…но как быть с Василием?
/аттеншн! Многабукав!/
В первый раз я попал на заимку к Фёдорычу, можно сказать, случайно – когда выбирался из леса с весьма скромными результатами «тихой охоты». Оборвало ремень генератора, и я, безуспешно перешерстив багажник и проклиная свою непредусмотрительность, потопал по просеке в сторону деревни, мимо которой проехал утром. Не так чтоб маленькая деревенька, а значит - есть реальный шанс разжиться ремнём или упросить кого-нибудь отбуксировать до шоссе.
Однако день был явно не мой – для начала я банально заблудился, и в медленно наползающих сумерках повернул назад, мысленно прося чтобы не пошёл дождь и морально готовясь к ночёвке в лесу.
Кто-то там, наверху, явно подслушивал: дождь пошёл аккурат когда я, чертыхаясь, пытался определить нужную мне для возвращения к машине тропинку. И в ту же минуту метрах в трёхстах слева показался отблеск электрического света. Неподалёку было человеческое жильё – что ж, попробую напроситься хотя бы переждать дождь, да узнаю дорогу…
Продравшись через кусты и как следует вымокнув, я подошёл к дому – нет, к Дому. Огромное строение с кучей пристроек, сложенное исполинскими, чуть ли не метрового диаметра брёвнами, в полутьме напоминало курицу, окружённую цыплятами. За домом виднелась водная гладь довольно большого озера. Окна в первом этаже были освещены, из трубы подымался дымок – хозяева дома, и это очень кстати. К тому же я не слышал собачьей возни и не видел ничего, похожего на будку – может, удастся даже подойти не облаянным и не покусанным.
До крыльца оставалось метров тридцать, когда меня окликнули от одной из пристроек:
- Дорогому гостю – привет и уважение! Куда путь держишь, мил человек? Прямо ко мне аль заплутал немного? Или случилось чего?
Хрипловатый, прокуренный голос хозяина был дружелюбным и располагающим. Повернувшись, я увидел крупного, медведеподобного мужичину с плотницким топором в руке. В огромной лапище топор выглядел маникюрным инструментом.
- Доброго вечера, хозяин. Машина сломалась в лесу, хотел к деревне выйти – да заплутал малость, а тут дождь ещё… Можно у вас переждать непогоду?
- А что не можно – пережидай, а то лучше всего на ночлег оставайся. Места у нас нелюдные, да ночь уж скоро. Нет, оставайся-ка. Никуда я тебя в ночь не отпущу! Сегодня, как раз, все гостевые свободны – ночуй где глянется, да компанию составишь. Не люблю вечерять сам с собой.
Спорить с хозяином было не с руки, дождь моросил всё гуще, потому колебался я недолго.
- Спасибо за приглашение! Уже думал, буду в лесу ночь коротать… Точно не стесню?
- Тю, пустое! У меня в сезон по десятку человек народу заезжает – кто зверя стрелять, кто рыбку вон в озере удит, а кто просто лесом дышит. Озвереют в городе-то да тянутся на вольный воздух. Идём!
Мы поднялись в просторные сени, где стены были увешаны пучками различных трав, снизками грибов и ягод, сетками с кореньми неизвестных растений и ниточками с сушёной рыбой. Заметив мой восхищённый взгляд, хозяин хмыкнул не без самодовольства:
- Вот поживешь с моё на природе – не таких запасов наделаешь! Тут тебе и аптека, и гастроном, и лавка деликатесов!
Распахнув массивную, висящую на кованых петлях дверь, пригласил в дом:
- Прошу! Заходи, садись вон поближе к печке да чаёвничать станем, пока ужин готовится. А что с машиной-то?
- Генератор. Ремень порвался.
- Ну, эту беду завтра решим. С утра доедем в райцентр, найдём что нужно да и поправим!
Неожиданно лампочка под потолком моргнула, вспыхнула ярко и тут же погасла. Хозяин огорчённо хмыкнул:
- Эк, досада! Сегодня, видно, проруха на генераторы… Придётся нам того… При свечках вечерять.
