2-4 фунта стерлингов чистой прибыли от похорон ребенка получали в Великобритании родители, если предварительно застраховали его на случай смерти в погребальном клубе. Доход приносила разница между страховой премией и стоимостью похорон. А потому в середине XIX века в стране началась волна убийств детей в бедных семьях, и число жертв измерялось многими тысячами. Причем убивали детей, нисколько не боясь наказания. По данным исследователей, в Великобритании в среднем по экономическим причинам ежегодно убивали около 12 тыс. детей. Но попадало в суд и осуждалось лишь мизерное количество детоубийц.
Пещерная нравственность
С наступлением XIX века, именовавшегося веком научных открытий и технического прогресса, просвещенная часть человечества начала раздумывать о вещах, которые прежде считались если не естественными, то вполне обыденными и привычными. К примеру, о частых убийствах детей, наблюдавшихся практически во всех странах, начиная со считавшихся самыми дикими и до тех, что входили в число образцов цивилизованности.
Этнографы во время экспедиций в самые отдаленные земли, а археологи и историки в ходе своих исследований пытались восстановить историю того, как и при каких обстоятельствах люди начали уничтожать своих детей и как к этому явлению относились окружающие. Собственно, сделанные в результате подобных исследований выводы нетрудно было предугадать. Отношение к младенцам и детям у племен, пребывающих в первобытном состоянии, резко отличалось от того, что бытовало у народов, давно вышедших из пещер.
К примеру, в большинстве исследованных племен в отдаленных друг от друга частях планеты одинаково быстро и безоговорочно убивали уродливых детей или родившихся с физическими недостатками младенцев. При этом этнографы отмечали, что обоснованием для убийства служат чисто практические соображения. Уродства могут передаваться по наследству следующим поколениям, а физически ущербные члены племени не смогут себя прокормить и превратятся в обузу для семьи и общины.
По чисто житейским мотивам обрекались на смерть и дети умершей во время родов женщины, ведь выкармливать ребенка и заботиться о нем никто, кроме матери, не мог и не стал бы. Разница заключалась лишь в том, что в Океании таких младенцев закапывали заживо вместе с матерью, а у племен Крайнего Севера отец укладывал новорожденного на покойницу, заворачивал их в звериную шкуру и оставлял на высоком месте на съедение зверям.
Единый подход наблюдался у разных племен и в случае рождения двоен. Как правило, одного из детей тут же убивали, чтобы другому хватило материнского молока для полноценного развития.
Сугубо житейскими соображениями, как отмечали исследователи, отличался подход к истреблению соплеменников при наступлении тяжелых и голодных времен. В первую очередь пускали под нож и съедали не домашних или ездовых животных, а стариков и детей. Причем эту картину Дарвин наблюдал в Южной Америке, другие исследователи — в Австралии, Азии и Африке. А русский ученый С. С. Шашков описал похожие события, происшедшие в 1816 году в Туруханском крае Российской империи.
Как показали этнографические и исторические изыскания, обычной была ситуация, когда для общества и семьи неизмеримо более ценными считались мальчики — будущие работники и воины, а девочки рассматривались как бесполезная обуза, потому их и убивали. В таких условиях убийство дочери рассматривалось не как преступление, а как благо, и различия, как и в прочих случаях, наблюдались только в деталях. У некоторых народов Юго-Восточной Азии, как писали исследователи, и в XIX веке существовала традиция, согласно которой отец перерезал горло дочери и по направлению и расстоянию полета брызнувшей крови гадал, скоро ли у него родится долгожданный сын.
У некоторых языческих арабских племен, если верить приводившимся в исследованиях свидетельствам, процедура избавления от ненужных дочерей носила несколько иной характер. Девочке давали дожить до шести лет, после чего ее умащали благовониями, наряжали в лучшие одежды, отец вел ее к глубокому колодцу, приказывал заглянуть внутрь и сбрасывал ребенка вниз. После чего колодец засыпался землей.
