Ох, Рома, Рома ...

"Клоп" писал:

Клоп, а что третий с чёртовым бревном делать будет? Оно ведь ни в одни ножны не поместится. Разве только что бы заместо тарана использовать...

бедный рома...

хуй с ним с хуем.
мало кто может его пристроить так, чтобы быть счастливым (хотя бы некоторое время)

а вот этот человек дожил до солидного возраста и не утратил юморного взгляда на жизнь.

мне понравилась фотка. кроме того строго говоря а кто сказал, что на фотке Рома?

"Анна К" писал:

О глобальном

27-11-2007 21:35

Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, коростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё — я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вязать носки по восемь метров, через каждый метр — пятку, и думать о хуях…

А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?

И вот какая тварь придумала дешёвую отмазку, что, мол, "не в размере хуя кроецца тайна мироздания"?! Тварь. И я обосную — почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых носков. Пока память ещё свежа.

Поехали.
* * *

— Ты необычайно ахуительна в этих дедовских кальсонах! — ржала Маринка, тыкая в меня пальцем, — ну-ка, повернись… О, да мой дед, по ходу, ещё тот бздила был! Сзади говно какое-то!

— А ты, бля, конечно, лучше! — я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона "Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год"

— Зато без говна. — Отрезала Маринка.

— Говно не моё. — Я быстро внесла ясность.

— Один хуй — мы уродины…

Маринка подвела верный итог, и мы с ней ненадолго опечалились.

Было нам с ней тем летом по 20 годов. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили приключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Маринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взяли по-босяцки дохуя.

На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок "Золотой Бочки", и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.

Шляцца по старой даче на десятисантиметровых шпильках и в коротких йубках — это нихуя ниразу не комильфо. Поэтому мы стали рыться в бабушкином шкафу в поисках какой-нить ветоши, в которой можно лазить по кустам крыжовника, и валяцца на грядках с редиской.

Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на песде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью "Олимпиада — 80", а Маринке — коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой, бля, фазенде.

Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции "Арсенальным".

В тот момент, когда я, поскользнувшись на семействе слизняков, упала ебальником в яму для помоев, а Маринка села ссать под старую засохшую вишню, в калитку кто-то постучал.

— Входите, не заперто! — на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: — Нахуй!!! Не входить!!!!!

Но было поздно.

Дверь калитки распахнулась, и в неё вошли два джентльмена. В костюмах и при галстуках.

Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.

— Гутен таг!

Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.

Я тоже выдавила с ложечку. Ибо узнала в джентльменах братьев Лавровых — Сергея и Мишу. В последний раз мы с ними виделись года 4 назад, нам с Маринкой тогда было шестнадцать, а Лавровым — двадцать два и двадцать, соответственно. Мы с братьями лихо пили самогон под той самой засохшей вишней, которая тогда ещё была свежа и плодородна, а потом страстно целовались. Я с Мишей, Маринка с Серёжей. После чего мы ещё пару месяцев ходили за ручку, на брудершафт смущённо поносили, обожравшись ворованных яблок, которые пидор-хозяин обрызгал купоросом, чтоб их не жрал какой-то долгоносик и такие мудвины как мы, и признавались друг другу в любви. Я, правда, не признавалась. Младший Лавров был редкостно гуняв. Унылый, ушастый, долговязый и с козлиной бородулькой. А Маринка влюбилась в старшего Лаврова на всю катушку. Даже сына своего потом назвала в честь него — Сергеем.

Но от тех гопников в кэпках не осталось и следа. Братья возмужали, сверкали ботинками, благоухали «Армани» и я, скосив глаза, приметила на дороге у Маринкиного дома припаркованную иномарку. (В машинах не разбираюсь, не ебите мне моск).

Маринка сидела под вишней, и было непонятно: то ли она всё ещё ссыт, то ли делает вид, что просто сидит на корточках, и любуецца раздавленными мною слизняками, то ли она уже срать начала.

Непонятно…

Повисла благостная пауза.

— Привет, девчонки! — прокаркал старший Лавров.

— Приве-е-е-ет… — проблеяли мы. А я быстро вытерла еблет олимпийской майкой.

— А нам, вот, сказали, вас в городе видели… — извиняющимся тоном тихо молвил младший, и посмотрел на меня.

— Что? Никогда не видел, как бабы маски из клубники делают? — рявкнула я.

