Дачный вечер. Солнышко плавно, малиновым блином погружается в фиолетовеющую гущу небес у горизонта, бросая теплые оранжевые блики на цветущий сад в Расторгуево. Дурманящий запах флоксовых придорожных рядов, источает предзакатные сладко-дурманящие нектары, привлекая в свои соцветия на ночевку уже вялых и заспанных шмелей. Они жужжа садятся на лепестки и еще пару раз потеребив своими лапками жирные полосатые тельца, впадают в глубокий сон, не подозревая, что их ждет пробуждение не в утренних каплях росы, а в настоящем плену, в заточении охотницы, притаившейся в этот их момент неги, в засаде, совсем не далеко от места их ухода на ночной покой.
Спрятавшись, за масштабный розовый куст, хищными глазами я наблюдала, как на ближайшем соцветии кругленький мохнатый шмель впадает в вечернюю спячку. В руках у меня была зажата пол-литровая стеклянная банка, в кармашке шорт лежал свернутый в трубку картонный листок. Птицы разразились "вечерними молитвами" отхода ко сну.
Ночная мошкара засуетилась в воздухе клубками и сбилась в летающее облако.
Пора! -решила я, выдвигаясь в сторону флоксов.
Нет, я не была жестоким ребенком, но ночная охота на опасных (в дневное время) насекомых, с торчащими остриями жал из пушистых тел, была просто одним из элементов не обходимого в детстве драйва, спряженного с некоторым риском и способом получения почти безопасного адреналина.
Взяв картонный рулончик, я начала им смахивать дремлющих шмелей в банку. Некоторые, особо "летаргические" особи, падали клубками прямо на стеклянное дно не просыпаясь, другие же крылатые начинали ворочаться и шевелиться, пытаясь проснуться, при моем прикосновении к ним картонкой. От таких "живчиков" я отпрыгивала в сторону, прикрывая рот ладонью, что бы не издать случайный писк, наивно полагая, что любой мой лишний звук - может их разбудить и тогда, они накинутся на меня всей своей мстительной стаей. Подававших признаки жизни мохнатых, я оставляла в покое и двигаясь дальше, продолжала собирать "урожай", до тех пор пока, хотя бы половина банки не была наполнена полосатыми желто-черными насекомыми.
С собранной добычей, я неслась в деревянный домик. Хватала, приготовленную для их окончательного заточения, пластиковую крышку с множеством проделанных дырочек (что бы могли дышать) и плотно закупоривала ей свою шмелиную "тюрьму". Банка водружалась на окно.
С наступлением утра "Бастилия" оживала и превращалась в живой рой, издавая оглушающий рев сотни отловленных бешеных шмелей. Бабушка Лёля , в юрисдикцию которой входил огромный сад со всеми его обитателями, ревела на меня им в такт, выражая крайнее возмущение за мою вечернюю выходку:
- Татьяна! Уши закладывает-раз; бедные насекомые -два; ты о цветах подумала?они же их опыляют -три.. - зажимала она, негодуя, в счете костлявые пальцы в черных трещинках, от постоянного копания в огороде.
- Бабусь, я же их выпущу вечером, когда они снова уснут, - умоляюще, глядела на нее я: - Ну ты посмотри,это же интересно, такой рой. Опасный рой, но за стеклом!- бесполезно пыталась передать я бабуле, властвующее надо мной гордое чувство укротительницы шмелиных жал.
Выпускать их днем, в пик их активности - было делом гиблым. Попытка роспуска пленных могла закончится однозначно - их жестокой местью узурпатору. Желать почувствовать тысячи жал на лице и превратиться в одутловатый шарик - мог только шизофреник . Я же была в трезвом уме и памяти и прекрасно осознавала перспективы освобождения "военнопленных". Поэтому "амнистию" и свободу они получали, лишь, когда снова становились беспомощным и впадали в очередной сон. Шмели высыпались из стеклянной темницы, кучкой,парализованной Морфеем, на мягкую вечернюю травку. К утру, на месте "выброса", уже не было ни одного шмеля.
Но до вечера, я могла с любопытством разглядывать эту носящуюся за стеклом разъяренную тучу истребителей. Видеть как они, изгибаясь, жалят своими ядовитыми иголками стеклянные стены и радоваться существованию этого прозрачного препятствия.
