Стояла жаркая летняя погода. Магазины приветливо хрустели витринами. У железной ограды стройный ряд рекламных урок. В лужу на тротуаре упал и стал тонуть Морискин. Он неуклюже барахтался, не выпуская из руки кожаного портфеля.
- Помогите! Помогите! – кричал человек. – Тону!
Вокруг него вскоре собралась толпа.
- Тону я! – кричал Морискин.
Люди вздыхали и хлопали себя по бокам.
- Как же так? – вопрошали они.
Утопающий извозил уже в грязи брюки и галстук.
- Спасите меня! – причитал он.
- Тонет человек, - торжественно произнесла Клавдия Ванна, уперев руку с барсеткой в бок.
Тощенький Абрам Захарычев тут же опротестовал:
- Да ведь это ж как поглядеть.
- Тону я! – закричал Морискин, пуще прежнего биясь со стихией.
- Ну, это спорно ещё, - сказал Захарычев, - ан, не тонешь? Поди тебя разбери! Это тебе, брат, не фигли-мигли! Диалектика! Понял ты? Об ей умные люди говорили, поумнее нас с тобою.
- Буль-буль, - обиженно произнёс Морискин в лужу.
- Да что же вы над человеком-то издеваетесь? – спросила Наташенька. – Ведь и не пьяница, поди: галстучек, брючки, портфель, опять же, не выпустит никак. Приличный человек, должно, ну, может, так, онанюга мелкий, так кто без греха?
- А я вот так думаю, - заметил Захарычев, - что это как посмотреть, что с одной-то стороны оно, может, и мелкий онанюга, да с другой - крупный промышленный мастурбатор!
- Да что ж вы, в самом деле! – возмутилась Клавдия Ванна, всплеснув барсеткой.
-А кто ж его знает? – продолжал Абрам. - Авось, под покровом ночи сливает в городскую канализацию килотонны своих спермиев, а потом всё это в реку нашу попадает, а потом и палочки всякие, и пить честным людям нельзя из-под крана!
- Возмутительно! – возопили из задних рядов. – Да как он смеет!
В Морискина полетели скомканные фантики, где местами ещё попадались шоколадные разводы. Тогда он, спасаясь, придумал нырять, но лужа была неглубока, к тому же кожаный портфель почему-то неумолимо тянул вверх.
- Люди, - взмолился он, - за что же губите? Быть может, это он сам и спускает, а на меня наговаривает! Люди, ведь диалектика же! Ведь никто не поручится, что не он! У медали две стороны и ещё рёбрышко! Не погубите, люди!
Тут все взоры обратились в сторону Захарычева. Он обе руки держал в карманах брюк и что-то там активно искал. От взглядов он как будто ещё сильнее сжался, нехорошо заулыбался и потихоньку, но получилось слышно, выпустил вонючий дух.
- А что, - сказал кто-то, - вполне может статься, что и он.
Люди заревели и кинулись, было, чтобы порвать Захарычева на феоды, да его и след простыл.
- Так, граждане, - сказал пробившийся из-за спин милиционер, - чего шумим, чего толпимся?
- Тону я, гражданин начальник, - оживлённо сказал Морискин.
Милиционер какое-то время постоял на месте, затем почесал затылок и сдвинул фуражку ко лбу.
- А по какому же это праву вы тут тонете?
- Да что ж, нельзя разве?
- А где написано, что можно? У меня вот нигде не написано!
- Так что же это выходит, что и нельзя?
- Нельзя!
- Но ведь диалектика…
- Да ты у меня поговори давай! – взорвался милиционер. Рукой он вернул фуражку на прежнее место, и оказалось, что лицо его проступило варёными в компоте яблоками. – Я эту диалектику тебе, знаешь куда, засуну!
- Да что…
- Молчать! Фамилия, имя, отчество!
- Морискин я. Тону…
- Врёшь ты всё, нет такой дурацкой фамилии «Морискин»!
- Как нет?
- Не бывает! А на самом деле зовут тебя, - милиционер достал блокнот, ручку и высунул изо рта плюшевый кончик языка, - зовут тебя на самом деле… Пиздахуев Эдуард Валентинович!