- А что с ним такое?
- Да какой уж раз… Что-то с управлением – движок работает, а электричества не даёт!
Я поднялся с лавки:
- Может, я посмотрю? Если есть запчасти – то смогу починить.
Хозяин тем временем зажёг свечу, поместил её в большой глиняный подсвечник и поглядел на меня изучающе:
- Ну а то и пойдём. Я вызывал тут ремонтника из района – так он поглядел, сказал что в сервисный центр надо и отбыл. А я-то не разбираюсь, все потом да потом… То гостей полон двор, то запруду надо поправить, то ехать недосуг…
Мы прошли длинным коридором, спустились в одну из пристроек. В углу негромко пыхтел трёхцилиндровый «Перкинс», электрощит на стене был открыт, а всю свободную часть комнаты занимали канистры с топливом.
Поломка оказалась пустячной – не знаю, как до этого не додумался «ремонтник из района». Ослаб и обгорел зажим в клеммной коробке генератора; при повторном запуске двигатель вздрагивал и контакт налаживался, но ненадолго. Я заменил клемму и гайку, всё надёжно протянул и запустил генератор. Помещение залил яркий свет.
- Да, так и не спросил: как вас звать?
- Виталием Фёдоровичем. Люди Фёдорычем кличут. Лучше будет, если на «ты» - тут у нас, в лесу, всё просто. Так говоришь, больше не станет отказывать?
- Не должен. Остальное всё в порядке, только вот одна клемма ослабла.
- Ну мастер! Ну молодец! Нет, не просто так тебя сюда ноги привели…
Вот так я познакомился с Фёдорычем.
***
Отдохнул исключительно. Утро встретило криком петуха и добродушным ворчанием Фёдорыча под окном: «Тихо ты, разорался… Гость у меня – нешто совести нет совсем. Горлопанишь!». Вскочив с постели, я спустился в ванную, умылся и через десять минут был «готов к труду и обороне».
Наскоро позавтракав, мы с хозяином забрались в его джип и уже через час, вооружённые двумя генераторными ремнями, добрались до моей многострадальной машины.
Поставить на место ремень – дело плёвое, когда он есть. Я сердечно поблагодарил Фёдорыча и попытался всучить ему тысячу «за постой и помощь» (посмотрел он так, будто я протянул ему живую змею); и был уже готов отправиться домой, когда Фёдорыч придержал меня.
- Знаешь, ты запомни дорогу ко мне на заимку, да приезжай когда скучно будет. Тут хорошо, тихо. Рыбалка отличная – озеро-то видал? Я там поголовье поддерживаю, клюёт – хоть пустой крючок бросай! Охота, опять же… С тебя платы не возьму никакой. Гланешься ты мне. Эти вот приезжают когда, охотнички – всё им принеси да подай, да подскажи да пособи. А ты – глянешься. Работящий, хоть и городской. И беседовать с тобой интересно…
Я немного смутился, но такими искренними приглашениями пренебрегать не принято – а потому, поблагодарив ещё раз за доброту и приют, обещал наведываться.
Что и исполнил – не так, чтобы зачастил, но два-три раза в сезон выбирался. Привозил на заимку соль, спички, разную мелочёвку и свежие новости: Фёдорыч однажды обмолвился, что не очень любит закупаться в райцентре, где его считают бирюком.
Летом мы рыбачили в чистом и действительно кишащем рыбой озере (чаще просто сидели, опустив с мостков в воду ноги и болтая о том, о сём), варили вкуснейшую уху; зимой ходили по лесу на лыжах, осенью устаривали набеги на грибы. Я чем мог помогал Фёдорычу в его немудрёном хозяйстве, а он подгадывал так, чтоб на время моего приезда других гостей-постояльцев на заимке не было. Правду сказать, он не слишком-то жаловал этих, как сам их называл, горе-охотничков; «но ты же понимаешь, чем-то зарабатывать надо!».
