Ямайка, 1995 год. В аптеках, кроме презервативов и аспирина, нет совершенно ничего. Многообещающее и многозначащее присутствие полного отсутствия.
Третий механик Митя: большой, бородат, разговаривает басом.
Как только мы пришвартовались в этой глухой ямайской деревушке, то всезнающий и везде бывавший стармех подозвал меня и третьего, указал куда-то в середину деревушки пальцем и спросил, видим ли мы красную дверь. Мы кивнули. Тогда дед произнес: «Запомните курс. Это – нужник!»
Экипаж, свободный от вахты, после рабочего дня выполз на разведку. Конечно же, старались держаться курса, указанного дедом. Нашли бар со стриптизом.
Официантка, видя белых в таком количестве, прищурилась и спросила, мол, откуда приехали? Электромеханик, стеснявшийся своего неаристократического происхождения, слегка надменно сказал, мол, из ЮАР. Как только прозвучал первый заказ, а именно: «Нам водку и пиво!», девушка тут же произнесла, смеясь:
– Вы – русские!
Потом зажглись вечерние огни притона. Означенное зрелище, скажу вам, предназначается только для тех, кому уж очень не терпится стравить давление в осеменительном отсеке. Как-то оно все там было… ну… вот как в стрипбаре в ямайской деревне. Женщины были страшны, а пиво – дорого. Еда вообще, видимо, для избранных – с такими-то ценами. Поэтому, видимо, большинство мирных жителей весь вечер бродили по бару в одной бутылкой пива в руке. Они так проводили время.
Но тут нагрянули наши моряки. И сделали заказ, который должен был поднять экономику этого захолустного бара на небывалую высоту. Водку – бутылками, пиво – пару ящиков, еды – по-взрослому.
Но рассказ не об этом, а о Мите.
В этом баре он принял много. И ему очень понравилась одна из танцовщиц. Посему он лез на сцену даже чаще, чем она. И все это закончилось тем, что большой бородатый Митя в танце разделся на сцене до своих семейных полосатых трусов, пока его не оттащила охрана. Он договорился с танцовщицей о ночи любви. Она могла только после часу, после своей работы. Наши уже уходили, и тащили Митю домой, на пароход. Митя сопротивлялся, зов гормонов был непреодолим. Таким образом Митя отделился от коллективной сиси и разума, и ушел в свое небольшое автономное плавание.
Когда он появился на борту в полвосьмого утра, лицо его было опухшим, на глазу была повязка. Митенька, кто ж тебя так, и что с глазиком?
Оказалось, что его гормоны были сильнее алкоголя, но только до того момента, пока танцовщица, наконец, все же не пришла к нему. Таинство любви она предложила ему провести романтично – за баром находилась кладовка, и там стоял топчан. Деревянный, весь в занозах, слегка некрашеный и неудобный, как советские топчаны на пляжах. Митя, преодолевая копившееся последние семь месяцев возбуждение, содрал с себя лишнее облачение в виде шорт, и упал на скамейку в ожидании совокупления.
Жрица любви и танца разделась не так быстро, все же женщина должна помедлить. Как только она распахнула врата любви, Митино сознание отключилось.
Очнулся Митя, в полутьме ощупав пространство вокруг – никого рядом не было. Он сел, потряс головенкой. Надо собираться и идти домой, на коробку. А было чего или не было – он и не помнил.
Нащупал майку и шорты, стал одевать. Решил проверить свои финансовые возможности. Запустил руку в карман шортиков – а там ничего. Несмотря на туманность Андромеды в голове, он помнил, что в кармашке оставались две банкноты – сто и двадцать американских долларов. Теперь – пустота. Митя вознегодовал. С вероломной жрицей они договаривались на двадцать, значит, она украла и остававшуюся сотню. Третий издал сложный гортанный звук, который издавали обманутые ямайскими проститутками моряки еще во времена Колумба.
Когда Митрий появился в баре из кладовки вместе со своей бородой, ему увиделась умиротворяющая картина: все работавшие в баре сидели, пили и ели. Официантки, танцовщицы, бармен, охранник. Наслаждались жизнью. За его счет, надо полагать. Кровь взбурлила, вскипела от негодования. Покачнувшись, он увидел рядом ту самую девушку, с которой он даже не знал, было у него что-то или нет.