Морискин перестал барахтаться и пошёл ко дну, но вскоре опомнился и всплыл. А милиционер, сделав в блокнотике запись, продолжал:
- Давно я за тобой слежу, Пиздахуев, и всё знаю. Ты нарочно претворяешься Морискиным, когда на самом деле зовут тебя совсем даже по-другому, чтобы смущать и сбивать с пути истинного тех немногих граждан, что ещё способны уверовать в подобную пустую химеру. А теперь вот ещё и тонуть придумал.
- Да что… да я…, - пискнул Морискин. А потом добавил густым басом. – А ты поймай меня, пидор! – И засмеялся.
Милиционер подскочил на месте, фуражка свалилась в лужу и поплыла за Морискиным.
- Взять его! – скомандовал милиционер. – Фас!
Морискин поплыл в сторону от фуражки, загребая воду профессиональным брасом и по-прежнему не выпуская портфеля. Фуражка на всех парах мчалась за ним, буруны вырывались из-под неё. На середине лужи они сравнялись и плыли теперь рядком, разделённые одной лишь цепочкой синих разметочных поплавков. Оборотив голову в модной резиновой шапочке и очках назад, Морискин вместе с воздухом выдохнул:
- А вот хуй тебе!
Морискин прибавил ходу, достиг кафельного борта, коснулся его рукой и помчался обратно. Фуражка значительно сдала и отстала. Морискин в одиночку пришёл к финишу. Клавдия Ванна визжала и хлопала в ладоши; барсетка при этом трепыхалась вдоль её обширного нудящегося тела. Наташенька обрызгала нового чемпиона шампанским и скинула ему в лужу огромный золочёный ночной горшок на ножке, с ручками и выгравированной цифрой «1» в лаврах.
- Вау! – сказал милиционер. – А можно автограф?
- Конечно, - с улыбкой отвечал Морискин, поднимая плавательные очки на лоб.
- Вот здесь, пожалуйста, - милиционер протягивал ему блокнот и ручку.
Морискин прежде прочитал, что там было написано: «От чемпиона Пиздахуева Эдуарда Валентиновича обыкновенному майору милиции Хуепиздину Олегу Николаевичу». Пиздахуев расписался и вернул блокнот.
- Спасибо вам! – глаза майора горели лампочками благодарности. – Я буду хранить это возле сердца!
- Не за что.
- Спасибо вам! – глаза майора горели лампочками благодарности. – Я буду хранить это под подушкой!
- Ну, право же, не стоит.
- Спасибо вам! – глаза майора горели лампочками благодарности. – Я буду хранить это в своём грязном протухшем нижнем белье!
- Вот же пристал!
- Спасибо вам! – глаза майора горели лампочками благодарности. – Я буду хранить это в гнойном тайнике милиционерского ануса!
- Заебал, - сквозь зубы проговорил чемпион.
Пиздахуев поднял руку и портфелем указал на милиционера, давая знак мокрой фуражке, выбравшейся на берег.
- Фас!
По команде фуражка бросилась на милиционера и, усыхая, стала кусать его за голову. Милиционер, крича, убежал.
Пегий вечер сыпался в витрины магазинов. Уже не было жара, и ветерок скрёб глянцевую поверхность лужи. Морискин всё тонул.
- Ну что, - спросил он, - будет меня сегодня кто-нибудь спасать? Тону я, тону.
- А почему не спасти? – спросил Аристарх Микитич. – Обязательно спасём.
- Ужели?
- Запросто! Вот только необходимо выяснить, тык скызыть, кой-какие детали, тык скызыть, об объекте спасения. Справочки собрать.
- Какие?
- Тык скызыть, номерки медицинского и пенсионного полиса, и, тык скызыть, не просрочены ли. Женаты ли, тык скызыть, на законной женщине, и не состоите ли, тык скызыть, в противуестественных половых, тык скызыть, сношениях с беспородной дворняжкой по кличке Больбо. Имеете ли, тык скызыть, средство к передвижению в системе, тык скызыть, декартовых координат и условиях, тык скызыть, физики Ньютона. Так же размер, тык скызыть, полового члена и яичек, тык скызыть, совершенно необходимо знать. И, наконец, тык скызыть, точную высоту, тык скызыть, горы Джомолунгма, тык скызыть, выраженную, тык скызыть, тык скызыть, в косых саженях.
