в глаза. Они для него – целый мир, смысл его жизни. Потом он вспомнил как бродил под окнами роддома, как волновался, не мог спокойно сидеть на скамейке и курил сигареты одну за другой. На этом радостные воспоминания закончились. В роддоме жене занесли какую-то заразу, а позже, при обследовании в областной больнице, нашли опухоль на яичнике. Лечение предстояло долгое и оказалось настолько дорогим, что через полгода им пришлось продать родственникам квартиру и переселиться в крохотную комнатушку в коммуне. В конторе, в которой он безукоризненно работал последние десять лет, его уволили за прогулы. Рассказ о больной жене вызвал у начальства только ехидную усмешку и со словами «А кому сейчас легко?» ему указали на дверь. Деньги от продажи квартиры заканчивались, долги росли. На помощь пришли все те же родственники. Они пообещали взять долги на себя, если он, Папаша, тогда еще Андрей, перепишет на них квартиру. Он переписал и представить себе не мог, что однажды придет домой и увидит, что замки на его двери «родственнички» уже сменили.
Он бродяжничал, спал на скамейках в парке, в подъездах возле теплого радиатора, на вокзале. Ел редко. Наверное, он так и не научился просить милостыню, потому что подавали мало. Бродя по одному из городских кварталов, он увидел полуразвалившийся дом и решил проверить подвал. В подвале было тихо, чисто и не очень сыро. Здесь же обнаружилась старая железная кровать с сеткой. И Андрей решил остаться на ночлег. Ночь прошла спокойно: его никто не будил, не выгонял, не бил сапогами по почкам. Он наконец-то выспался. Предстояла встреча с сыном. С тех пор как умерла Наташа, Павлик жил в детском доме.
Еще издалека отец понял, что с сыном что-то не так. У него была разбита губа и подбит глаз. После долгих расспросов выяснилось, что его постоянно избивают его же товарищи. Они пообещали, что если он кому-то расскажет об этом, то они его задушат ночью подушкой. И теперь он боится возвращаться.
– Тебе не нужно возвращаться. Пойдем со мной. Я нашел нам отличный дом. Тебе понравится.
В подвале они прожили с весны до следующей зимы. Отец каждый день уходил в поисках хоть какого-нибудь заработка, чтобы они могли поесть. Он на куске картона написал красивыми ровными буквами: «У меня умерла жена. Квартиру отобрали нечестные люди. Мы остались с маленьким сыном одни на белом свете. Помогите, кто чем может» Местные бомжи и попрошайки посмеялись над ним и прозвали Папашей. Надписи никто не удивлялся. Никто Папаше не сострадал. Более того, такие картонки с надписями были неизменным атрибутом попрошаек, наверное, поэтому прохожие ему подавали редко и мало. Выручки едва хватало на пару пирожков, но и они казались Папаше лакомством. Нет, он не съедал их. Он нес их маленькому мальчику, который терпеливо ждал его возвращения. И только видя, что сын наелся, доедал остатки. Иногда доедать было нечего.
А потом горел дом. Они успели выбраться из подвала за минуту до того, как рухнули стены. Дом стоял обособленно и жильцы соседних домов не посчитали нужным вызывать «пожарку». Бродя по еще тлеющим углям, Папаша искал хоть какую-то возможность попасть в подвал. Однако подвальную дверь завалило наглухо. Разбирать завал не было сил – Папаша за последнее время от голода сильно ослабел. Так они и ушли. Ни с чем.
– Папа, отпусти, – мужчина так углубился в свои мысли, что не сразу понял, что прижал к себе сына слишком сильно. Настолько сильно, что ребенку стало трудно дышать и он проснулся. Папаша ослабил объятия и малыш сел.
– Папа, я кушать хочу, – это были слова, которые отец надеялся услышать как можно позже. Есть было абсолютно нечего.
– Кажется, метель успокоилась. Пойду расчищу поляну для костра. Сейчас что-то придумаем, – он взял лопату и вышел. Метель, действительно, успокоилась. Ярко светила луна и земля казалась одетой в белый саван.
Каждое движение давалось Папаше с трудом. Лопата казалась тяжелой, а со снегом – вообще неподъемной. Но это не могло его остановить и, прикладывая неимоверные усилия, он каждый раз старался откинуть снег как можно дальше. Сынок, кровинушка, самое дорогое, что есть у него на свете, его смысл жизни может умереть от холода и голода и он обязан сделать все, чтобы его согреть и накормить. Прошло не меньше часа, прежде чем ему удалось расчистить небольшую полянку. Ее было вполне достаточно, чтобы развести костер. Потом он отнес лопату обратно в «дом» и вышел оттуда с небольшой вязанкой дров, топором и парой табуреток. Разрубив табуретки на щепки, он еще раз сходил в «дом», вернулся с бутылкой керосина и обильно полил им груду щепок. Затем чиркнул спичкой и костер заполыхал. Подкинув немного дров, Папаша пошел за котелком.
Ребенок все так же сидел на кровати. Сейчас он заинтересованно наблюдал как отец роется в куче хлама. Он давно не ел и папа обещал сегодня накормить его чем-то вкусненьким. Порывшись в скарбе, отец что-то достал и вышел на улицу.
Он зачерпнул найденным котелком снег из ближайшего сугроба и, поправив в костре поленья, поставил котелок на огонь. Снег быстро таял, превращаясь в воду. Левая рука, которую Папаша всунул в сугроб, понемногу теряла чувствительность и спустя какое-то время он вообще перестал ее чувствовать. «Самое время», – подумал он и положил замерзшую руку на бревно. Глубоко вдохнув, Папаша замахнулся, зажмурился и со всей силы, что у него еще осталась, ударил топором. Он ничего не почувствовал и открыл глаза. Кровь била фонтаном. Едва не теряя сознание, он полез в карман и достал заранее приготовленную для этой цели веревку. Затянув жгут потуже, он взмахнул топором еще раз, поднял отрубленную конечность с земли и внимательно осмотрел ее. «Только бы Павлик ни о чем не догадался», – подумал Папаша и раскатал рукав свитера. Со следующим ударом топора на снег скатились пальцы. Еще тремя ударами он разрубил конечность на куски и бросил их в кипящую воду. Потом, как мог, присыпал кровь на земле золой из костра и свежим снегом. Рука невыносимо ныла. Он присел на бревно и стал помешивать будущий бульон.
Автор: Жаба Зеленая