Надо сказать, опасных крылатых вечерами собирала не я одна. Мой лучший друг, Санёк, тоже, периодически баловался таким отловом. Нет, ну не бабочек же нам ловить сачком? Это не серьезно! После завтрака, мы выбегали за калитки своих участков, с банками - "мерятся" своими достижениями, пятясь бесперспективно посчитать количество его и моих пленников, шумно нарезающих круги в банке. В результате, победитель определялся "на глазок", оцененный плотностью перемещающегося в стеклянной таре облака. Как правило, лидером в этом состязании, оказывалась я.
- Ну что поделаешь?! - удручался Сашка, потряхивая свою жужжащую банку: - У тебя сад больше!
- Да, - примирительно ,соглашалась я.
Сад и правда, трудами бабушки был уникальный. Оранжерея, а не сад! Пионы, флоксы, розы, лилии, душистые горошки, майорчики, маргаритки по краям тропинок, анютины глазки, гортензии, лаватеры, настурции, золотые шары, маки, жасмины - все соцветия этого участка и не перечислишь. Да еще и всевозможные плодово-ягодные кусты и деревья; клубника, малина и парники - составляли мое шикарное, во всех смыслах, летнее угодье.
Как-то раз в Расторгуево кооперативное правление провело конкурс - "Самый цветущий сад". Ну и конечно, бабка Лёля, заслуженно выиграла первое место. За это, ей был подарен огромный медный таз с длинной деревянной ручкой, для варки варения.
После конкурса, правда, участились случаи воровства цветов с нашего участка. Это был сопутствующий ущерб славы, свалившейся на бабулю и плата за медный таз.
Один, последовавший за этой церемонией награждения, эпизод - здорово напугал меня.
"В тихий час" бабушка отправляла меня спать не в основной домик, где обычно мы обитали с родителями, а в небольшой, ее персональный , в углу участка. Он состоял всего из двух помещений: стеклянная терраска и маленькая тусклая комната.
Было очевидно, что в мой дневной сон , бабушке и самой хотелось вздремнуть, поэтому в плане его обязательности - она была непреклонна.
Я не любила этот домик, слишком уж он был "бабушкин" и не соответствовал моей детской энергии. Кровать на терраске и маленький жесткий спартанский диванчик с откатывающимся валиком в ногах в темной комнате, были покрыты белыми кружевными покрывалами, напоминающими паутину. (Бабушка прекрасная вязала их сама.) Вязанные салфеточки, с таким же узором, покрывали все тумбочки. Огромное зеркало в черной деревянной оправе на ножках с круглыми острыми пиками по верхним углам, было каким-то зловещим. Местами зеркальность его нарушалась потертостями и неровными дырами - "на просвет". Было ясно, что лет ему больше, чем самой бабушке. Про этот предмет интерьера она рассказывала, что в далекие годы ее молодости, она видела свое прекрасное молодое отражение в этом зеркале, когда играла в преферанс со своими кавалерами за таким же черным ломберным столиком. А также то, что это зеркало входило в прекрасный мебельный комплект прошлого века. Игральный столик, дополняющий зеркало, был утрачен при революционных беспорядках.
Не знаю почему, но я никогда не видела, что бы бабушка разглядывала свое отражение. Наверное, этот умирающий раритет вызывал у нее двоякие чувства: ностальгию по молодости, но видеть свое изменившееся изображение, покрытое, как и зеркало патиной старости, она не желала.
Я же, иногда, вертелась перед ним, но все же достаточно быстро застывала, уставившись в его глубину, сквозь отражение себя. Было что-то в нем пугающе, что-то зазеркальное. Моя фигурка отображалась в нем мутно, напоминая старую фотокарточку в черной рамке и порой казалось, что это зеркало тебя может затянуть, засосать внутрь, или же, наоборот из потрескавшихся уголков его может выйти кто-то из других времен или что-то потустороннее. Натыкаясь на такие мысли, я быстренько удалялась от зеркала подальше.
Обои комнаты расписанные в какой-то крупный коричневый цветок, слегка давшие трещины по дощатым стенам, навевали уныние.
Лежа на узком диванчике в комнате, с врученной мне бабушкой книженцией по внеклассному летнему чтению, я, конечно же, не читала, а разглядывала эти обои. Некоторые из цветков, при пристальном на них смотрении, начинали превращаться в контуры носатых зловещих бабулек, в больших кружевных чепцах.