- И всего-то, - усмехнулся Морискин. – Уж я лучше как-нибудь так буду тонуть, без справок.
- Ну и бог с вами, - сказал, осклабясь, Аристарх Микитич.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Вот именно.
- Тьфу, - плюнул в лужу Аристарх Микитич. И ушёл.
Толпа поредела. Морискин всё барахтался и говорил:
- Авось, и неплохо бы помочь мне.
- Я – тонущий Морискин.
- Ах скука какая.
- Тонутону. Тонутону. Тонутону.
- Я весь в воде, и это какое же горе.
- Нет, много ещё бестолкового на земле русской.
- Право же, скучно.
- А вот тони я где-нибудь в Англии, проходящие мимо сэры тотчас бы всю лужу плащами закидали, и мне бы тонуть негде было. Тут-то и был бы я спасён. Сэрами.
Надолго замолчал. А потом продолжил:
- А расскажу я, что ли, самому себе сказку.
И вот эта сказка:
ЖИЛ ДА БЫЛ НА СВЕТЕ МУЖИК, И БЫЛО У НЕГО ТРИ СЫНА: СТАРШИЙ, СРЕДНИЙ И МЛАДШИЙ. СТАЛ МУЖИК УМИРАТЬ И СОЗВАЛ ДЕТЕЙ К СЕБЕ В покои, где лежал на одре. Говорит:
- Знать, сынки, пора мне вышла.
- Что же, папаша, - говорит старший, - ты нас оставляешь?
- Так точно.
- А мы-то как же? – спросил средний.
- Да вот уж теперь как-нибудь сами.
А младший был мелким забитым фетюком и правом голоса не владел. Так, пискнул что-то в верхней октаве. А отец продолжает:
- Созвал я вас всех сюда, чтобы проститься да дать совет последний. Вот вам три деньги в наследство, каждому по одной. Да смотрите, не тратьте на пустое: на игры азартные, на зелье, да на девиц.
Старшему дал мужик самую большую деньгу, среднему – среднюю, а младшему так насыпал каких-то копеек грязных с обтёртыми краями, да ещё шайбу гроверную зачем-то. А всё потому, что младший был ничтожный затырканный червь, и даже отцу было по сердцу творить ему прямо в очи всевозможные козни. И говорит отец:
- Держите деньги в руках и отдавайте им своё тепло. Деньги любят тепло, и тогда пустят они корни вам в самую душу и прорастут насквозь. А когда наступит это, возрадуйтесь много, но без истовой радости, холодно возрадуйтесь. Начните скупать предприятия и организовывать дело. Много дела управляйте, умножайте деньгу и холод в душе и тогда…
Не договорил старик, умер. Сыновья схоронили его, да и пошли каждый в свою сторону. Старший направился в кабак, там и пропил свою деньгу. Средний пристал к шарлатану и проигрался в пух. И только младший, вдоволь поплакав на могилке, сжал в руке деньгу и так её и держал.
В ту пору по кладбищу бродил ничтожный дед. Увидал младшего и подошёл к нему.
- Что, - говорит, - сынок, деньгу, никак, держишь?
- Держу.
- И чаво?
- А ничего. Не прорастает деньга, наврал, поди ж, отец-то.
- А-то. Слушай, сынок, а дай ты мне эту деньгу в долг, так напиться душа лежит, а и нет ничаво!
- Да как же я тебе дам? Мне и отец запретил…
- А я тебе расписку напишу и каморку свою приложу как залог-то.
- И-то, - ответил младший, почесав затылок. – Давай сюда расписку.
Дед тогда получил копеек и бегом в кабак. Младший сидит, думает, как не обманул его дед. Долго сидит, уж давно пора деду вернуться. Пошёл сам в кабак, да смотрит везде, нет где обманщика. Дошёл уже почти младший и тут видит, лежит дед в канаве, окоченел насмерть.