— А это клубника? — засомневался Михаил

— А что, по-твоему? — я шла в атаку, вытирая майкой с рожи луковую шелуху, и какие-то сопли.

— Мы очень рады вас видеть! — крикнула из-под вишни Марина, и встала в полный рост, явив миру свою чудо-йубку и бабушкины галоши.

На братьев было страшно смотреть. Мне лично стало их жалко. И я крикнула, не рискуя к ним приближацца:

— Не ссыте, мужики. Это мы по-дачному просто вырядились… Чтоб, типа, не пачкацца… Мы это… Картошку сажаем.

Ога. В августе-то. Самое оно — картошку сажать… Но Маринка меня поддержала:

— Ща, подождите, мы переоденемся!

Мы метнулись в дом. По дороге я ещё наступила в какое-то говно типа кильки в томате, но это уже роли не играло.

За десять минут мы с Маринкой оделись, причесались, и даже худо-бедно накрасились. На нимф мы всё равно не смахивали, но по сравнению с тем что было….

В общем, хули тут сиськи мять — поехали мы с братьями к ним на дачу. Под благовидным предлогом "выпить за встречу".

Сижу. С младшим Лавровым. Пью винище. Которое мягко ложицца на пиво, и потихоньку лишает меня способности двигацца и говорить.(Не зря говорят: вино на пиво — диво, а пиво на вино — говно). Но, что характерно, вижу-слышу-соображаю хорошо.

Со второго этажа доносились "немецкие аплодисменты" (для лузеров — это когда животом по жопе шлёпают), Миша загадочно улыбался, а я начала терять остроту зрения.

— Мдя… — сказал младший Лавров.

Нахуя он это сказал? Непонятно….

— Му-у-у… ответила я, а Лавров оживился:

— Тоже хочешь что ли? Ну а чо молчала-то?!

— Бля-я-я… выдавила я, а Михаил посчитал это за моё согласие с его версией, и накинулся на мою тушку как стервятник на дохлую кошку.

Я тупо свалилась на пол, понимая, что из всех органов чувств у меня щас на полную катушку работают только уши. Я слышала как он пыхтел, шуршал, стонал, но не ебал!!! Нет! Он просто стонал и шуршал. И вдруг буднично сообщил:

— Спасибо, я кончил. А ты?

Тут ко мне сразу вернулись все остальные чувства. И я заорала:

— Куда ты кончил?!

— Сюда. — Покраснел Лавров-младший, и сунул мне под нос НАПАЛЬЧНИК!!!!!

Я протрезвела. Мне стало страшно. У меня в голове не укладывалось: а нахуя вот надо было дрочить в напальчник??!!! Вы видели ваще, что это такое? Это такой ма-а-аленький гандон, который надевают на палец, когда порежуцца. Резиновый и плотный. У моего деда такие штуки в огромном количестве по всему дому валялись. Он потому что вечно сослепу пальцы себе то ножом, то ножницами резал… а Лаврову он нахуя?!

Тут до меня стал доходить смысл второй части вопроса. "А ты?" А что я?! А я как должна была кончить, интересно?!

Тут меня охватила страшная догадка.

Чтоб проверить её, я схватила извращенца Лаврова одной рукой за волосы, чтоб не сопротивлялся, а другую запустила ему между ног…

Я не ошиблась.

С напальчником, правда, Миша себе сильно польстил. Хватило бы и резинки от пипетки. С лихвой.

В ответ на мой дикий ржач на втором этаже утихли немецкие аплодисменты, раздался топот, и в дверях возникли две красные хари: Маринкина и старшего Лаврова.

— Что?! — заорала Маринка.

Она уже включила свет, и её взгляду предстала картина: стою я, одетая, ржу как ебанутая, и держу за волосы Мишку, который стоит со спущенными штанами, и сжимает в руке напальчник…

Миша Лавров навсегда врезался в мою память своим членом, размером с пипетку, которым он умудрялся ебать людей так, что они этого даже не чувствовали, и наверняка стал известным фокусником. Наверняка. Ибо точнее сказать не могу. Уж восемь лет как не виделись, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

…А тогда мы с Маринкой долго ржали. Ржали даже тогда, когда в 4 часа ночи шли пешком через лес 10 километров. Ржали, когда я сломала ногу, наебнувшись в лесу в какую-то силосную яму. И ржали ещё года два.

