Сковородка нагрелась до нужной степени. Особенно хорошо это заметно, когда середина сковородки как бы «высыхает», и масло растекается по краям. Для большего аромата я положил на середину кусок сливочного масла, и тот заскользил к краю, медленно расплавляясь от жара. Затем отрезал два куска ветчины, каждый разрезал на две части и разложил их на сковороде таким образом, что бы чуть позже, когда ветчина поджарится, посередине влить три яйца.
Я стоял спиной к двери и каким-то боковым зрением заметил движение позади себя: на кухню зашла моя супруга. Зашла молча. И также молча присела возле стола. Я приготовился к очередному скандалу. Время от времени они происходят в любой семье. Но у нас это было как-то по особенному, что ли. Неделю назад мы с ней разругались из-за того, что я умудрился купить в магазине прокисшее молоко. Обычно я обращаю внимание на дату на пакете, а в тот раз спешил и не заметил, что срок годности заканчивался в тот же день. Ну, купил и купил, что тут такого? Как купил, так и вылил молоко в раковину. Надо ли говорить, что я спешил домой и хотел приготовить ужин для себя и в кои-то веки для супруги тоже по случаю нашего примирения? И эта случайность была очень некстати. Романтический ужин на двоих незаметно перетек в очередную ругань. До этого мы не разговаривали недели две или три по случаю того, что я имел неосторожность оскорбить тещу.
Оскорбление заключалось в том, что она очень рассчитывала на меня в качестве грядкокопателя на ее усадьбе размером в десять соток. Наученный горьким опытом прошлой весной, на ее предложение «тряхнуть стариной и покопать грядки» я сказал теще «До свидания» и положил трубку телефона.
Посидев некоторое время молча, она все-таки открыла рот и подавленным голосом произнесла:
- Я хочу с тобой поговорить.
«Говори. Чего уж тут» - хотел ответить я, но получилось так, что ответил только про себя. При этом я по-прежнему стоял к ней спиной: разворачиваться не хотелось, и тем более не хотелось смотреть на нее. Для изображения занятости я взялся за приправы.
- Ты меня слушаешь? – со злостью произнесла она.
Я и ухом не повел. Почему-то сразу в такие моменты вспоминаются последние сцены не очень образцового общения. В частности, фразы, брошенные на пике отчаяния, типа «Ой, блядь! Ну, как же я могла выйти замуж за такого долбоеба?!». Фраза произносится обычно со слезами на глазах. В момент разворота к тебе спиной перед тем, как покинуть комнату.
- Сегодня такая странная история произошла. Я гуляла в парке с малой, а она подошла ко мне. Эта старуха. В общем, я стою возле коляски, ковыряюсь в мобильном. Хотела позвонить Таньке, узнать про ее новый сервиз. Лерка рядом со мной, копается в траве. И тут замечаю, что прямо на меня ковыляет какая-то старушка. Вся такая… ухоженная. А впереди нее идет красивая кошка. Пепельно-голубая. Как у них там? Английская, что ли? В общем, сразу видно - породистая. Лерка кошку как увидела, так сразу прямиком к ней. Я ей говорю, что б она поаккуратней с этой кошкой, мало ли… И подняла малую на руки. Лерка еще пальчик свой протянула: «Мама, коська!» И довольная вся такая. Ну, я ей в ответ: «Да, кошка, красивая, пушистая» и все такое и присела с малой на корточки. А кошка смелая такая - подошла поближе и начала тереться о мои ноги. А старуха, оказывается, как раз к нам и шла. «Это Луна. Она не царапается, ежели вы к ней с лаской» - сказала она. Я напряглась - то ли голос ее не понравился, то ли взгляд… Уже фиг поймешь... Да и раньше я ее тут не видела. А ведь, с другой стороны, в парке, наверное, с десяток таких старушек, сидят себе на лавочках или мирно ждут, пока кто-нибудь, наконец, допьет свое пиво и снисходительно отдаст им пустую бутылку. Ну, я, наверное, чисто инстинктивно, прижала к себе дочку и мысленно «проверила» свои карманы – телефон, мелочь, ключи. Вспомнила, что кошелек дома… и расслабилась. Поставила Леру на землю, а та давай скорей гладить Луну. И ты знаешь… Видно было, что кошке не нравится, но она позволяла мять себе бока. Я решила уйти, пока она Лерку все же не поцарапала, и говорю: «Ну, все, пора домой, скажи Луне «пока-пока». А кошка, услышав свою кличку, посмотрела на меня. Два больших немигающих глаза. Мне стало не по себе. И тут старуха неожиданно протягивает свою руку: «Помоги копеечкой». Я говорю: « Извините, у меня ничего нет», а сама почему-то опускаю руку в карман и нащупываю деньги. А кошка все смотрит на меня. Так странно. Такое чувство, что сейчас как скажет что-нибудь… Короче, протягиваю бабке мелочь, а та придирчиво так посмотрела на деньги и, кажется, еще и недовольна осталась. Но ни слова не сказала! Я даже обиделась. Взяла дочь на руки и пошла домой... Серж! Ты меня слушаешь?