- Ах ты, бес проклятый! - в сердцах воскликнул младший. – Теперь ни деньги, ни спросить с кого.
Загорюнился было младший, да вспомнил вдруг про расписку. Повертел её в руках и отправился в суд. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. В суде промучили младшего, но халупу таки выдали.
Из суда пошёл младший к мужику, что квартирами торгует, хриэлтеру, по-нашему. И говорит ему «продай!» Скоро сказка сказывается, да кошки всё ж быстрее управляются. Наконец продал хриэлтер квартирку и деньгу новую младшему вручает. Посмотрел тот на деньгу и диву даётся: как могла она так вырасти? Тут-то до него и дошло, и рассмеялся он в лицо хриэлтера мелкими колючими смешками. Смекнул мелкопузый огрызок человеческий, как помогать старичью поскорее чрез реку ту переправляться, да на том прибыль копить.
Прошли годы. Многие предприятия завёл деловитый младший, а старший и средний уж без вести пропали, и полощут теперича где-нибудь подъезды ссаными тряпками. Велика была деньга младшего и с каждым годом всё крепла. А чтобы не называл никто младшего фетюком, созвал он вокруг себя ребятушек удалых с вострыми штакетинами, в спортивных онучах да на тележках с тонированными стёклами.
Прошли ещё годы. Младшего уж все звали по имени-отчеству, Евстигнеем Палычем, и была у него деньга великая, и сила огромная, и смех крупный и гаденький, аки коричневый дождь. Много пугались этого смеху люди, да и смекнули ужо, что скоро Евстигнеем Палычем всё, что есть, будет скуплено и заполонено. Беда, - порешили люди. Но выход всё ж придумали такой: подослать к нему девицу, самую прекрасную, какая есть на земле, дабы она его своими добродетелями и грудями первейшей величины соблазнила на путь добра и покаяния.
Девицу звали Марфа. В выходный день, когда не работал Евстигней Палыч, а выходил на прогулку обозревать собственные владения, коим ни начала, ни конца видать не было, показалась Марфа ему на глаза во всём своём великолепии жописто рассисечном.
- Гм, - задумчиво произнёс сей благородный муж.
Да и прошёл мимо. А всё оттого, что был он, в силу воспитания и многократного над ним глумления в малолетнем возрасте, что называется, мелким содомитом.
Манером таким, провалилась задумка народа. А Евстигней Палыч тем временем, захватив все возможные природные ресурсы страны, от производства лыка до выработки медведя, начал приобщать себя к высокому искусству пинания круглой надувной хмуёбины, приобретая мировые хмутбольные клобы.
Как все мы хорошо знаем, простой мужик имеет в жисти два предмета, две страсти: свой дрын и хмутбол, где сторонним образом происходит сублимация того же самого дрына. Так прибрать к своим рукам весь мировой хмутбол – эт тож самое, что всех простых мужиков поголовно ухватить за дрыны. А идея хватания мужиков за то самое ну оченно влекла мелкого фетюка и содомита.
Так и стал младший сын властителем мира, и проросшие сквозь него деньги заправляют всем мыслимым и немыслимым. Испокон веков звучит над нами холодный мёртвый смех, и есть у человечества, по преданиям, один лишь спаситель. Но и он, очевидно, обречён потопнуть в луже.
Закончив сказку, Морискин огляделся по сторонам. Рядом с ним сидела одна лишь парочка влюблённых. Порванное небо вяло кровоточило закатом.
- А? – спросил Морискин.
- Мы пришли вас спасти! – сказал молодой парень Гоша.
- Ой ли?
- Что ж мы, шутки шутим разве? – воскликнула молодая девушка Катя.
- Ну-у, - задумчиво протянул Морискин, почёсывая лоб портфелем. – Ладно.
Гоша подобрался поближе и протянул вперёд руку.
- Давайте сюда, - сказал он.
Нехотя Морискин поплыл к нему.
- Давайте скорее, - подгоняла его Катя. – У вас не так много сил, чтобы долго тут ещё тонуть.
Когда Морискин приблизился и вытянул руку, Гоша подался назад, и Морискин вынужден был снова плыть вперёд.
