Утром подполковнику Ерофееву позвонили из штаба.
– Иван Иваныч, к вам едет журналист – Виктория Адамовна Новицкая. Видный борец за свободу слова. Будет делать репортаж о буднях подразделений МВД в Чечне. Покажите все, что она захочет. Из того, что можно. Да, вы уж будьте с ней помягче. Всё-таки слабый пол.
– Вас понял.
Едва Ерофеев повесил трубку, как раздался новый звонок. На этот раз звонили с КПП.
– Товарищ подполковник, это сержант Лебедев. Здесь какая-то женщина подъехала, говорит, что она представитель свободной прессы. Странная. Требует, чтобы мы её пропустили во имя свободы слова.
– Сейчас буду, – сказал Иван Иванович и, с предчувствием чего-то недоброго, отправился встречать гостью.
– Новицкая, Виктория Адамовна, – представилась молодая женщина на КПП. – Журналист.
– Ерофеев, Иван Иванович. Подполковник милиции. Прошу, проходите.
– Ну, рассказывайте, где вы тут геноцидом занимаетесь, – весёлым голосом поинтересовалась Новицкая, едва они оказались в расположении части.
– Чем?
– Геноцидом. Ой, да вы же всё отлично понимаете.
– Вы что-то путаете.
– Так, ясно. Не хотите сознаваться? Что ж, придётся самой всё осмотреть.
Виктория Адамовна деловито направилась вглубь военного лагеря.
– Ну вот, что и следовало ожидать – яма для заложников. Как вы её называете? “Зиндан”?
– Раньше это называлось воронкой от снаряда. После того, как воронку засыпали, она никак не называется.
– Да-да. Я и говорю – “зиндан”, – не стала спорить Новицкая и проговорила в свой диктофон: «В центре лагеря обнаружена большая яма, совершенно очевидно используемая для содержания заложников из мирного населения. Похоже, что она была спешно засыпана перед моим прибытием…»
– Какие заложники, о чём вы?!
– О чём? Ни о чём, а о ком! Для вас что, люди – “что”? Как вещи? Средство для извлечения прибыли? Ну, конечно! Всё сходится! Яма пуста потому, что заложников у вас уже выкупили!
Иван Иванович ошарашено посмотрел на Новицкую.
– Что, нечего возразить? Пойдём дальше.
Некоторое время они шли молча.
– Ой! – неожиданно вскрикнула корреспондент. – Ой!
– Что такое?
– Вы не посмеете, – твёрдым голосом заявила Виктория Адамовна.
– Что не посмею?
– Расстрелять меня.
– С чего вы взяли, что я собираюсь вас расстреливать? – искренне изумился Ерофеев.
– Уж поверьте, знаю, – усмехнулась журналистка. – Ведь вы же не зря подвели меня к этой стенке. И омоновцы ваши с автоматами тут как тут. Ой, не зря.
– Да здесь везде стенки! Это вот, например, стена столовой. А с автоматами – это караульные. Стрелять будут только в самом крайнем случае, при нападении на часть. Видите? Никто в вас не стреляет и стрелять не собирается.
Новицкая пристально посмотрела в глаза офицера.
– Кажется, я поняла. Расстреливать меня вы опасаетесь, поэтому решили просто инсценировать расстрел: запугать хотите. Так и есть.
– Что есть?
– Инсценировка. Ну, вот опять, что я говорила? Подполковник, как вам не совестно – за последние пять минут ваши подручные уже два раза имитировали мою казнь.
– Два раза прошли мимо вас на пост, – поправил Ерофеев. – Такая уж у них служба.
– Имитировали мою казнь! Но я вас всё равно не боюсь. О ваших грязных методах узнает весь цивилизованный мир!
– Чёрт возьми, мы на войне! А на войне люди в погонах всегда вооружены. Должны же мы как-нибудь защищаться?
– От мирного населения? – скептически улыбнулась корреспондент. – Ну-ну. Ладно, бросьте оправдываться. В этом нет нужды. Я признаний от вас не требую. Это раньше признание было царицей доказательства. Сейчас другие времена. Теперь, чтобы выявить истину, достаточно личного мнения представителя свободной прессы.
– Ещё раз говорю, это не лобное место, как вам показалось, а столовая. Кстати, раз уж мы здесь, пообедать не желаете? У нас сегодня борщ. Вы же, помнится, собирались писать о наших буднях.
– Как же это примитивно, подполковник. Неужели вы серьёзно думаете, что я буду есть вашу, наверняка, отравленную пищу? Ваш ядовитый борщ!
– Обычно все едят. А так, даже и не знаю, что вам ещё предложить.
– Намекаете, что мне пора отправляться восвояси? Гоните меня? Как же это убого, Ерофеев. Боитесь правды? Правильно боитесь. Если чудом вырвусь отсюда, то о том, что творится здесь под вашим руководством…
Новицкая распалялась все больше и больше. От слов о свободе слова, она незаметно перешла сначала к крикам, а затем к воплям об этой самой свободе. Ерофеев молча шел рядом. На душе офицера было тяжело.
Выйдя за КПП, Виктория Адамовна, по-прежнему истошно голося что-то невразумительное, уселась в машину и уехала.
Ерофеев после отбытия Новицкой ещё долго стоял у ворот части, полностью погрузившись в свои мысли. Думал он не о Виктории Адамовне и её угрозах. Подполковник вспоминал, как обстреливаются по ночам позиции его части, как несколько дней назад подорвались на мине несколько его бойцов, а также о многом другом из того, что оказалось совершенно неинтересным для журналистки. “Лишний раз убеждаешься: правда о войне у каждого своя”, – мысленно подытожил Ерофеев.
– О чём задумались, товарищ подполковник?
– О правде, Лебедев. Похоже, что у всех она разная. После встреч с такими посетительницами особенно ясно это осознаёшь.
– А-а-а, – протянул сержант и понимающе покачал головой.
– А ты что о ней думаешь? – поинтересовался офицер.
– Дура она, Иван Иванович.
– Я о правде.
Лебедев задумался, лицо его стало каким-то просветлённым.
– Я думаю, правда, что сегодня борщ из свежего мяса будет? Надоели консервы до смерти.
– Будет, – усмехнувшись, подтвердил предположение Лебедева Ерофеев. – Хотя не знаю, возьмётся ли кто-нибудь его есть. Он отравленный. Если верить нашей милой гостье.
– Это ничего, есть будут, не сомневайтесь. У нас к яду журналистскому иммунитет.
– Надо же. Врождённый?
– Нет, привитый.
– Это где ж прививают? И, кстати, чем?
– Да здесь и прививают. Пулями, – ответил Лебедев и безмятежно улыбнулся.
© Repa