Историки и знатоки вопроса отмечали, что похожие нравы существовали не только у первобытных народов, но и в странах, которые принято считать колыбелью цивилизации. В Древней Греции только в одном из государств, в Фивах, существовало наказание за убийство детей, тогда как во всех остальных родители могли убивать своих чад, по сути, ничего не опасаясь. Причем наиболее частой причиной убийства детей называлось материальное положение семьи. Новорожденного клали к ногам отца, и если он хотел и имел возможность воспитать его, то брал младенца на руки. Если же отец не дотрагивался до ребенка, того ждала скорая смерть.
В общем и целом исследователи пришли к выводу о том, что убийства детей чаще всего происходят там и тогда, когда семья не может позволить себе вырастить и воспитать ребенка. И там, где население живет, как стало принято говорить позднее, за чертой бедности и за гранью нищеты. Однако самым поразительным результатом этих этнографических и статистических изысканий оказалось то, что в просвещенном XIX веке детоубийства происходили по той же самой причине. Причем их количество, несмотря на бурное развитие техники и промышленности и декларируемое повсюду укрепление моральных устоев, не уменьшалось, а росло.
Материальная зависимость
Получение точной, тем более судебной статистики, позволявшей судить об уровне детоубийств, как оказалось, было сопряжено со многими трудностями. В некоторых странах любые данные запрещалось передавать иностранцам. Так что разные знатоки Китая в середине XIX века ожесточенно спорили между собой о том, 20, 25 или 30 тыс. детей убивается в Поднебесной ежегодно. Данных о еще более закрытой от иностранцев Японии никто из ученых добыть не мог. Но на основании отдельных свидетельств, доходивших до Европы и Соединенных Штатов, ученые делали вывод, что среди японской бедноты убийства детей также весьма распространенное явление.
Точные данные по Российской империи отсутствовали по совершенно иной причине. До проведенной Александром II в 1864 году судебной реформы сколько-нибудь внятная статистика судебных дел просто отсутствовала. А после реформы если и собиралась, то лишь усилиями отдельных энтузиастов по отдельно взятым уездам и губерниям. Причем и эти данные нельзя было считать ни полными, ни достоверными, поскольку из-за вечной коррумпированности сельской полиции, ее неумения и нежелания расследовать уголовные дела немалая часть убийств детей просто не фиксировалась.
Однако примечательным оказался совершенно другой факт. В Великобритании, Франции, Австро-Венгерской империи и многочисленных германских государствах, еще не объединившихся в империю, статистика велась безукоризненно. Но и там цифры, полученные исследователями официальным и неофициальным путем, поражали воображение современников. В 1860-х годах в Великобритании, согласно судебным данным, в среднем ежегодно убивали от 200 до 300 детей. Впрочем, в это число включались лишь те дети, смерть которых признавалась убийством, дела были рассмотрены судом, а убийцы, как правило матери, осуждены. В реальности же при подозрительных и невыясненных обстоятельствах в стране ежегодно погибало около 12 тыс. детей. Причем в большинстве случаев убийства были прямым следствием материальных затруднений семьи.
Хрестоматийным примером стала история Мэри Гамильтон, приводившаяся в исследовании С. С. Шашкова:
"В январскую полночь 1862 г. в Лондоне к одному констеблю подходит на улице какая-то женщина и спрашивает: "Где полицейский дом?" "Что вам там нужно?" — спросил ее констебль. "Мне нужно отдать себя под стражу, потому что я умертвила своего ребенка".— "Когда, где и как?" — "Сегодня вечером в Ребека-Коурт я задавила его черной тесемкой".— "Почему же вы это сделали?" — "Из нужды — я не могла дольше видеть, как он мучился от голода!" Констебль отвел ее в полицейский дом, а сам пошел к ней на квартиру. В комнате он нашел всего только один матрац, на котором лежали двое детей — девочка лет двух, живая, и мальчик месяцев 10, удавленный тесьмою. Констебль отвез обоих в рабочий дом, и когда вернулся к подсудимой в полицию, она снова подтвердила свой рассказ, прибавив, что не убила девочку потому, что она была в параличе. Виновной было 37 лет, имя ее — Мэри Гамильтон. Из свидетелей главнейшим была свекровь Мэри, показавшая, что ее муж, портной, человек очень трудолюбивый; но последние два года, за неимением работы и за болезнью старшего их ребенка, они жили в крайней нищете, Мэри всегда была тихая и смирная женщина, но в последнее время вела себя довольно странно, впадала в меланхолию и отчаяние, так что от нее нельзя было добиться ответа. Раз она отправилась с умершим малюткой и бродила всю ночь неизвестно зачем. В последнее время часто она по целым дням ничего не ела, и это усиливало ее отчаяние и меланхолию. Адвокат подсудимой, Слей, обращал внимание присяжных на отчаянную нищету, которая была причиною совершения преступления, и говорил, что, нет никакого сомнения, рассудок Мэри был поврежден вследствие ужасного ее положения и что поэтому нельзя вменить ей совершенного ею преступления. Присяжные оправдали ее, а судья объявил, что подсудимая будет задержана некоторое время и что о будущности ее позаботятся".