Я уже отложил к тому моменту приправы. История начала утомлять. «То пусто у нее с разговорами, то густо». Однако, я ее действительно слушал - деваться было некуда. Обернулся к ней с маской безразличия, выдал утвердительное «ну» и продолжил заниматься ужином. Хотя сам был немного в шоке. Что с ней такое стряслось, что она сама пришла и заговорила?
- Так вот, представь, - продолжала супруга, - вместо «спасибо» или что они там обычно бормочут, старуха задает вопрос: «Ты где это взяла?»
Я спрашиваю – что, мол? А она говорит: «Вот это»,- и показывает, что там у нее в руке. Серж, представляешь, на ладони лежат горкой всякие монеты - желтые, белые, старые и будто только вчера отчеканенные, а рядом, на ее сморщенных пальцах – моя монетка! Помнишь, мне как-то отец подарил? Серебряная такая… Старинная… Тяжелая такая монета, ты еще хотел из нее перстень себе сделать… Все смеялся, что я все время ношу ее с собой… Я обыскалась ее, а она, оказывается, спокойно лежала себе в кармане джинсов... Ладно, если б потеряла где, а то так глупо отдала. Говорю: «Ой, простите, я нечаянно отдала вам свою монету…», а старуха даже не дослушала, только злорадно рассмеялась и кулачок свой зажала.
И тут я испугалась. Думаю, что за ерунда такая? Бабка эта странная, кошка ее … Представляешь, она все это время так и смотрела на меня. Я за коляску и домой. А бабка семенит рядом и говорит: «Вот что я тебе скажу…» Я ускорила шаг, а она, не обращая внимания на то, что я пытаюсь уйти, продолжает свое. Серж, она знала, что я слушаю! Знала и продолжала: «Любой из нас теряет что-то в своей жизни. Любимая вещь, которая однажды, если не разобьется или не сломается, она легко может исчезнуть, испариться. Только что была - и нет. Вот и твоя монетка… Она очень была нужна тому, кто ее потерял. Видишь, какая она у тебя блестящая? Чужими слезами омыта. Чем больше слез – тем ярче блестит. Ох, дочка, не бери себе то, что кто-то когда-то потерял… Его слезы тебе достанутся. Его горе ты с ним разделишь…»
Кажется, дальше я уже не слушала. Бежала прочь от сумасшедшей старухи. А она говорила мне в спину. Я натурально убегала от нее, а она говорила. Говорила, потому что знала – я слышу ее. А возле подъезда останавливаюсь достать ключи, смотрю – кошка, Луна эта, сидит! И смотрит на меня своими желтыми глазами… Я аж подпрыгнула! Захожу в подъезд и быстро закрываю за собой дверь, что б кошка не проскочила. Но, похоже, та вовсе не собиралась идти вслед за нами. И прикинь! Уже в закрытую дверь она громко говорит «Мяу!». И я знаю, что она сказала. Просто поняла, понимаешь? «Отдай чужое!» - вот что значило это ее «мяу». Вот такой бред какой-то…
- И что?.. Что ты хочешь этим сказать? – ошарашено спросил я, все еще путаясь в ее «показаниях».