- Ну же! – сказал парень.
Когда Морискин приблизился и вытянул руку, Гоша подался назад, и Морискин вынужден был снова плыть вперёд.
- Ещё! – сказала девушка. – Ещё чуть-чуть.
Когда Морискин приблизился и вытянул руку, Гоша подался назад, и Морискин вынужден был снова плыть вперёд.
- Давай, давай, - сказал Гоша. – Мы верим в вас!
Теперь Морискин максимально приблизился к берегу лужи. Его рука взмахнула в воздухе, но Гоша отвёл свою в сторону, и она прошла мимо.
- Ах ты! – воскликнул парень.
Тонущий был весь покрыт краской, пот сквозил его кожу, члены мелко рассыпались в драже. Он ещё раз взмахнул рукой и на сей раз ухватил кончики пальцев молодого человека. Гоша без труба высвободился и воскликнул:
- Сорвалась!
Девушка хлопнула себя по коленям.
- Ни… ни могу…, - выдавил Морискин.
Он уже уходил под воду, оставив на поверхности один портфель. Девушка и парень закричали:
- Не-ет!
Катя схватила Гошу за левую руку, удерживая его и помогая свеситься над лужей. Гоша изо всех сил напрягал жилы, крупные черви вздулись у него на лбу.
- Давай же, старина! – сказал он. – Мы верим, у тебя всё получится!
И тут из воды выпрыгнул посиневший Морискин. Брызги окатили парочку ледяным катком. На секунду зависнув по пояс в воздухе, Морискин начал своё падение. Когда же его рука была готова схватить руку Гоши, тот отпрянул в сторону и резко засмеялся:
- А вот хуй тебе!
- Наебали! – радостно протянула Катя. – Ха-ха-ха! Наебали дурака на четыре кулака!
Морискин на минуту перестал тонуть и очень посмотрел на молодых людей.
- А ведь я знал, - вязко произнёс он.
- Да как же, знал ты! – засмеялась Катя. – Дурак ты, и ничего не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Нет, знал.
- Нет, не знал.
- Знал, - сказал Морискин. И стиснул брусничные губы.
- Тьфу! – плюнула на него Катя.
Взяла Гошу за руку и потащила прочь отсюда. Через три шага Гоша остановил её, обернулся и прокричал:
- Вот смотри, пидор, что ты наделал!
Гошино лицо перекосило злобой.
- Я не хочу, чтобы он видел, какую боль причинил мне, - тихим скачущим голосом сказала Катя, не оборачиваясь к Морискину.
- А спасать меня что, уже не будете? – так же тихо спросил тот.
Внезапно Катя развернулась и сделала в его сторону два шага. На глазах у неё были крупные слёзы.
- Получай, животное! – крикнула девушка. – Доволен?! Доволен, мразь?!
Катя склонила голову и зарыдала в голос. Гоша обнял её, бросил последний взгляд в лужу, и они побрели. Морискин смотрел, как они удаляются, и, будто тоже слёзы стали наворачиваться на его разрытых красненьким глазах.
- Куда ж вы? – шёпотом спросил он, протягивая вперёд руки и портфель.
И утонул.
Небесная грядка была усыпана толчёным стеклом. Крупный осколок луны тлел мутным зелёным светом. Три городских тополя злобно шелестели недоношенным гербарием. Мальчики-беспризорники, вечные странники в непреходящих изодранных красных куртках с пристяжными капюшонами, с палочками в руках, с милльоном мечтаний о тюбике клея «Момент», гулко шагали навстречу покойнику, плавающему в окружении шоколадных лебедей, кожаного портфеля и человеческой слюны.
- Еблысь, Сеня, - прохрипел Ляпа, - жмурик плещется.
- Пиздишь ты, - почему-то обиделся Сеня.
- На хуя мне? – снова прохрипел тот.
- А и хуй тя знает, сявку.
- Да вот же, зырь!
- А точно! Жмура.
Дети встали по разные стороны лужи и, весело смеясь, палочками толкали друг другу тело Морискина. А потом им и это надоело, и они убежали.