Пока я не встретила Рому. И не прекратила ржать.

Рома был больше двух метров ростом, больше ста килограмм весом, а поскольку всем известно, что Лида мужиков, как свиней, килограммами меряет — неудивительно, что Рома запал мне в душу. И не только.

Обламывало только одно: Рома был лучшим другом МОЕГО лучшего друга Дениса. Да, бывает и такое. У меня есть воистину лучший друг мушскова полу. И, хотя мы с Динькой в интимных отношениях не состояли — к мужикам он меня ревновал шопесдец. В присутствии Дениса насчёт того, чтоб подкатить к Роме и речи не было.

Ну ведь хотелось же! Ну плоть-то веть требует такова щастья!

И мне повезло.

Однажды ночью звёзды сложились так, что я оказалась у Диньки дома. А ещё там оказался Рома. А ещё у нас у всех оказалось ниибическое содержание алкоголя в крови. Совершенно случайно. И плоть моя меня мучила похлеще гестаповца.

— Денис… — проникновенно сказала я Диньке, оттащив его в коридор, — ты знаешь, я же тебя люблю…

— С Ромой ебацца не разрешаю — сразу отрезал Динька, и добавил: — Пидораска ты.

Потом подумал ещё, и закончил:

— Не станешь ты с ним ебацца. Зуб на вынос даю. Сама не станешь.

Я кивнула головой, и затеребила Динькину рубашку:

— Стану-стану. Смирись. Динь… А если полчасика всего, а? и всё! Ну я только чуть-чуть… ну, блин, клёвый мужик-то… А я мать-одиночка, одна живу, у меня, между прочим, от отсутствия секса может рак груди быть!! — я давила Дениса железными аргументами.

— Давай, я тебя выебу, хочешь? — обрадовался друг, и мерзко улыбнулся.

— Иди нахуй. — Я насупилась. — От тебя у меня потом ко всем возможным эпидерсиям ещё и мандавошки прибавяцца. И лишай. В общем, не будь гнидой — дай мне полчаса. А я тебе зато кашку сварю потом. Манную.

Агрумент был уже не железный, а каменный. За мою манную кашу Ден продаст родную маму.

— Кашка… — Денис почесал жопу. — Кашка — это хорошо. Манная такая… Хуй с тобой. Иди к своему Роме. Но имей ввиду — двадцать минут даю. Всё.

В комнату я впрыгнула с ловкостью Сергея Бубки, и кровожадно напала на Рому. Мужик не ожидал такой пакости, и растерялся.

— Штаны снимай, мудило! У нас двадцать минут всего!!! — я орала, и смотрела на часы.

Рома снял штаны. А потом трусы…

И тут я опала как озимые…

Кто-нибудь видел когда-нить репродукцию картины "Ленин на субботнике", ну, где Ленин весь такой на выебонах, бревно на плече прёт?

Так вот: бревно это было половиной Роминого хуя. Если не третью.

Я молча смотрела на то, что практически доставало до потолка, а Рома смущённо выглядывал из-за этого баобаба, и улыбался.

Я села на стул.

— Это что? — единственное, что пришло мне в голову.

— Это ОН — тихо сказал Рома, и, обхватив баобаб двумя руками, отогнул его в сторону.

— А как же ты с этим живёшь? — грустно спросила я, и собралась заплакать. Потому что совершенно точно знала, что вот ЭТО в меня не влезет даже с бочкой вазелина. А Рома мне по-прежнему нравился.

— Я дрочу. — Тоже с грустью признался Рома, и погладил баобаб.

— Давай хоть поцелуемся, что ли… — со слезами сказала я, и, отпихнув баобаб, горестно чмокнула Рому в нос.

…За дверью слышался Динькин мерзкий ржач, и комментарий:

— А я тебе предупреждал! Лучше б мне дала, дура!

С сексом я обломалась. Это было очевидно. Но отпускать Рому совершенно не хотелось. Он мне нравился. Бля, ну по-человечески нравился!

Поэтому через неделю я приняла Ромино приглашение поехать вдвоём в гости к его другу Пете.

Петя был музыкантом, а я к творческим людям сильно неравнодушна. Поэтому, увидев Петину квартиру-студию, сразу атаковала музыканта кучей вопросов, попросила разрешения похуячить по клавишам синтезатора, сыграла ламбаду, и развесила уши, слушая Петины пояснения и музыку.