- Да, так… Ничего. Просто странно вышло. И мне теперь все покоя не дают эти ее слова.
- Ну-ну. Давай еще, поведись на бред выжившей из ума старухи, «и будет тебе счастье». Вместо того, что бы сразу ее отшить, ты еще в разговоры с ней вступала. А если бы она Лерку напугала? Та и так плохо спит по ночам. А тебя только твоя чертова монета и интересует! И… просто ради интереса… много «чужого» у тебя имеется?
- Почти все, – обреченно ответила Марина и наконец-то замолчала.
Этот так называемый «съезд крыши» у жены я начал наблюдать после того, как она вернулась из роддома. Она вернулась просто другим человеком. Я и раньше слышал про то, что женщины в процессе родов люто ненавидят мужей как минимум и все мужское население как максимум. Оно и понятно: процесс-то достаточно болезненный. Первые нотки изменения психики я заметил в первый месяц после рождения Лерки. Она, суетясь над ребенком, постоянно пыталась отогнать меня от него. В ход шли любые предлоги, лишь бы только я не находился рядом с ее «сокровищем». А это, между прочим, и моя дочка тоже. Но, дальше - больше. За время совместного существования я научился чувствовать ее ненависть даже на расстоянии. Она могла находиться в соседней комнате, а я чувствовал, как в ней все кипело. Иногда, после очередной ссоры, мне казалось, что лучше всего такая тишина. Пусть ценой этого были нервные клетки, но так получалось спокойней. Разругались - и дальше тишь да гладь. Такая нелюбовь, но в тоже время и не ругань. Одиночество казалось более комфортным, чем совместное «существование двух нервных систем». Но то, что она выдала, сидя на кухне, уже выходило за те рамки нелюбви, которые проявились со дня рождения дочки и длились полтора года.
* * *
Весна незаметно перетекла в лето. Это, в свою очередь, потребовало решить вопрос – на что потратить дни отпуска. Марина, по неизменной привычке прошлых лет, хотела лететь в Кушадасы. Как она выразилась тогда: «За время декрета я соскучилась по Средиземному морю. А твой ремонт – это твой ремонт». Заморские курорты, конечно же, сами по себе выглядели примечательно, однако надо было закончить казавшийся вечным ремонт в квартире. Провести лето на даче в ее планы не входило ни в коем случае. Про доведение до ума интерьера квартиры говорить с ней тем более было нечего.
Сам уже не знаю почему, но в какой-то момент я согласился ехать с ней. Плюнул на ремонт и согласился, все еще соблюдая некоторую осторожность в общении. Кто знает, когда у нее начнется очередной съезд крыши?
По аэропорту Анталии я шел рядом с ней, нагруженный двумя тяжелыми сумками. Шел, как по минному полю, ожидая, что в любой момент она может сорваться и устроить нешуточный скандал на ровном месте.
Пиковый момент выхода на свежий воздух из кондиционированного аэропорта прошел тихо и спокойно. Нас накрыла волна раскаленного воздуха. Марина стоически перенесла этот тепловой удар. Не сказав ни слова, просто достала бутылку с минеральной водой и сделала один большой глоток. Мне предлагать не стала. Я ведь был занят двумя сумками.
Сам отдых получился у каждого свой. То есть кушали мы за одним столом и спали в одной постели, но все остальное время мы были не вместе. Система «all inclusive» не позволяла мне пойти на пляж без ста граммов виски. Иначе было бы не интересно. За то время, пока после завтрака я сидел за барной стойкой и потягивал маленькими глотками виски, она успевала сходить в номер, взять пляжную сумочку и не спеша, с Леркой за руку, дойти до пляжа. Пока я устраивался на шезлонге недалеко от них, она уже успевала совершить первый заплыв в море, умудряясь при этом оставлять ребенка одного на берегу. Лерка умиротворенно ковырялась в мокром песке в то время, когда мамаша плескалась в соленой воде Средиземного моря. Пока я ходил к пляжному барчику за пивом «бир бира», для укрепления эффекта утреннего вискаря, она уже уходила в тень и прохладу отеля. Вначале я попробовал предпринять пару попыток примирения. Надо ли говорить, что такое положение вещей меня в корне не устраивало?