Материальные причины, как писали исследователи, главенствовали и в подавляющем большинстве других дел об убийствах детей. Причем основополагающим мотивом отнюдь не всегда оказывалась нищета. В 1852 году в великом герцогстве Гессен-Кассельском рассматривалось дело по обвинению некоего Бютемейстера, состоятельного жителя деревни Швебд. Этот почтенный женатый бюргер увлекся молодой односельчанкой Кристиной Миллер, обещал развестись и жениться на ней, но как только девушка забеременела, переменил свои планы. Он уговорил Кристину не объявлять родившегося мальчика его ребенком и взамен обещал щедрую материальную помощь.
Члены погребальных клубов, сидевшие на скамье присяжных, не собирались отправлять на виселицу одноклубников, оказавшихся на скамье подсудимых
Фото: Hulton Archive/Getty Images/Fotobank, Hulton Archive/Getty Images/Fotobank
Вначале он действительно дал на воспитание мальчика достаточно крупную сумму — 200 талеров. Но вскоре то ли из-за ухудшившегося положения его дел, то ли от жадности начал уклоняться от последующих выплат. Когда маленькому Фридриху исполнилось два месяца, его отец пришел в дом любовницы и взял ребенка на руки. А когда мать отвернулась, насыпал ему в рот какой-то порошок. Кристина заметила его проделку и сумела убрать все видимые следы порошка, но на следующий день у мальчика появились признаки отравления мышьяком.
Как именно Бютемейстер оправдался и загладил свою вину, в деле не говорилось. Но свою попытку он повторил через четыре года. Он позвал Фридриха к себе в дом и угостил пивом, о чем радостный ребенок рассказал матери. Некоторое время спустя у мальчика заболел желудок, но и на этот раз его сумели спасти.
Еще два года спустя вернувшийся от отца мальчик рассказал бабушке, что отец угощал его напитком, в который всыпал какой-то порошок. Его напоили молоком, но на этот раз доза мышьяка оказалась убийственной, и мальчик через два часа умер. Вскрытие и экспертиза показали, что преступник использовал не менее 4,5 грамма мышьяка.
В том, кто именно повинен в смерти ребенка, никто не сомневался. И хотя Бютемейстер ни в чем не признавался, суд решил, что свидетельства и доказательства полностью его изобличают, и приговорил к смертной казни.
Выгодная смертность
Как оказалось, причины финансового плана приводили не только к отдельным, но и к массовым убийствам детей. Причем не на каких-нибудь затерянных островах, а во вполне цивилизованной Великобритании.
"Во всей ужасной наготе,— писал Шашков,— влияние бедности на детоубийство обнаружила история английских burial clubs — погребальных клубов. В этих обществах, которые очень распространены в Англии, застраховывается жизнь взрослых и детей. После шестнадцати незначительных взносов застрахованное лицо после своей смерти погребается за счет клуба. Небогатые похороны в Англии стоят 1 фунт стерлингов; погребальные же клубы выдают на похороны от 3 до 5 фунтов стерлингов. Следовательно, родственники умершего, получив из клуба похоронную премию и издержав 1 фунт на похороны, имеют в барышах от 2 до 4 фунтов стерлингов. Результат этого: родители застраховывают своих детей в погребальных клубах, затем умерщвляют их и берут погребальную премию, чтобы сколько-нибудь поправить свое состояние".