Рома тем временем слонялся без дела, и всё время ныл, что хочет спать. Я, конечно, девка благородная, и нахуй никогда никого открытым текстом не посылаю, но в тот момент очень хотелось.

Наконец, у меня лопнуло терпение:

— Ром, иди, бля, и спи уже!

— Я без тебя не пойду… — ныл человек-хуй. — Я только с тобой…

Тьфу!

Пришлось встать, пожелать Пете спокойной ночи, и свалить в спальню.

Кровать у Пети была с водяным матрасом. И застелена шёлковым бельём. Я разделась, плюхнулась на кровать, и тут же начала ловить руками подушку, которая отчего-то выскальзывала из под моей головы как мыльный пузырь.

Рома сорвал с себя свои парчовые одежды, и, с баобабом наперевес, рухнул рядом. Меня подбросило. Ударило о стенку. И я наебнулась на пол. Рома лишь виновато хихикнул. Я бросила на пол скользкую подушку, и устроилась кое-как на краю. Глаза начали слипацца.

Сквозь сон я слышала как ворочаецца Рома, как пыхтит и вздыхает, и вдруг он гаркнул:

— Хочу ебацца!!

А то ж! Надо думать! Только меня, вот, ебать не надо. Я для него щас "пучок мышек-девственниц — пятнадцать копеек".

Я повернулась к Роме спиной, и пробормотала:

— Знаешь, у меня есть секс-фантазия. Давай, ты будешь дрочить, а я буду ржа… Смотреть то есть. Меня это возбуждает.

— Да? — обрадовался Рома-хуй.

— Да. — Твёрдо ответила я, и уснула.

Мне снилось, что я плыву на лодке. С лодочником Петей. Он мне играет на балалайке ламбаду, и поёт голосом Антона Макарского: "Вечная любо-о-овь, верны мы были е-е-ей…"

И тут раздался крик:

— ААААААА!!!! ЫЫЫЫЫЫЫ!! ОООООБЛЯЯЯЯЯЯ!!!

Спросонок я заорала, и мне тут же кто-то обильно кончил на ебло. После чего матрас ещё раз тряхнуло, я подлетела, впечаталась рожей в стенку, почти к ней приклеилась, и сползла на пол.

Зачерпнув с глаз две горсти липких соплей, я обрела слабое зрение, и увидела Ромин баобаб, который продолжал фонтанировать в потолок, а потом самого Рому, который конвульсивно дёргался на матрасе, и стонал:

— Ты это видела? Тебе понравилось, детка?

Я вздрогнула, и ответила:

— Тебе пиздец, дрочер…

Я царапала Рому ногтями, я кусала его за баобаб, я вытирала своё лицо о Ромины волосы, и громко ругалась матом:

— Сука! Мудак! Долбоёб! Я тебе твой хуй в жопу засуну, чтоб, бля, голова не шаталась! Уродины кусок!

На мои вопли прибежал Петя-лодочник, накинул на меня одеяло, схватил в охапку, и отволок в душ.

— Петя! — кричала я в одеяле. — Петя! Этот пидор кончил мне на голову, пока я спала! Я убью его!!!

— Убьёшь. — Спокойно отвечал музыкант Петя. — Убьёшь. Но потом. Утром. И подальше от моего дома, пожалуйста.

Рому я так и не убила. Он съебался ещё до того, как я вылезла из душа, где извела на свою голову литр шампуня. Рома съебался из моей жизни навсегда.

Из жизни. Но не из памяти.

И когда я стану старой бабкой, а это будет уже скоро, я буду сидеть в ссаном кресле под оранжевым торшером, и думать о хуях. Как минимум о двух.

О пипетке и о баобабе.

(с) Мама Стифлера

И афтора узнала сразу и букв многа. Кто бы сомневался, что большой и красивый лучше, чем малый и кривой. :) Только вот с тем бревном что делать? Это же уже горлом выйдет. :) Короче жалко мне третьего, как не было у него счастья так и не стало. Даже хуже, раньше хоть пипеткой можно было, потому что маленькое в большЕм помещается, а вот огромное в меньшем - нет. Почти до слёз жалко, раньше может кто бы ещё и позарился бы, а на такое, так нет.