Оборвав и это, не очень приятное занятие, я уставлялась на маленькие ручные бабушкины часы с кожаным ремешком, висевшими за застежку на гвоздике, возле моего изголовья и начинала следить за золотистой секундной стрелкой, которая отмеряла убегающее и томительное время моего "сна".
Так же, я прислушивалась к телодвижениям бабушки, расположившейся за стенкой на терраске, на полуденный отдых. Возлежала она там, как страж, не давая мне никакой возможности потихонечку, выбраться из маленькой комнаты заточения, и "усвистать" в парк, где многие мои сверстники продолжали резвиться, лишенные этой жуткой лежачей "обязаловки".
В общем, на этот час, я была бабушкином шмелем-игрушкой, запертым в "стеклянной банке".
Улегшись, Баба Лёля, традиционно включала коричневое в кожаном плетении портативное радио и слушала новости радио "Маяка". Монотонные голоса ведущих всегда усыпляли ее. Почувствовав, что начинает вываливаться из реальности, бабушка щелкала выключателем, тучно ворочалась, скрипя пружинами кровати, и наконец -засыпала. Легкий храп за стенкой, оповещал меня, о наступлении относительной и долгожданной свободы.
Книжка, тут же, отбрасывалась в сторону; я бесшумно сползала с лежака на дощатый пол и босиком на мысочках выдвигалась на обследование бабушкиных "сокровищ", к которым меня в другое время, не допускали и близко- в ее владения "посторонним вход был воспрещен".
На сей раз, мой взгляд привлек секретный буфет, с двумя стеклами в дверях, занавешенными изнутри белыми занавесочками. Его содержимое всегда оставалось для меня тайной за семью печатями. Ранее, я боялась делать попытки открывать его, предполагая, что он может заскрипеть и бабушка непременно проснется. Но сегодня, храп моей бабушки был до того силен, что давал мне вполне обоснованные надежды все же проникнуть в его секреты и не быть пойманной, даже , если шкаф будет скрипеть , как старая телега.
Прокравшись к нему, дернула за металлические круглые бряцающие ручки, потянув на себя. Дверцы и правда глухо скрипнули, но поддались и распахнулись..
Я на секунду затаилась, прислушиваясь. Бабушка булькнула, сильно выдохнула, перевернулась на другой бок и с удвоенной силой захрапела.
Потирая ладошки, я воззрилась на содержимое...
От увиденного, глаза округлились в изумлении. Все сладкое в нашем доме выдавалось по праздникам и было строго дозировано самой бабушкой. Любые мои попытки упросить ее купить мне какую-нибудь шоколадную медальку, при совместных походах в булочную , заканчивались только провалом.
Я и не знала, что бабуля была таким запасливым куркулем. Буфет ломился от коробок конфет, кулечков с драже, пакетиков с засахаренной цедрой лимона и мандарина, бутылок со смородиновым желе и банок с малиновым и клубничным варением. Такого клада, я в жизни не находила! Да, моя бабка Лёля - кулак, оказывается!!!! Ну что же будем раскулачивать! - решила я, принимаясь за мародерство, со знанием дела.
Первыми в мой алкающий желудок были погружены необыкновенные шоколадки- медали. Совсем не те маленькие, что я выпрашивала в магазине, в золотой обертке, а целая стопка медалей в цветной фольге с рисунками и размером с блюдце.
С ними я расправилась быстро. Затем, я испробовала содержимое пары коробок конфет "ассорти", разодрав упаковочный полиэтилен и спрятав его обрывки за шкаф. Ну не заметит бабуля, наверное, с ее-то плохим зрением, отсутствие какого-то прозрачного целлофана?! - убеждала себя я. Дальше, с банок с варением были сорваны нашлепки из фольги и продегустировано их содержимое. Смородиновое желе мне не понравилось, но вот засахаренные розовые кристаллики на краях тары, показались и вкусными и красивыми. Ноготками я ободрала все сахарочки, не обычной формы, с емкостей и сунула их в кармашек. По настоящему вкусным же оказалось прозрачное клубничное варение, с цельными ягодками застывшими в красном сиропе.
Взяв самую большую банку, разодрав веревку с биркой "Клубника. Лето 1983-го", я двинулась к выходу. Съеденная сахароза ударила в кровь, придав мне наглости и уверенности. Имеющейся "независимости" - показалось мало.