Одним словом, с Фёдорычем я подружился. Настолько, насколько могут подружиться городской гедонист с «солью земли».
***
В предыдущий приезд мы, как обычно, поздним вечером пили на террасе чай с малиной, душицей и свежайшим липовым мёдом. Каждый раз я хотел расспросить Фёдорыча, как так вышло, что он живёт на свете один, без семьи и родственников – но всегда откладывал «на потом», считая неудобным. Сам он на эту тему не заговаривал.
Между третьей и четвёртой чашками, когда хозяин рассказывал, какого карпа он на неделе поймал (Вот такенный, представляешь; плавники – что веники!), в проходе между сараем и дровяным навесом загремело и упало что-то явно неловкое и тяжёлое. Послышалось сдавленное шипение. От неожиданности я дёрнулся и облил брюки горячим чаем. Фёдорыч беззлобно захохотал и бросил мне полотенце со словами:
- Не бойся. Никого тут нет.
- Инструмент что ли упал какой? – что, собственно, было невероятно, зная хозяйственность Фёдорыча.
- Нет. Это Василий.
- Кот, что ли? – странно. Не видел тут ни кота, ни собаки.
- Не кот… Даже не знаю, говорить тебе или не стоит? Он-то давно за тобой наблюдает. Одним словом – нежить это здешняя. Утопленник. Из озера.
Я второй раз облился чаем, пытаясь сообразить – шутит Фёдорыч, разыгрывает или готовит очередную байку.
- Да ты не дёргайся. Вы в своих городах много чего о жизни не знаете – так вот я тебе и расскажу…
Рассказ Фёдорыча
В общем, я здесь раньше лесничим работал. Пока в стране бардак не начался. Колхоз у нас был крепкий, миллионер. И как-то в одночасье всё прахом пошло: приходим однажды на работу, а на конторе висит этакий никелированный замок и записка – колхоз, мол, распущен, председатель в Москву подался правды искать. Покумекали с мужиками, в контору зашли – а касса колхозная вместе с директором уехала. Тоже, видно, правды захотела.
Ну, что делать? Решили по справедливости: раз уж никому мы не нужны, так поделим тогда землю на паи да будем сами по себе. Ну вот, поделили. Я в колхозе не работал – лесничим, говорю, числился. То мне этот вот надел и достался – лес, маленько покоса да болотце с камышом. Старики говорили – было доброе озеро раньше, пока мелиораторы до него не добрались. Воду стали брать для полива; ну и роднички, видно, загубили.
Мы с Леной, жена это моя была, первое время натуральным хозяйством перебивались. А тут районные власти стали ко мне наведываться: гости большие к ним, к властям, видите ли, приезжают – так не мог бы я по старой привычке охоту организовать? Я ведь тут все тропинки изучил, где какого зверя найти и как взять – лучше кого прочего знаю. Ну какой резон косоротиться, не убудет от меня; да и помощь в районе какая понадобится – не откажут.
Свозил я их пострелять раз да другой, а тут мне Лена и говорит – мол, почему бы этим не зарабатывать? Мало что ли желающих по лесу пошастать, есть такие, кто и с деньгами не прочь расстаться ради такого удовольствия.
Думал я недолго. На ту пору у нас чуть не полдеревни разъехалось лучшую долю искать – кто в город подался, кто на север, а иные – и на юг. Наделы колхозные за бесценок стали отдавать, а которые и остались людишки – много кто обрабатывать не желал. Народец-то у нас, сам знаешь – пока палкой не шугнёшь, не шевелится. Ну вот я землю и повыкупил, да часть обменял, чтоб единой площадью получилось.
Построил заимку эту, для охотников, а через год мы за озеро взялись. На рыбалку тоже ведь спрос немалый, да и комаров болотных надоело наблюдать. Три года кряду занимался с озером – расчистил родники, запруду сделал в логу, чтоб вода копилась, берега спланировал да выровнял, подлесок убрал. Всё сами с женой, да. Труда вложено. Ну здоровьишком природа не обидела, я и копался помаленьку – Лена придумает, я сделаю.