- Слушай, Марин. Нам пора поговорить.
- О чем с тобой можно говорить?
- Ну, например, о том, что не плохо было бы сходить в аквапарк, подуреть немного на горках.
- Дурей без меня, пожалуйста, - отрезала она.
- Хорошо. Давай, может, тогда на экскурсию какую-нибудь съездим? Чего торчать в этом отеле?
- А ты про Лерку подумал? Куда мне ее деть?
- Как «куда»? Есть же детский клуб! Там за ней и присмотрят.
- Не хочу... Я не хочу оставлять своего ребенка с этими чурками.
- Давай тогда оставим его с москалями из сто восьмого номера. У них малой хоть и постарше, но думаю, что двоим малым будет, все-таки, интересней. Ну? Как считаешь? Поедим?
- Что ты ко мне прицепился? Хочешь куда-то ехать – езжай!
- Марин, а может, тебе денег надо? Я могу дать. На, вот, – я достал из кошелька и протянул ей пару сотенных купюр.
- Нет. Твоих денег мне не надо.
- А что ж тебе тогда надо?! – взбесился я.
- От тебя - уже ничего, – равнодушно ответила она и ушла курить на балкон.
Она устроилась в кресле на балконе, а я остался в комнате. Через открытую дверь я смотрел, как она выпускает ровные спокойные струи дыма в турецкое небо.
- Послушай, - обратился я к ней снова после небольшой паузы. – Почему у нас все так получается? Почему мы не можем общаться спокойно и доброжелательно? Зачем весь этот бред? Ругань на ровном месте? Ты мне можешь объяснить?
- Я не собираюсь ничего объяснять. Я просто хочу завершить то, что начала.
И, выпустив очередную струю дыма, добавила:
- Я хочу вернуть тебя твоим родителям.
«Заебись!»- мелькнуло в голове. «Совсем уже слетела с катушек. И как давно это сидит в твоей голове?» - однако вслух ничего из этого сказать не получилось. Я тупо сидел и молчал. Услужливая память сама запустила «перемотку назад». Вспоминая и сравнивая нашу совместную жизнь до рождения Лерки и после, я тщетно пытался понять – почему и за что на меня такое свалилось? Зачем эта пустая трата времени на иллюзию семьи? Ради чего нужны все эти мучения? У меня ответов не было. Поэтому я просто ушел, не сказав на это ни слова. Надо было упорядочить мысли в голове. Ничего лучше барной стойки я тогда не придумал.
В баре было немноголюдно, несмотря на достаточно поздний час. Парочка пенсионеров, умиленно улыбаясь друг другу, никак не могли осилить по бокалу вина. Подростки же, наоборот, испытывая свои желудки на крепость, упивались пивом, при этом сопровождая свои разговоры и смех продолжительными отрыжками. Я шел сюда далеко не за вином и вовсе не за пивом. Заказал у бармена стакан колы и стакан джина и присел за отдельный столик. Я курил, смотрел на пальмы и размышлял о том, в какой нелепой ситуации оказался.
* * *
В середине осени я с головой окунулся в работу. Нагрузка была такая, что дома я появлялся не раньше девяти-десяти часов вечера, благодаря чему очень быстро расстался с впечатлением отдохнувшего человека. Снова хотелось в отпуск. Пусть даже и в такой неказистый, который вышел этим летом. Но отпуск по графику можно было ждать только в следующем году.
В ту субботу стояла красивая осенняя погодка. По утрам лужи покрывались тонкой коркой льда, но к середине дня лед таял. По небу неслись грязные тяжелые облака, время от времени проливаясь дождем. Холод, сырость и яркое осеннее солнце всецело говорили о том, что осень удалась.
Я проспал до десяти утра и вроде бы выспался. Не долго думая, занялся своим привычным делом – субботним завтраком. Вертелся возле плиты на кухне, когда в дверях появилась она. Безо всяких приветов она высказала, все что хотела.