Межкомнатная и входная дверь на терраску напротив, не закрывались, образуя прямой путь " на волю". Первая была открыта по причине, что бы бабушка могла слышать шуршание от перелистываемых мною страниц книг; вторая для доступа во все помещение свежего воздуха.
Мне страшно захотелось войти на терраску к бабушке. Это было запрещено, я могла быть обнаружена, но рискованное и выгоревшее мероприятие, уже состоявшееся ранее, оправдало опасность новой шкоды и поэтому не грех было испытывать судьбу на удачу и дальше. Незамеченной попасть на веранду я могла только, если бы проползла на корточках. Кровать бабушки отделял от моего прохода старый не высокий холодильник, служивший, для моего тайного "выхода в свет" отличной ширмой. Я так и сделала, а выглянув из-за холодильника, смогла оценить всю картину в целом.
Терраса была светлой, из множества кусочков стекла, за которыми открывался вид на весь наш прекрасный сад. В распахнутую входную дверь и через витражи лился теплый солнечный свет, играя бликами по стенам. Представшая моим глазам бабуля, мирно дремала с подложенными под щеку кулаками и прикрытая развернутой недочитанной газетой. Наблюдая этот сон неведения, я почувствовала себя совсем безнаказанной.
Двигаться к выходу, было все же чересчур опасно, но вот сесть у притолоки в проеме входа в свою комнату, прячась за холодильником, я могла. Я плюхнулась на пятую точку, распластав свои расцарапанные похождениями, загорелые ноги по согретому солнцем, теплому деревянному полу "чужой территории"; залезла всей своей растопыренной пятерней в банку и, облизывая сладко - клубничные пальцы, испытала прилив счастья, как обретший свободу шмель. Вынув из кармана засахаренные розовые кристаллы, я стала разглядывать их на свету.
Вдруг, мой взгляд, прикованный к граням смородинового "сталактита", отвлекся на какое-то движение за окном. Я напряглась. Мы были вдвоем на даче, я это знала. Родители приезжали лишь вечером, распаренные душными электричками и трудовым днем.
Пригляделась. В саду определенно кто-то был. Поставив банку на пол, я вытянулась во весь рост, как сурок в поле. Прямо в середине сада, "хозяйничали" двое незнакомых мужчин. Через секунду я с замиранием сердца увидела, как они обламывают стебли любимых бабушкиных, роскошных розовых пионов. Охапки в их лапах росли, а в моем сердце, с каждым новым сломленным цветком множился страх: "Грабители!!!"
- Баааааааааааааааааааааааааа! Бааааааааааааа!! Проснись же!! - закричала я , что есть мочи, совершенно забыв о своем собственном преступлении.
Бабушка подлетела на кровати и ничего не понимающими, сонными глазами уставилась на меня.
- Бааа.. - подбежала я к ней, тормоша и скидывая с нее последние следы дремоты:
- Нас грабяяяят!! Пионы,пионы, крадут!!
Бабушка была огромная, тяжелая, с деспотичным характером, "железная леди" , власти которой подчинялись на ее территории не только дети, но и все взрослые. Резких движений ей делать обычно не приходилось, так как достаточно было одних гневных басовитых интонаций в голосе или единого мудро-тяжелого взгляда из под густых седых бровей, для полного подчинения ее воле всех домочадцев.
Такую же прыть, я увидела от нее впервые!
Как пушинка, она подлетела с кровати и, казалось в один прыжок, оказалась в саду.
- СТОЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯТЬЬЬЬЬЬЬ!!!! - огласил Расторгуево боевой клич, несущийся из ее лужёного горла.
Мужики с охапками розовых пионов, зависли над цветником, в немом ужасе.
Вероятно, вой милицейской сирены, ввел бы их в меньший ступор, нежели приближение, летящей к ним "на всех парах" мощной фигуры бабушки Лёли с саперной лопаткой, используемой в огороде, прихваченной где-то по пути.
- ВОООРЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!! ДЕРЖИИИИИИ!!!!! - голосила бабуля, несясь над своим огородом, почти не касаясь земли, как приближающийся вестник расплаты.
Из окон домов соседей стали высовываться любопытные лица.
Мужики, поняв, что попали, и что перспектива стать овощем с черенком лопатки в черепе - это совсем не то, чего они желали, отправляясь на "дело", побросали поломанные пионы и , как сайгаки, перепрыгивая через колючие кусы айвы, дали деру к забору.