И вот когда взялись мы дно выравнивать да углублять, тут-то кости человеческие и попались. Работали драглайном, мне экскаваторщик перед обедом и говорит: я-де там какие-то кости выкопал, то ли скотина какая, то ли мамонт древний… Дурик! Я как только рёбра увидал, сразу понял – человек это.
Ну, понятно, участкового вызвали, да из района милицию. Осмотрели они место, криминала не нашли. Сказали, мол, утоп мужчина лет пятьдесят тому, не меньше. И с тем уехали, а Лена мне и говорит: хорошо бы, мол, останки похоронить по-человечески да крест поставить. Ну я и похоронил всё, что собрать удалось.
Только всё ей эти кости покоя не давали. Заводная она у меня была, Ленка моя. Не поленилась, перерыла музей районный, он тогда открыт ещё был; архивы подняла, старожилов расспрашивала. И нашла ведь!
Чуть не век назад дело было. Жил в этих краях крестьянин зажиточный, Василием звали. Хозяйство держал, семья была большая. И случилось в одну осень, как тогда говорили, поветрие. Стали люди болеть да помирать целыми улицами, аж хоронить толком не успевали. Я думаю – грипп, или ещё что подобное, что в те года толком лечить не умели.
И к Василию в дом беда пришла – схоронил он троих деток, жена извелась совсем. Остался младший один у них, и тот вскоре разболелся. Взял Василий ноги в руки, да побежал в уезд, правдой и неправдой решил добыть какое-нибудь средство, чтоб хоть одного ребятёнка выходить. Да чтоб быстрей было, пошёл пешком напрямик. Не смотри, что у нас тут до города сотня вёрст всего – места и сейчас не больно проезжие, а тогда вовсе.
Рассудил он так: до уездной больницы вёрст тридцать. Бегом если, то часа три, да три обратно. А на лошади надо объезжать речку, до моста, в один край почти сто вёрст тогда было. Не один день проездить можно.
Вот и пошёл пешим напрямик, через лес. Явился в больницу – взмыленный, глаза дикие, что у зайца в марте. Доктору в ноги упал: спаси, говорит, семью мою, добрый человек; последний ребёнок при смерти. Доктор выслушал его, сердешного, выписал каких-то порошков да капель – и помчался Василий обратно. И надо же ему было на полчаса всего опоздать… Не успел он лекарство принести, помер ребёнок. Только и увидел, как жена тельце на руках держит, смотрит в пустоту да воет, словно зверь в тоске смертной.
Не выдержал Василий, помутился рассудок у него. Бросился он к озеру, тонкий лёд проломил головой, да в воду и ушёл, как был. Утопил грех свой с собой вместе.
Жена, как одна осталась, совсем умом тронулась. Пошла скитаться по миру да прибилась к монастырю в соседнем уезде, а в революцию где-то сгинула. Такая вот история была.
И вот, значит, Лена мне это всё рассказала, я посмеялся да забыл. В тот самый вечер он и пришёл к нам в первый раз. Иду я, помнится, дров набрать для бани, а он стоит у поленницы. Синий весь, раздутый, в армяке. Шапка в руке и смотрит так жалобно. И я на него смотрю – ни шевельнуться, ни сказать ничего не могу. Ровно парализованный. Чую – в портках потеплело; тьфу-ты, думаю, чего натворил, как пятиклассница какая! Тут с меня оцепенение и сошло; а он повернулся, шапку на голову натянул и побрёл потихоньку к озеру. И пропал так в темноте.
Ну я Ленке – ни гугу, портки втихую в бане застирал и хожу, как ничего не было. Ещё потом раза два видал на берегу, ну тут уж так не напугался. А спустя месяца два Лена ко мне подходит да потихоньку так и говорит: ты, мол, никого кроме нас двоих тут по вечерам не замечал?