- Я вчера была в суде. По вопросу подачи заявления на развод. Ну и в результате все оформила. Так что жди уведомления.
- Отлично, - что еще я мог добавить?
- Что «отлично»? Ты согласен?
- Конечно, согласен. Развод – так развод. Дурное дело не хитрое, - эти слова были явной ложью, и после них в горле стал ком. «Вот и приплыли». Аппетит сразу поубавился.
Получив нужный ответ, она молча ушла. Не знаю, что там творилось у нее внутри, когда она так поступала, но факт был фактом - это уже не та жизнерадостная Марина, с которой я когда-то обменялся кольцами и клятвами в вечной любви.
Сидеть в одних стенах с ней было невыносимо. Первое, что пришло в голову, это пройтись по свежему воздуху и все «переварить». Уже стоя в прихожей и застегивая куртку, я увидел, как приоткрылась дверь детской, и в прихожую выглянула Лера. Она посмотрела на меня, немного насупившись, а потом выдала: «Папа пахой. Уходи». То ли у меня ноги подкосились, то ли тело само как-то отреагировало, но я присел перед ней на корточки. Ребенок смотрел на меня с каким-то обиженным предубеждением. Глядя на ее светлое лицо, я спросил:
- Валерия, это мама тебе так сказала, что папа – плохой?
- Да, - ответила дочь и тихонько закрыла дверь.
* * *
Я брел вдоль улицы в состоянии транса. В голове звучали слова дочки. Память как будто застопорилась и раз за разом прокручивала эту короткую фразу. Выкурив три сигареты подряд, решил, что самое время отвлечься. Проверил по карманам наличность. Наличность была на месте. Не придумав ничего лучше, я направился на остановку. Каким-то чувством я предполагал, что сейчас легче всего было бы банально напиться вдрызг. Но что-то меня остановило. Возможно, то, что я как раз заметил, как из-за поворота показался автобус, на котором можно было подъехать пару остановок к универсаму, а это все же не сравнить с теми двумя жалкими прилавками в соседнем с домом магазинчике с гордой вывеской «Продукты».
Все, что произошло дальше, до сих пор кажется немного нереальным. Словно какой-то нездоровый сон.
Что бы успеть на тот автобус, достаточно было немного ускорить шаг. Но я почему-то перешел на бег. И уже подбегал к остановке, когда заметил ту псину. Это был двортерьер обыкновенный. Такие наверняка обитают в каждом дворе - избитые жизнью и с искалеченной психикой дворняги. Пес первоначально стоял рядом с хозяйкой – с такой же бесформенной бабушкой в линялом пальтишке когда-то фиолетового цвета. Когда я заметил, что собака нацелилась броситься в мою сторону, и поводок уже был натянут, я интуитивно поубавил скорость и на всякий случай взял немного в сторону от них. Уж не знаю, что конкретной ей во мне не понравилось, но на расстоянии нескольких метров пес дернулся так, что старушка не удержала поводок. Пес в два прыжка оказался возле меня и нацелился на мою правую руку. Дальше во мне работали только инстинкты. На моих руках были черные кожаные перчатки и, может быть, только поэтому я так и поступил. Я сжал руку в кулак и засунул ее прямо в оскалившуюся собачью пасть. Что мог еще сделать?
А еще я хотел попасть в автобус. И в результате получилась картина маслом: стою перед автобусом и на правой руке, как на рыболовном крючке, висит дворняга. Передо мной стоит автобус с раскрытыми дверями, из него на меня смотрят люди. Эти образованные и добропорядочные граждане прильнули к окнам и смеются с такой сцены. Где-то позади меня раздаются крики запыхавшейся бабки: «Санька! Не тронь! Фу! Нельзя! Санька!» Я еще подумал тогда: «Ничего себе кличка у собаки!» Бабка, во всю возможную прыть, переставляя толстенные кривые ноги, несется в мою сторону. Я чувствую, что собака, до этого смирно и прочно висевшая на моей руке, начинает брыкаться и рвать руку вместе с перчаткой. При этом она хрипит, рычит, смотрит в мои глаза, но руку не отпускает. Автобус закрывает двери и уезжает. А я, разумеется, остался стоять возле остановочной скамейки.