Сделав три неуверенных шага и схватившись руками за стул, он потребовал от нее денег взад. Сказал, что нехорошо она с ним поступила. Та послала его подальше. Мы с тобой, милый, договорились – я взяла свое. Но ты же взяла больше! Отдай мои деньги! Нет, я больше не брала. Я вызову полицию! – успел крикнуть Митя, и тут же получил удар тайным орудием пролетариата. Золушка сняла с ноги серебряную туфельку и впендюрила ему в светлый лобик.
Когда разбивают, рассекают кожу на лбу, над глазом, то кровь сразу заливает все лицо. Пьяному Мите стало очень жалко самого себя. Некрасиво как-то получилось.
О пострадавшем сразу же стал заботиться черный бармен с зеркально выбритой головой. Отвел в сторону, усадил нашего шортоносца, приложил полотенце со льдом. Спросил, в чем дело. Митя на ломанном русском объяснил свои материальные притязания. Бармен отсутствовал недолго. Он вернулся, держа в руке двадцатку, и сказал, мол, это все, что она у тебя взяла. Митя с негодованием оттолкнул от себя двадцатку. Ему нужна была его сотня, а посягать на честно заработанную чужую зарплату он не хотел. Бармен ушел и еще раз допросил жрицу – и вернулся с тем же результатом. Митя махнул рукой. Единственное, о чем просил его бармен – не вызывать полицию.
Что делать с лицом? Лысый объяснил, что есть две возможности: поехать в больницу или вызвать частного врача. Больница предполагает полицию и огласку, которая чревата, а частный врач – нет. Решили вызвать частника. Но ему же надо будет платить вознаграждение, а вознаграждать у Мити было нечем. Для финансовой поддержки с парохода вызвали подкрепление в виде второго механика Славы. Какой-то худосочный мальчишка убежал на пароход и совершенно потряс нашего вахтенного, сказав ему на английском, чтобы тот вызвал второго механика, и потом выдал несколько русских ругательств. Вахтенный позвонил второму.
Сонный, злой и совершенно протрезвевший Слава, придя в бар, почти не ругался. Он ведь давно знал Митю и его способности – в мореходке они учились вместе. Приехал доктор. Продезинфицировал рану и наложил три шва. Взял за работу магическую сумму – 120 американских долларов.
Наши отправились в обратный путь. Сегодня предстояла тяжелая работа, моточистка главного двигателя, а тут…
Так бы все и закончилось. Но конец/всему венец, наступил тогда, когда Митя зашел в свою каюту, дабы облачиться в комбинезон и пойти на завтрак перед работой. Когда он снял шорты, то увидел, что одеты они были наизнанку. Митя вывернул их лицом вперед, и нашел в маленьком кармане-пистоне заветную банкноту в сотню зелени. Не только смеяться, но даже улыбаться со швами поперек лба было тяжело.
P.S. Через недели полторы Митеньке снимали швы в американской больнице. Маленькая непослушная девочка громко и шумно бегала по всему коридору, и никакие крики очень полной черной мамаши ее не могли остановить. Мама была таких размеров, что встать со стула она еще могла бы, но вот погнаться за дочуркой – это вряд ли, тем более, что половину времени дочка бегала по потолку. Девочка пищала, визжала, всхрюкивала и наяривала за кругом круг.
Тогда большой Митя, сидевший рядом в турецкой кожаной куртке (символ финансового успеха в начале-середине девяностых, следующая высокая ступень – спортивный костюм «Adidas»), решил восстановить больничный статус-кво. И он обратился к микроскопической непослушной девочке, прорычав ей следующее послание:
– Девочка! – маленькая юла испуганно перестала вращаться.
– Не будешь слушаться маму… – весь коридор испуганно замер, слушая, как бородатый до неприличия Митя обратился своим басом к девочке на языке Пушкина, Чуковского и рыжего боцмана Валеры.
– Я посажу тебя в мешок… – дите вжалось внутрь мамы.
– И увезу в Сибирь!
Дите заплакало тихим писком у мамы на огромном животе. Митя, конечно, не ожидал, что дите заплачет, приподнял плечи и развел ладони в сторону. Но все же, успокоив воспитателя в себе и получив желаемую тишину, умиротворенно стал ждать врачебного приема.
© maximblog