Пришлось рассказывать всё, как есть. Ох и распререживалась она тогда, помню, всё причитала: он-де, несчастный, когда умирал под водой, только и думал о том, что ребёнка своего не спас, потому ходит теперь, нет покоя ему. Говорить с ним пыталась – да не выходило ничего, молчал он все время и только смотрел жалобно так, вроде как извинялся, что пугает нас и неудобства приносит.
Так два года прошло, мы к нему привыкли совсем, да он и показывался только нам двоим. Посторонние кто есть на заимке – из озера не выйдет. Лена когда его Василием назвала в первый раз – вздрогнул, вроде как вспомнил что-то, да бегом к озеру… А потом тоже привык, отзываться стал. Говоришь с ним – он слушает, будто даже соглашается или наоборот, не одобряет.
А потом Лена утонула. Здесь же, в озере. Нырнула с мостков да запуталась волосами за корягу, а меня как раз за каким-то делом в город понесло… Ох, и горе горькое было! Крепко я тогда на Василия обиделся – подумал, что его проделки это. С топором раз кинулся на него. А он мне и не возражал даже, только ещё жалобней смотрел да головой качал так печально, что руки сами опускались.
Это я уж после понял, что Василий тут ни при чём. Не в его власти ни затянуть человека под воду, ни спасти при надобности, тут другие силы действуют – куда древней и страшней Василия. Василий – он так, на посылках. Ну рыбу может в сеть заманить, или наоборот – распугать да разогнать по омутам. Недаром от меня хороший человек с большим уловом уезжает, а иной-другой за три дня ни одной поклёвки не видит! Вот, опять, собаки у меня нет – не приживаются они здесь, Василий их не любит. Да мне и без нужды: кто из худых-незваных гостей Василия увидит вблизи, тот и забудет враз, зачем пришёл, и дорогу сюда не вспомнит никогда, и потомкам закажет…
Я с тоски-то запил тогда, полгода пил без передышки. Пью и с Василием горем делюсь, пью и говорю с ним. Ну он мне и отвечать начал понемногу, понимать я его стал. Не всё, конечно, да кое-что он мне всё-таки сумел втолковать.
Вот мы думаем – мы над природой хозяева и распоряжаться можем, как пожелаем. А дудки! Решил, что ты главный – обязательно подзатыльник получишь, да такой, чтоб не забыл, кто ты есть и где место твоё. Вот и я получил… Я, понимаешь, стал думать, что раз всё это моими руками сотворено, так я могу и делать здесь то, что считаю нужным. Вознёсся над людьми, начал свысока посматривать. Вот, мол, что я себе в жизни сотворил – а вы её просто прожигаете. Это всё моё, а у вас за душонками ни гроша, ни камыша! Барином этаким почуял себя…
Да к тому же и полюбил это место всем сердцем – лес, озеро это проклятое, всё вокруг. И Лену свою любил без памяти. А в природе такая мощь громадная дремлет, что и описать нельзя. Любишь Сущее – оно тебе ответит взаимностью… но и соперничества в твоей любви не потерпит. Нет тогда уже места в сердце твоём ничему другому.
Так я и стал бобылём. Ну ничего, приспособился помаленьку. Пить перестал совсем, гостей-постояльцев принимаю с оглядкой. Одному-то мне много надо? Скучновато бывает, конечно – так вот с Василием вечеряем. А что? Он собеседник порядочный: слушает внимательно, лишнего не спросит… Порывался не раз я всё оставить и уехать куда глаза глядят – да чувствую, не отпустят меня отсюда. Здешний я теперь на веки вечные. Наказание моё это, за гордыню и самолюбие…
***
Не то, чтоб я поверил Фёдорычу, даже скорее – нет, но в душе ворочались и не давали покоя вопросы, на которые я не мог увидеть ответов. Решив отложить разговор до завтра, я спустился с террасы во двор и закурил. Стояла светлая августовская ночь, месяц, поднимающийся над зубчатым гребнем леса, казался огромным. В его призрачном свете я боковым зрением видел медленно двигающийся в тени сараев и кустов сгусток тьмы – но, стоило сосредоточиться взглядом на подозрительном месте, как всё сливалось и замирало.