Рука начала натурально болеть. Я почувствовал себя большой наживкой на таких вот дворняг. И ничего лучше я просто не смог бы придумать в такой ситуации. Я со всего размаху ударил собаку о скамейку. Стоявший рядом мужичок бомжеватого вида засмеялся и прибавил: «Правильно! Так им! Их давно уже пора в клетки посажать, блядь! А то развелось…» Я не очень понял, кого именно он имел в виду: псину или хозяйку или ту и другую вместе. Я в это время смотрел на собаку. Смотрел в ее глаза. Я видел, как она закашлялась, но все еще не отпускала мою руку. Стоявшая рядом стайка подростков тоже обрадовалась такому аттракциону. Я слышал, как один громче другого стали кричать, заливаясь смехом: «Давай! Ебни еще! Давай, мужик!». И я дал. Дал уже с таким расчетом, что бы она упала прямо на угол скамейки. Все так и вышло. Я даже почувствовал, как она вздрогнула от этого удара. Вроде бы даже услышал слабый хруст. И после этого пес, громко заскулив, все-таки отпустил руку.
Я стоял и смотрел на перекошенную собаку, лежащую на грязном асфальте. А она смотрела на меня. Из ее рта вытекали кровавые пузыри. А я смотрел и сгорал от стыда за то, что так обошелся с животным. Здесь. В своем родном городе. Посреди белого дня и на виду у всех.
Как бы в свое оправдание, стал рассматривать свою руку. Перчатка была разодрана в двух местах, но крови вроде не было. Это радовало тем, что прививку от бешенства делать не придется. В этот момент ко мне подлетела бабуля, вопя, как сирена, что-то нечленораздельное. Она протянула свои старческие руки к моему лицу, но из-за разницы в росте не смогла сразу добраться до него. Бабуля сделала небольшой шаг назад, как бы для разгона. Этого оказалось достаточно. Уже не думая, что я делаю и зачем я это делаю, все та же многострадальная моя рука согнулась пружиной, и затем последовал удар. Я ударил с локтя прямо под старушечью скулу, и бабка, резко замолчав, большим кулем перелетела через скамейку.
У меня было такое состояние, будто мир перевернулся. Еще совсем недавно был порядок, а потом резко все вылетело к черту на рога. Еще вчера у меня была семья, а теперь она растворяется как дым на ветру. Еще вчера я не спешил ни на какой автобус, что бы проехать пару жалких остановок к универсаму. Еще вчера я не убивал собак и не поднимал руку на старушек. Но вчера закончилось несколько часов назад. А день сегодняшний, казалось, был последним. Казалось, еще немного - и он закончится. И я вместе с ним. И весь этот очень разный, очень огромный, но такой неприветливый мир – тоже.
Но мир не собирался так просто заканчиваться. В подтверждение этому последовал удар в спину. Скорее всего, ногой. Я потерял равновесие и упал в неглубокую лужу. «Как ты, сука, с бабулей поступил?!» - прошелестел где-то надо мной неокрепший голос подростка. И затем посыпались удары. Они старались попасть в основном по голове и по лицу. Но моим почкам и печени досталось тоже не мало. А я на это уже реагировать не мог. Мне было невыносимо стыдно за все, что успел сделать на этой земле. Собственно, больно тоже было. Понятно, что мне уже было не до шоппинга.
Когда удары прекратились, как ни странно, я уже не испытывал ни какого раздражения по поводу всей свалившейся кутерьмы. Меня ничего уже не угнетало, и никакие угрызения совести здесь уже не имели места. Просто было ощущение полного спокойствия и душевного равновесия. Типа, все это так и надо. Когда я начал подниматься с земли, что-то больно кольнуло в правом боку. Спокойно и равнодушно я посмотрел на людей, стоящих на остановке и ожидающих очередного автобуса. Лица изменились. По всей видимости, те, кто тут был раньше, дождались своего автобуса или троллейбуса и уехали. Даже бабка с собакой куда-то исчезла. Я отряхнул испачканные грязью руки и пошел домой. Чувствовал, как по затылку за воротник стекает липкая кровь. Левый глаз быстро опухал, и когда я добрался до своего подъезда, то с трудом уже смотрел через узкую щель.