Сколько именно детей было убито для получения погребальной страховки, подсчитать никто не мог. Британский ученый Джозеф Кей писал:
"Никто не может сказать, сколько детей падает жертвою желания получить погребальную премию... Но существование погребальных клубов служит одним из обильнейших источников смертности детей".
Кей писал, что в сотнях или даже тысячах случаев перспектива получения погребальной премии приводит к тому, что родители начинают всеми силами желать приближения смерти своих чад. Самый простой и безопасный путь для этого — в случае болезни оставить ребенка без надлежащей медицинской помощи. Дело дошло до того, писал Кей, что семьи одалживали деньги, обещая вернуть долг после смерти кого-либо из родственников, как правило детей. В качестве примера приводилась некая служанка, которая, узнав, что ее ребенок болен, наотрез отказалась приглашать врача: "Нечего об этом и думать, он застрахован в двух погребальных клубах".
Причем в погребальных клубах не могли не видеть того, что происходит. Исследователи приводили слова одного из агентов погребального клуба в Манчестере, сказавшего о частых случаях неоказания медицинской помощи больным детям: "Я имею серьезные основания думать, что такая небрежность предумышленна и что единственным побуждением к ней служит для родителей надежда получения страховых премий".
Даже по неполным статистическим данным получалось, что застрахованных детей умирает на 8% больше, чем незастрахованных.
"Детоубийство застрахованных,— писал Шашков,— так распространено, что в ушах родителей уже один факт застрахования ребенка вызывает мысль о необходимости или возможности его смерти. В Манчестере и Стаффорде пасторы нередко слышат от женщин низшего класса подобные выражения о застрахованном в клубе дитяти: "Этот ребенок не будет жить, он застрахован в погребальном клубе!" И чем больше таких клубов в городе, тем родителям выгоднее убивать своих детей, потому что они могут записывать их не в одном, а в нескольких клубах и, убив застрахованного, брать с каждого клуба похоронную премию. Ребенка обыкновенно записывают в четырех или в пяти клубах, а некто застраховал ребенка в девятнадцати различных похоронных клубах Манчестера, следовательно, этот некто должен был получить премии от 57 до 95 фунтов стерлингов".
Иногда убийцы детей все же попадали под следствие. Так, в Стаффорде отец отравил мышьяком свою шестнадцатилетнюю дочь, которая из-за слабости сложения и здоровья казалась родителям совершенно бесполезной. Несмотря на признаки отравления, дела не возбудили, и родитель получил из похоронных клубов 8 фунтов. Через три месяца тело эксгумировали и установили факт отравления. Судья настаивал на обвинительном приговоре, но присяжные объявили обвиняемого невиновным.
В другом случае присяжные, которые, видимо, как и все остальные подданные короны, участвовали в операциях с погребальными клубами, оправдали мужчину, обвиненного в доведении сына до смерти от истощения (отец его попросту не кормил).
"Этот ребенок,— писал Шашков,— был застрахован в десяти погребальных клубах. Присяжные не нашли возможным обвинить отца, и тотчас же по освобождении от дела он получил из клубов 34 ф. ст. премии. Раньше он имел еще шестерых детей, из которых каждый был застрахован; за одного из этих детей родители получили погребальной премии 20 ф. ст.".
Время от времени, правда, тех, кто убивал детей ради премий, все-таки приговаривали к наказанию. В качестве примера приводили женщину из Ливерпуля, которая после отравления двух своих детей и убийства еще одного, вместо того чтобы замести следы преступления или хотя бы для вида немного погоревать, побежала по клубам получать страховые премии.
А еще одна история, случившаяся в Эссексе, привела к удивительному разоблачению:
"Осенью 1848 г.,— свидетельствовал Шашков,— одна женщина из графства Эссекс была обвиняема в отравлении одного из своих детей; присяжные оправдали ее. За год перед тем она была подозреваема в отравлении двух других детей, но освобождена от дела по недостатку улик. В 1851 г. умер ее муж, она была признана виновною в его отравлении. Расследования, произведенные по этому делу, открыли, что между женщинами округа Торн существует что-то вроде тайного общества с целью отравления мужей и детей и получения за последних страховых премий из погребальных клубов".