Не знаю как, но Лёля все же настигла их, когда они уже перемахивали через деревянную ограду участка. Лопатка, как томагавк, брошенный бабулей-чингачгуком, метко впаялась в штанину одного из удирающих, пригвоздив его ногу к забору. Он в конвульсиях задергался на самых гребешках зеленых кольев.
-АААА!! Саааныч! Погоди..спасииии! - орал истошно он: - Застрял.. Ой..ееееее..!! На кол сел! Мать твою, вернись, говорю, твоей же бабе цветы рвали!!! Сучий потрох!!!
Однако Саныч, не взирая на вопли друга, уже скрылся в дебрях парка.
- Слазь, мародер!! - командовала Лёля, цепляясь, для пущей верности, свободной рукой за его кед, хваткой достойной сравнения с мертвым захватом зубов бультерьера.
Мужик начал брыкаться ногой, но деревянная пика изгороди, оказавшаяся прямиком промеж его растопыренных ног, не давала ему возможности делать это активно. Бабуля навалилась на ногу беглеца всем своим телом и повисла..
- АААААА - заорал мужик, восседающий на заборе, как Ворошилов на коне - Пусти! Импотентом сделаешь, баба!!! АААААА..
Тут, к нашему саду-огороду, привлеченный шумом, с другой стороны ограды подоспел на подмогу , уважаемый местными жителями, дедок Пал Палыч, сантехник , обеспечивающий бесперебойную подачу воды для полива огорода, всем обитателям Расторгуева.
- Все в порядке, лук на грядке, Ворошилов на лошадке! -прокомментировал, увиденное он.
- Ну что раскорячился, как на гинекологическом кресле? -спокойно обратился он к подвешенному, вынимая из своей наплечной потертой сумки большой разводной ключ.
- Выбирай уж! Туда или сюда? - указывая на разные стороны от места зависания окончательно растерявшегося мужика, вопрошал Палыч: - Лопата или разводной ключ? Что тебе больше любо?
Мужик совсем обмяк на "коне" от такого не легкого выбора и стал похож на потрепанного в схватке боевого петуха, зависшего на жердочке курятника.
Заметив сходство и перемены в нарушителе порядка, Пылыч среагировал:
- Ну впрочем, можешь и до утра тут с петухами кукарекать, петушина, если тебе заборный кол милее!
- Лана, лан.. Слезаю.. Тока уберите свои садистские инструменты..- сдался, опозоренный грабитель.
Бабка залихватски выдернула "сапёрку", сдерживающею брючину вора, и тот сиганул в сторону Палыча.
Палыч для большего устрашения достав еще какую-то монтировку, размахивал своими сантехническими инструментами более чем профессионально, как ниндзя нунчаками.
- Не думай бежать, ворюга. Пока не разберемся, никуда ты не тыркнешься!
Мужичонка уже и не собирался никуда "тыркаться". Он принял свою участь совсем не фартового.
Бабка , распахнув калитку, скомандовала:
- Веди его, Палыч, в большой дом. Решим, что с ним делать. Весь цветник мне испоганил, нелюдь!
Шествие, в центре с отловленным, двинулось в сторону дома.
Тут Лёля спохватилась по мне: - Татьяна! Ты где? Выходи..
Я предпочла, в такой не ясный момент, не показываться на глаза и не откликаться на зов и из-за этого, еще более основательно распласталась на земле, пытаясь слиться с травой за фалангой крыжовниковых кустов.
Взрослым, к счастью, было не до меня. Искать не стали. Мужичонку увели в помещение.
Так, я пролежала около часа, отмахиваясь от наползающих из травы настырных муравьев и жучков.
Наблюдать расправу над вором у меня возможности не было, но я думала, что все, что там происходит воистину трагично.
На участке показался Палыч, который вытащил на лужайку тульский самовар и начал раскуривать его старым кирзачом -
это удивило. Через еще какое-то время, по саду, величественной поступью прошлась бабуля с секатором, нарезая свежие цветы.
Я была обнаружена:
-Таня. Вот ты где. Иди с нами чай пить. Все улеглось и образовалось. Палыч самовар топит. Какая ты бдительная у меня, однако!!! Молодец!!
Она передала мне охапку цветов, окончательно дезориентировав меня в ситуации и отправила на кухню.
- А я пойду чего-нибудь вкусненького к чаю принесу - довольная внучкой, торопилась загладить не приятную историю бабушка.