Перед сном Фёдорыч заварил ещё по чашке чаю с пустырником – «отходная, чтоб лучше спалось!», налил в стакан медовухи и понёс во двор. На мой недоумённый взгляд сказал со смешком:
- Для Василия это. Чай он не пьёт, я уж сколько раз предлагал. Говорит, у него в организме воды и без того избыток. А вот медовухой домашней не брезгует.
- Так чего он в тени-то стоит, скучает? – я тут же пожалел о своём длинном языке. Мало ли…
- Нет, не подойдёт. Он тебя плохо знает. Стесняется. Может, потом, пообвыкнется когда…
***
Спал я в ту ночь плохо. Долго лежал, глядя в потолок и вспоминая первый визит на заимку. Сейчас я был уверен, что в тот вечер мне не просто казалось, что за мной наблюдают. Внимательно смотрят, как я пробираюсь через мокрые кусты, выхожу на опушку, приближаюсь к дому… Спокойно,изучающе смотрят, пытаясь понять, кто таков и зачем явился.
Я вспоминал, что не раз слышал в кустах шорох и тяжёлое, мерное хлюпанье, и списывал его на дождь или ветер… Как в один из приездов не застал Фёдорыча дома и, прочтя накорябанную его лапищей записку: «буду к вечеру, дождись!» - сел ждать в тени дровяного навеса. Как задремал на жаре, а очнувшись, отчётливо разглядел серую, скособоченную фигуру за крыльцом… И как, тряхнув головой, пробормотал: «чего только спросонок не привидится»…
За полночь я наконец заснул. Снилась мне пойманная с мостков рыба – тут и в самом деле исключительно клевало. Я видел сквозь толщу воды, как по дну озера медленно движется мрачная, бесформенная тень. Щёлкает по рыбьим хвостам пальцами, похожими на перчатки электрика, подгоняя глупых карпов и лещей к мосткам, туда, где виднелись крючки наших с Фёдорычем удочек.
Снились рыбные пироги, которые Фёдорыч пёк изумительно. Из пирогов выглядывали рыбьи головы и представлялись на своём рыбьем языке: «Здравствуйте, меня зовут Василий»…
Утром я двинул в город, едва рассвело, сославшись на срочные дела. Не знаю, поверил ли мне Фёдорыч; но задерживаться здесь я совершенно не мог, еще полчаса – и начал бы вопить от ужаса. Только выехав из леса на шоссе, я перестал поминутно оглядываться на заднее сиденье, в страхе найти там неожиданного пассажира…
Это было две недели назад.
А вчера позвонил Фёдорыч и пригласил на рыбалку. «Клёв – закачаешься! Вода тёплая, как молоко парное! Галерею к баньке пристроил, помнишь – рассказывал тебе? Выходишь из бани и сразу можно в озеро нырять! Да и вообще – заскучал я тут, один-то. Приезжай на выходные, всё одно два дня ерундой будешь заниматься…»
Я обожаю баню и, готов поклясться, что Фёдорыч ни капли не приукрасил, расписывая прелести прыжка из парилки в озеро. Руки у него растут откуда надо, и сделано всё, наверняка, так что и не подкопаешься.
Я соскучился по заимке, по тихой беседе обо всём и обо всех, по фирменным микро-пельменям, которые умеет ваять только Фёдорыч. В ложку входит не менее пяти таких горошинок, а в лапищу хозяина – поди и сотня влезет… Я, чёрт возьми, соскучился по самому Фёдорычу – огромному, громогласному и невероятно доброму человеку. Я не должен оставлять его там одного, лицом к лицу с силами Сущего.
И надо бы ехать, да одно не даёт покоя: как быть с Василием? Смогу ли я смотреть на него и не падать в обморок?..
И не слишком ли много я знаю из того, что мне знать вовсе не положено, для того чтоб спокойно купаться в озере?