При подобном отношении присяжных история с погребальными клубами могла бы продолжаться еще много лет. Однако в свои права вступили экономические факторы. Ни одно страховое общество, а погребальные клубы были именно страховыми, не может выжить, если его клиенты массово мошенничают. Поэтому клубы один за другим начали разоряться. В Британии об этой не самой лучшей странице своей истории постарались забыть. Однако убийства детей ни там, ни в других странах на этом не прекратились.
Убийственная бессмысленность
Во второй половине XIX века самыми распространенными стали убийства незаконнорожденных детей. Причиной тому были и промышленная революция с массовым переездом людей в города, и ослабление наказания за убийство незаконнорожденных младенцев.
В прежние времена законодательство четко отделяло убийство ребенка его законными родителями от убийства незаконнорожденного ребенка его матерью. В первом случае наказание, если и случалось, было минимальным. К примеру, на Руси в Уложении царя Алексея Михайловича говорилось, что за убийство сына или дочери виновный отправляется в заключение на год, а потом обязан прийти к церкви и перед людьми покаяться в этом своем грехе. Но вот женщин, приживших ребенка в блуде и затем убивших его, по Уложению ожидала смерть без пощады.
В германских государствах законодательство также по-разному смотрело на убийство законного и незаконнорожденного ребенка. Однако разница заключалась лишь в выборе способа лишения виновного жизни. За смерть законнорожденного ребенка казнили отсечением головы или колесованием. А мать, убившую прижитого вне брака ребенка, закапывали в землю заживо, причем подвергая долгим мучениям с помощью колючих веток терновника.
"Была вырыта глубокая могила,— писал люцернский летописец,— дно которой усыпали терновником, положили туда убийцу, снова насыпали на нее терновника и набросали земли, так, однако, что был оставлен проход для трубки, вставленной в рот, через которую она дышала и ей давали по временам молока, чтобы продлить ее жизнь и мучения на много часов или дней".
В некоторых местах женщин-детоубийц казнили утоплением. В Баварии закон требовал перед казнью терзать детоубийц раскаленными щипцами. А в средневековой Франции их сжигали на костре. Однако количество подобных убийств не уменьшалось, и при сохранении сурового наказания любая из стран могла ежегодно терять не меньше женщин, чем убитых ими детей. Чтобы справиться с проблемой, повсеместно начали создавать сиротские приюты и дома, а законодательство в XIX веке постепенно смягчалось.
К примеру, австрийский уголовный кодекс предписывал приговаривать женщин—убийц собственных детей к заключению сроком от 5 до 20 лет. Вслед за тем отменили смертную казнь за детоубийство в большинстве германских государств, Швеции, Португалии и Голландии. Однако во всех этих странах сохранили смертную казнь в качестве наказания за повторное убийство ребенка. Во Франции стали приговаривать к смерти убийц законных детей. И только в Великобритании и Бельгии любая смерть ребенка, признанная присяжными убийством, влекла за собой смертную казнь.
В России после судебных реформ Александра II закон перестал видеть разницу между убийством законного и незаконнорожденного ребенка. В любом случае убийца приговаривался к бессрочной каторге — пожизненному заключению. Однако исследователи свидетельствовали, что до начала промышленной революции в России, случившейся значительно позднее, чем в Европе, убийство незаконнорожденных детей не представляло серьезного явления, с которым следовало начинать активную борьбу. Причинами, как и обычно, были экономические факторы. В крестьянском хозяйстве той поры большое количество рабочих рук сулило серьезный успех в делах.
"Взгляните на наши сельские общества,— писал один из отечественных исследователей — Филиппов,— молодой парень уходит в солдаты или на оброк в дальнюю сторону; жена его каждый год рожает без него; а он, всякий раз получая от нее цидулку о рождении и крещении ребенка, напивается пьян с радости, что ему Бог послал работника".