Я, наверное, так и прошел бы мимо, если бы кошка не пискнула тогда свое «мяу». Они сидели рядом на скамейке перед моим подъездом. Старушка с седыми волосами, в каком-то чебурашечьем фиолетовом пальто и ее кошка. Кошка была действительно красивая. Ровная пепельная шерсть. Не было видно ни малейших пятен других цветов, только ровный пепельно-серебристый цвет.
- Не спеши, милок, - спокойно сказала бабка. – Присядь. Поговорим.
- Ну, давай, мать, поговорим, - с трудом произнес я. Верхняя губа при разговоре побаливала. Языком я чувствовал, что она порвана и из раны сочится кровь. Говорить было трудно и неприятно. Больше всего сейчас хотелось молчать. А еще лучше оказаться в горячей ванне. Но до ванны надо было кое-что выяснить.
- Слышь, мать. Ты мне не объяснишь случайно, какова хрена ты задурила моей жене голову?
- Это было необходимо. Ты вот сам подумай. Девочка ваша еще маленькая. И чем скорее у нее появится папа, который будет любить ее по-настоящему, тем лучше будет для нее.
- Что ты такое несешь?! Я, по-твоему, хреновый папа? И откуда у тебя столько информации о нашей семье? Шпионишь, что ли?
- Да, ваша так называемая «семья» и так у всех на виду. Ее уже нет, понимаешь? Нет семьи. Есть только чужие друг другу люди. Соседи. Но ты должен поверить мне: впереди все будет хорошо.
- То есть? Ты о чем, мать? Ты хочешь сказать, что все устаканится и мы заживем мирно и счастливо?
- «Вы»?! Сынок! Не смеши мои седины! Никаких «вы» давно уже нет. Я тогда подтолкнула застоявшийся процесс. Понимаешь? Ну, как там было у Ницше – «Падающего толкни», – уверенно выдала старушка с какой-то преподавательской ноткой в голосе.
- Ага. Так и было. Основываясь на этом, в прошлом веке немцы немало «падающих» подтолкнули на тот свет. Ну да ладно… а тебе-то, мать, какое дело? Тебе! Лично тебе! Какая, на хрен, разница, как и в каких отношениях живет моя семья?! – рана, только успокоившись, открылась снова. Я снова впадал в бешенство.
- Тихо, сынок. Не кипятись! Ей просто необходимо было избавиться от всего чужого, - заявила старуха, но мне уже были не важны ее ответы. Руки сами сжимались в кулаки. Но я сдерживался. Я не хотел повторения аттракциона, который только что был на остановке.
- Мать! Ты – дура, блядь! Самая настоящая дура! Выжившая из ума! – набрав в легкие побольше воздуха, я продолжил:
- Понимаешь, мать… В этой жизни нельзя отдавать чужое. В этой жизни надо только приобретать. Это я знаю точно. Хоть и не прожил такую долгую и никчемную жизнь, как ты. И то, что ты прополоскала мозги моей супруге своими же заморочками, я могу расценивать только как обыкновенное скотство, - я поднялся со скамейки и ушел в темноту подъезда. Я почувствовал, что еще пару слов - и заеду ей по лицу.
Дома я уже успел переобуться в домашние тапочки, когда в прихожей появилась жена.
- Ой, боже мой! Кто же тебя так?! За что?! Какой кошмар! Давай я тебе раны промою! – засуетилась она.
- За дело, - буркнул я и направился в ванную комнату. Мне очень хотелось сейчас погрузиться в теплую воду, закрыть глаза и успокоиться.
- Да, какое тут «задело»? По тебе как будто бульдозер проехал! Иди сюда. Я тебе раны обработаю…
- Иди и займись своим разводом. А меня оставь в покое… Или ты уже передумала? – с издевкой спросил я.
- Дурак, - ответила Марина и хлопнула дверью.
«Как там бабуля обещала? Впереди все будет хорошо» - вспомнил я слова бабки и начал наполнять ванну.
Watanabe