Ой..!!!! Только тут, по направлению ее движения я поняла, где именно лежит "вкусненькое" ! Только сейчас, я вспомнила об открытом буфете и раскуроченных бабушкиных запасах. В произошедшей суете, все это совершенно вылетело у меня из головы.
Я просеменила в дом, надеясь оставить там букет и успеть рвануть в парк, в зону недосягаемости бабушкиной власти. Зайдя на кухню, я увидела мужичка. Его скомканный кепарик лежал на столе, он же, курил сигаретку с весьма довольным видом.
- Пантелеймон - представился вор.
- Таня - смущенно отрапортовалась воровка, вываливая охапку на стол.
- Ох, ну и бабка у тебя Татьяна, скажу я тебе, всем бабкам бабка! Вот это сила! Вот это норов! Вот это женщина!! А харизма кака?? Ну и доброта, конечно.. Куда ж без этого?? Золото, а не бабка.
Я топталась на месте, с испугом глядя на этого грабителя, столь вальяжно расположившегося в доме, который только что пытался обокрасть, нахваливающего бабулю, которая только что намеревалась его убить.
- Я тебе вот еще что, скажу Танюш. Великие они люди, ну те, которые умеют прощать! Великие и те, - ударяя себя в грудь кулаком, мудрствовал он : - кто умеют каяться..
- Вот я покаялся, повинился..и что?!!! Как заново родился!!
Под этот не очень понятный монолог, я начала отступать, пятясь к выходу. Моя спина уперлась в мощное сопротивление бабушкиной груди.
Обернулась. Глаза бабули "рвали и метали". Из них так и выбивались языки пламени, обжигая укоризной мою душу,они вопросительно-осуждающе лизали мои запачканные шоколадом и вареньем щеки. В ее руках топорщился гигантский куст крапивы!!!!
Тяжелое молчание повисло в воздухе. Пантелей, каким-то не понятным образом избежавший бабушкиного гнева, тут же снова оробел и передвинулся вместе со своей кепкой к краю стола. Пальцы его нервно забарабанили по лавке, на которой он сидел уже совсем не так уверенно, как минуту назад. Куст крапивы и бабушкины глазницы-огнивы, повергли в трепет и его.
- Елена Витальевна! Лёлечка! Я же говорю: друг, родился у него сын, денег -нема. Хотели цветочки его женке подарить. Я думал мы это, как та, поняли друг друга, договорились?? Нет?! Прости те же , прошу - вдруг взмолился он, падая на колени, хватая бабку за подол, смекая, что не вынесет очередного позора.
Тут я сделала скачек, к распахнутому окну и сиганув через подоконник понеслась по огороду . Бабуля, вырвавшись от страдающего Пантелея, припустила за мной с завидной прытью молодой горной лани.
- Стой проказница, стой хулиганка! Годовой запас сладостей уничтожить! Это как, а?! Да ты хуже пасюка, хуже мыши полевки!!! Мышеловки на тебя надо ставить, чревоугодница! -ругалась , задыхаясь на бегу бабка.
- Вот уж, пригрелась на груди моей змеюка, ну я тебе твои ядовитые зубенки-то повырываю. Стой, Танька!!! Всю душу из меня этой беготней вытрясешь..!!!!
Я достигла калитки, старушка - меня, крапива - мое тело жгуче-колючей ошпаривающей болью.
Щеколду заклинило.
Бабуля стегала по-черному, войдя в раж совершенно не жалея мои пылающую плоть.
- Вот тебе воровка, вот! С чем я буду гостей принимать?? На чужой каравай рот не разивай!!! Урок тебе, урок!
Щеколда наконец, с бряцанием, вывалилась из своей ячейки и я, как пуля, вылетела в распахнутую калитку.
Вслед неслись угрозы:
- Ах, Танька!!! Ах сорванец в юбке.. Вот уж досталось мне испытание на склоне лет!! Вот, только воротись домой.. Все матери и отцу расскажу!
Спустя пару часов, меня снова, как магнитом притянуло к дому. Вдоволь наревевшись и нагулявшись, я добрела, наконец-то, до родной ограды и найдя защитный куст акации, снова спряталась.
Калитка отворилась и из нее вышли Палыч, вытиравший бороду после чаепития; довольный и благодарный Пантелеймон с букетом цветов и, чувствующая себя сердобольной, бабуля. Ненадолго троица остановилась у входа и до мне донесся разговор:
- Ох, спасибо, благодарствую, Елена Витальевна и за "хлеб соль" и за человеческое пониманьице и за букетик чудный!! - кланялся, признательный грабитель.
- Ну ты бы , как человек пришел, спросил. Я бы ж, разве отказала ж?! Нарезала бы тебе лучших цветов и было бы все чинно, как положено. Такой праздник, дитя на свет явилось! Ради этого - все тебе простится. Иди уж с Богом. Да и пусть ребеночек здоровенький будет!!
- Ну бывайте - проскрипел, отбывающий сантехник: - Спасибо Лёль за чай. Если чо, зови. Хотя... - тут, он засомневался.
- Настоечка была бы , конечно, лучше чем чай, а? Как думаешь? - продолжил мысль он, подмигнув Пантелеймону.
- Ох, алкаш ты, Палыч!! Все у тебя трубы горят, что сантехнические, что такие!! К жене иди. Она тебе такую настойку выдаст по заду, что потом всю жизнь стоять будешь по стойке смирно! - брови бабки грозно сдвинулись на переносице.
Мужики, поняв, что пока Лёля не сменила милость на гнев, нужно быстро пользоваться моментом и сматывать удочки. Помахав ей прощально головными уборами, они двинулись своей дорогой. Пантейлемон, размахивая пионами, предложил намечающемуся новому другу:
- Палыч, ну а что?? Пойдем, Саныча - урода разыщем, беглого труса? Ну и к нему домой заявимся, мы ему цветы, он нам самогон. Чего, чего, а "градуса" у него в избытке, по случаю праздника-то! !
- А давай, - согласился, воодушевленный Палыч. И они растворились в парке в поисках давшего драпака Семеныча.
Бабуся , как капитан на мостике, обозревала округу. Не было сомнения, она искала меня.
Решилась. Осторожно подошла к бабуле сбоку.
- Вот ты где - начала было бузить она, завидев внучку рядом.
Я прервала ее:
- Бааааа, баа! Каюсьь, каюсь. Я очень каюсь пред тобой - причитала я виновато, припоминая Пантелеймоновы слова о "спасительном раскаянии" и не совсем понимая смысл сего действия, но горячо надеясь на его волшебные свойства.
Она изумленно изучала на меня. Это было не похоже на мое обычное : "Прости,я больше так не буду".
- Чегой-то ты каешься-то, окаянная??!! Прожорливая душа твоя, ненасытная, покаяния захотела??.
- Что-то тут все за моду взяли каяться?! - уже чуть мягче, качая головой, добавила бабуля, выросшая в СССР, но не утратив дореволюционную связь с Богом.
Почувствовав спадение напряжения, я само собой удвоила старания: - Каюсь, каюсь, ба! Каюсь за медальки и за варенье, каюсь; и за конфетки каюсь!!!! Вот, ба, ты радуешься, что дитя на свет явилось..., я вот ,тоже, к тебе явилась сейчас!! - выдала я еще один весомый аргумент в свою защиту: - Ну что же ты не радуешься??
Бабушка Лёля прыснула со смеха:
- Вот уж радость!!!! Вот уж счастье!! Явилась она, видите ли! Да если бы ты не явилась сейчас, я бы тебя потом на порог не пустила, морда ты нахальная!! Явилась не запылилась.
- Ладно, вставай с колен, пойдем пионы собирать порезанные. Нечего тут бездельем страдать. А так, Бог простит! - тут она сделала какие -то крестообразные махи на груди, которых я прежде за ней не наблюдала. В порыве ей угодить, я попыталась изобразить на себе что-то подобное.
Она, увидела это и еще больше подобрев, отправила меня к умывальнику:
- Иди лицо умой, михрютка, чистота души начинается с чистоты тела.
Я взглянула на свое, в крапивно-вареньевых пятнах, худосочное тело и согласилась, что начну я свое очищение, пожалуй - с него, тем более, что на душе и так, после раскаяния и прощения, здорово полегчало.
В этот момент, вокруг моего "сладкого лица" начал назойливо виться шмель.
- Простите меня, шмели! - раскаялась снова, я от души, плеща холодной водой на липкие губы.
Шмель сделал еще какую-то замысловатую фигуру в воздухе и испарился в цветочных ароматах палисадника.
© a-a-n-i-k-a