Того же мнения после своих этнографических поездок придерживался и С. С. Шашков:
"В двух деревнях самарской губернии я встретил в 1861 году несколько солдаток и крестьянок, имевших детей, в рождении которых их мужья не принимали никакого участия. И эти матери нисколько не беспокоились за свое поведение, нисколько не боялись ни ревности мужей, ни общественного мнения крестьян, совершенно равнодушных к этому. В западной Сибири и в Енисейской губернии я старался расспрашивать об этом крестьян и солдат из сибирских уроженцев; все мне говорили, что, несмотря на сильный разврат, царящий в деревнях, на большое количество незаконнорожденных детей, детоубийство случается чрезвычайно редко. Крестьянин при рождении незаконного ребенка его дочерью, часто даже женою, радуется ему точно так же, как и законному. Напротив, в той же Сибири в городском населении детоубийство и плодоизгнание случаются довольно часто и почти всегда из страха, стыда и ради охранения половой чести".
Конечно же, как и везде, случались отдельные страшные детоубийства. Так, С. С. Шашков вспоминал о случае из собственного опыта:
"В бытность мою в Красноярске я видел в тамошнем сумасшедшем доме помешанного Калачова, поселенца Частоостровской волости Енисейской губернии. Живя в деревне, он зарезал ночью двух незаконных детей своей жены, пробрался с трупами в церковь, положил обоих их на престол, отворил царские врата, зажег все свечи и паникадило и, отправившись на колокольню, ударил в набат. Его арестовали, и с тех пор он уже несколько лет сидит в упомянутом сумасшедшем доме".
Несколько десятилетий спустя уже в ходе русского промышленного подъема количество детоубийств в селах начало расти вслед за городами. В 1910 году врач В. Линденберг изучил статистику детоубийств в Витебской губернии за 1897-1906 годы. Как оказалось, за 10 лет в губернии по городам и весям, по данным судебного ведомства, было убито 567 детей, которых бросали на морозе без помощи, оставляли на съедение зверям, душили разными способами или топили в воде. Причем речь шла только и исключительно о новорожденных. Далеко не во всех случаях удавалось найти виновную женщину. В каких-то случаях полиция и следователи не могли доказать вину матери-убийцы. Случались и совершенно экзотические убийства:
"В одном случае задушение последовало от того, что ребенок был плотно втиснут в трубу ватерклозета, на разных частях тела найдены раны, ссадины и кровоподтеки. Обвиняемая объясняла, что страдала поносом и родила в ватерклозете, но тогда труп не был бы так плотно втиснут в трубу, из которой его можно было извлечь лишь с усилием".
Однако, как свидетельствовала русская судебная практика, подобные преступления были редким исключением из правил. А чаще всего дети в Российской империи гибли от рук взрослых без каких-либо видимых причин — просто по безрассудству или глупости убийц. Типичным примером такого убийства служила история солдата Швички, в 1850 году ушедшего из села Миасского на Урале в самовольную отлучку:
"При следствии и в военном суде рядовой Швичка объяснил, что он отлучился из роты от нежелания продолжать военной службы, с намерением учинить побег и повидаться со своими родственниками, проживающими в Томской губернии, и потому отправился в Златоустовский завод, а по выходе оттуда переночевав в лесу, возвратился к Миасскому заводу и, встретя в полуверсте от селения четырех малолетних девочек, шедших по дороге домой, схватил меньшую из них и бывшим при нем ножом, взятым из своей квартиры на случай надобности, зарезал эту девочку; потом обтер оказавшуюся на ноже кровь, пришел к речке и, смыв бывшую на шинели кровь, хотел бежать и куда-либо скрыться; но придя тогда же в раскаяние, явился к находившемуся на ротном огороде рядовому Коршунову и, сознавшись пред ним в зарезании девочки, отдал ему и упомянутый ножик; а Коршунов, связав ему руки, представил его в сборную казарму. На преступление это он решился без всякой побудительной причины, единственно по глупости для усиления своей вины".
Врачи признали Швичку не поврежденным в уме, и военный суд приговорил его к наказанию, аналогичному смертной казни: прогону со шпицрутенами сквозь строй в тысячу человек три раза. А если вдруг выживет — еще и к 15 годам каторги. В отличие от частых и корыстных типично английских детоубийств, типично русские детоубийства отличались редкой бессмысленностью.
ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ
